Читать книгу Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма - Анатолий Панков - Страница 20

Есть статистика, которая подскажет, сколько детишек доживёт лишь до определённого возраста. Это так называемый естественный отбор. Многих уносят болезни в раннем возрасте. К этому на Руси издавна относились, по сути, философски, чтобы уменьшить боль потери: бог дал, бог взял. Особенно, когда рожали помногу. Но когда погибает здоровый ребёнок от несчастного случая – это трагедия на всю жизнь.

А таких случаев за долгие годы взросления, приобретения опыта, возникает неисчислимое число, и никто не знает, откуда может прийти угроза. И особенно подвержены таким случаям, разумеется, мальчишки.

Когда во время войны мама работала в столовой официанткой, она, чтобы не оставлять меня один на один с крысами и не отпускать в неподконтрольные прогулки, пыталась держать меня возле себя. Целые дни я проводил в общепитовской обстановке. Это создавало определённые неудобства и работникам столовой, и мне. Чем заняться с утра до ночи? Перед открытием на обед мне разрешалось помогать в расстановке стульев. А вечером, после закрытия, – поднимать их на столы. Больше ничего доверить мне не могли. И пока обслуживали посетителей, я не знал, куда себя деть, чем заняться. И к вечеру был уставшим не меньше, чем мама.

Перед уходом домой была заключительная операция – чистка картофеля. Помню скандал, устроенный какой-то начальницей за то, что слишком толстыми получились очистки: «Люди голодают, а вы тут транжирите продукт…» Помню и приятное. Однажды так устал, что, сидя в кругу женщин, чистивших картошку, уронил непослушную головку на бедро молодухи, мерно покачивающейся в такт работы с ножом. Пригрелся, задремал. Вдруг слышу: «А что, Толик, нравится она тебе?» Как сказать «нет», когда пригрелся на мягкой ноге. «Женишься на ней, когда вырастешь?» – не унималась мамина коллега под хохот товарок. «Женюсь», – неуверенно пролепетал я сквозь сон…

Но столовская идиллия внезапно оборвалась. После случая, который чуть не стал трагедией. Засидевшись под каким-то свободным от посетителей столом во время обеденного обслуживания, я, пятилетний карапуз, вылез и оказался на ходу официантки, которая со скоростью экспресса неслась с подносом, где в два яруса стояли тарелки с горячими щами. Она споткнулась, с трудом удержалась сама и удержала поднос, а то бы обварила меня и рабочий класс, нетерпеливо дожидавшегося своего обеда. Шум, гам, скандал. И маме запретили держать меня при себе в столовой.

Что со мной делать, куда меня деть? В детсад меня мама не смогла пристроить. Запирала в комнате. Это было ещё как-то терпимо, когда мы жили в общежитии, в комнате с другими женщинами. Но потом маме дали отельную конуру, где нечем было заняться, и я, как уже рассказал, целый день сидел на подоконнике, наблюдая за улицей и кидаясь в крыс.

С наступлением тепла я мама меня оставляла на улице. С мальчишками жёг костры на пустыре. Безобидное, на первый взгляд, занятие обернулось неприятностью. Время-то военное, изобразить из себя стрелка всем хотелось. Вот и подкидывали в костёр что-нибудь, что производило шумовой эффект. Нет, до патронов дело у нас не дошло. Но случилось не менее опасное. Кто-то из мальчишек, что постарше, догадался подкладывать в огонь шифер. При нагреве он взрывался. Мы заблаговременно прятались, как бойцы на фронте от вражеского обстрела, и радовались эффекту. Но однажды шифер съехал с костра, мальчишка подошёл поправить, раздался хлопок, один кусок попал ему в голову, кровь залила лицо… Мы испугались и перестали играть в войну у костра. Да и взрослые стали запрещать нам разводить костры.

Но нет предела детской фантазии и находчивости. Тогда широко применялась автогенная сварка с использованием ацетилена. Газ этот привозили не в баллонах, а «добывали» на месте – из карбида кальция. Нередко рабочие слишком небрежно относились к его хранению. Мы тырили у них куски карбида, упаковывали в банки, заливали водой, карбид бурно шипел, выделяя ацетилен, только успевай поджечь…

Но и более тихое времяпрепровождение бывало опасным. Запомнилось моё путешествие по первому льду на Владимирском пруду. До пруда от маминой столовой метров двадцать, так что он всегда был первым объектом для осмотра окрестностей. Ближе к столовой находилась только яма от взрыва бомбы на месте аптеки. Яма глубокая, в мой тогдашний рост, можно было спрятаться от глаз посторонних. От строения не осталось ничего. Зато вся поверхность была усыпана осколками от аптекарского стекла и мелкими металлическими кусочками от аппаратуры. Но изучать их надоело, и моим вниманием овладел пруд. А он всегда был разным, в зависимости от времени года.

С сельского детства меня привлекал первый лёд: когда бросаешь камешки – раздаётся чистый, неповторимый звук. Но в тот день я решился прогуляться по свежему льду. Да не один, а с девочкой, которая была ещё моложе меня. Лёд трещал, прогибался под нами, но чем дальше мы шли, тем было интереснее: под тонким прозрачным панцирем виднелись водоросли. Сколько продлилось бы наша ледовая Одиссея и до чего мы бы дошли, если бы не истошный крик. Это мама девочки вдруг обнаружила пропажу своего дитяти, а увидев нас на прогибающемся льду, чуть в обморок не упала. На крик прибежал какой-то мужик, грозно приказал нам не двигаться, сбегал за деревянной лестницей, положил её на лёд и велел медленно двигаться к ней. Сам он приблизиться к нам не мог, лёд его не выдерживал, даже на лестнице.

Девочкина мама грубо отругала меня, а мне было весело от приключения, я, в отличие от взрослых, даже не успел испугаться…

О своих приключениях в первые школьные годы, которые я в основном провёл в Сергиевке, с бабушкой, я рассказал. Но и попозже, в подростковом возрасте маме было чего опасаться.

На рабочей окраине столицы, где мы жили, после войны властвовали банды. Безотцовщина, безденежье, алкоголь, бескультурье… Примерно каждый третий пацан из тех, с кем я играл, имел приводы. Некоторые прошли колонию, и не один раз.

В соседнем подъезде жила семейка – «достойная» ячейка передового советского общества». Молодая пара – на мой детский взгляд им было лет по тридцать с хвостиком. Оба регулярно оказывались в заключении. Жена в промежутках отсидки ещё как-то успевала поработать. Видел я её на заводе «Фрезер», она лихо гоняла по цехам на электрокаре, перевозя заготовки.

У мужа труд на благо социализма не складывался. Только выйдет – вскоре снова загребут.

Однажды он постучал к нам в квартиру. Я был один. Открыв дверь, я увидел его высокую фигуру, мрачную физиономию, и мои ноженьки подкосились. В такой ситуации растерялся бы кто угодно из наших соседей. Все боялись его, зная «заслуги перед отечеством».

– Я смотрю – у тебя книжки есть. Дай почитать… – довольно мягко и вежливо для его пугающей внешности попросил незваный гость.

Мы жили на первом этаже. Окно не всегда закрывали шторами. И с улицы, с высокого дощатого тротуара, когда вечером мы зажигали свет, хорошо видна этажерка с книгами. Так что не удивительно, что зоркий взгляд рецидивиста узрел «моё богатство». Хотя всего-то книг тогда у меня было десятка три. Вместе с учебниками. Выбор не велик. Что же ему предложить?

– Про природу есть? – неожиданно для меня спросил он. Я достал «Кащееву цепь» Михаила Пришвина. Другой книги «про природу» у меня не было. Он взял.

Я уж было распрощался с книгой, ведь мирская жизнь этого соседа была всегда кратковременной. Однако вскоре он вернул книгу.

– Занятная вещь, – прокомментировал он и ничего иного просить не стал. И даже не осмотрел содержимое этажерки. Вскоре он исчез. Видимо, вернулся в привычную тюремную среду. И исчез навсегда. По крайней мере, я его больше никогда не видел.

У этой криминальной пары родился сын. В тюрьме. Рос он, естественно, без родительского внимания, с бабушкой. Отличался… отборным матом. До школы он вообще не употреблял иных слов, не мог пользоваться нормальным лесиконом. Кроме того был нервозен и агрессивен, мог из-за пустяка полезть в драку, запустить чем-нибудь тяжёлым, что попадётся под руку. Я старался с ним никак не общаться.

Предполагаю, что из него вырос достойный преемник своих родителей на криминальном поприще. Но я это не смог наблюдать. После слома нашего дома пути-дорожки с ним, с его криминальным семейством и со всеми соседскими хулиганами разошлись. В этом, кстати, была социальная польза от хрущёвской программы по ускоренному возведению панельных домов в новых микрорайонах столицы: на какое-то время, на мой взгляд, некоторые банды, обильно расплодившиеся в трудное военное и послевоенное время, распались.

Но попозже довелось пообщаться с другим членом этого семейства. Опять-таки свою роль сыграло моё незанавешенное окно.

В соседнем доме как-то незаметно, неожиданно для меня из маленькой девчушки выросла невеста. На неё, как она призналась, произвела сильное впечатление моя поза «мыслителя». Видимо, она увидела меня, когда я зачитался книгой, позабыв и про незанавешенное окно и про весь остальной мир. Девушка сделала так, что мы вроде бы нечаянно столкнулись у дома. Познакомились. И хотя я был не на много старше её, но всё же раньше я видел в ней лишь кроху, копошащуюся в песочнице, и никогда не помышлял о знакомстве. Но теперь ей уже стукнуло шестнадцать. И она была весьма привлекательна. К тому же, как выяснилось, умна и начитанна. Она занималась в студии театра драмы и комедии на Таганке, который впоследствии стал базой для труппы Юрия Любимова. Мы стали встречаться, бродили по окрестностям, разговаривали на интеллектуальные темы. Она читала стихи. Никаких попыток к более тесному сближению с ней я не предпринимал. Просто она была редким, экзотическим экземпляром для нашего рабочего посёлка.

И вдруг приходит возбуждённый сосед из того уже мною упоминавшегося криминального семейства – младший брат рецидивиста-природолюба – и ставит передо мной вопрос ребром: насколько у меня серьёзные намерения относительно этой девушки? Мол, она слишком молода и ещё глупа, ты можешь её обидеть, а мы своих в обиду не дадим. Так что «отзинь», отстань то есть, у тебя своя компания, и живи в стороне, а то поговорим с тобой иначе… Угроза была недвусмысленной.

Причём тут девочка-цветочек и этот хулиган? Оказалось, они какие-то дальние родственники. А этот младший брат немногим уступал старшему по контактам с милицией, и лишь чуть-чуть не созрел для более серьёзных, тюремных дел. И у них на их «поляне» всё было под контролем. И любовь тоже. Я «отстал». У меня действительно не было никаких «серьёзных намерений» относительно шестнадцатилетней особы с творческим воображением. И ничего серьёзного у меня ещё не успело зародиться по отношению к этой милой девушке. И ей, видимо, «объяснили» родственнички, что негоже якшаться с более старшим парнем. Она больше ни разу не попыталась встретиться со мной, даже случайно. А если бы у нас была любовь?..

Угроза соседа-хулигана была вполне реальной. Пырнуть финкой в то время – это было запросто. Даже ни за что. Захотелось – пырнул: мене твоя рожа не ндравится…

Однажды мы с дружком еле-еле мирно разошлись с бандюганом зверской внешности. Он пристал к нам беспричинно. Просто ситуация удобная. Встретились с ним в узком проходе между сараев, по которому обычно мы возвращались с железнодорожной станции. Вечер, темно и никого, кроме нас двоих и этого третьего. А мы – мелкие, хилые подростки, нам было тогда лет по четырнадцать. Бежать было бессмысленно: его ноги в полтора раза длиннее. Изгилялся, детализируя, как он нас будет «чикать ножичком»… Покрутив перед нашими загрустившими носами стальным лезвием, понаслаждавшись нашим испугом и своей властью над нами, верзила миролюбиво завершил «беседу»: «Ладно, идите. Сегодня я добрый…» Чего ему было надо от нас, бедных пацанов? Не нашёл в тот вечер других «собеседников»?

При аресте главаря банды, жившего в соседнем бараке, погиб милиционер. Милиция озверела и замела человек двадцать. Об этом громком деле даже городская газета написала. Стало поспокойнее. Но лишь на какое-то время.

Сам не знаю, как я, ежедневно общаясь со шпаной, не угодил в переплёт. Не участвовал в воровских набегах на индивидуальную и социалистическую собственность, в массовых драках «улица на улицу» (или одна группировка на другую), в коллективных попойках… Что меня оберегало? Увлечение шахматами и соответственно общение с более интеллектуальными парнями? Дружба с умными девочками? Чтение книг и влияние на меня положительных героев (сказочных, мифических, идеологических)? Длительные, на время летних каникул, отъезды в сельскую среду, где общение с природой и каждодневные хозяйские заботы положительно влияли на психику и даже мировоззрение растущего человечка? Наверно, всё понемногу. Но главное, мне кажется, я всегда был индивидуален. В любой группе, в любой ситуации непонятным для меня образом складывалось своё особое мнение и независимое поведение…

В мою детскую карачаровскую пору бывали такие случаи, которые могли оказаться для меня трагическими непреднамеренно с чьей-либо стороны.

Шёл на станцию, остановился у дороги, пропуская грузовик. Он вёз из деревообрабатывающего комбината большие оконные блоки. Когда круто поворачивал, один блок вывалился. Рухнул на землю в сантиметрах от меня. Сделай я ещё шаг, не сочинял бы сейчас эти строки…

Однажды летом я готовился к экзаменам и сидел с учебником под нашим окном, в палисадничке на табурете. Читал книгу и одновременно загорал, подставив оголённую спину солнечным лучам. Гулял ветер, и так он рванул форточку на втором этаже, что оттуда выскочило стекло, оно спикировало на табурет в вертикальном положении, рассекло дерматиновое покрытие табурета. А я буквально за минуту до этого встал с табурета, иначе это стекло рассекло бы мне хребет. С тех пор всегда смотрю вверх, прежде чем сесть или встать… Это особенно важно в городе, поскольку на крышах вырастают большие сосульки, разрушаются карнизы и балконы, из лоджий выбрасывают опорожненные бутылки…

И после того случая, и много раз потом я ловил себя на мысли, что, возможно, это моё собственное предчувствие опасности меня подняло с табурета. И во многих других ситуациях, когда я бывал на волоске от гибели, что-то толкало меня на действия, которые спасали. Так у меня развита интуиция? Или кто-то из космоса мне подаёт сигнал? Или просто везение?

Я не мистик, но одно правило я вынес из жизни: сам не давай судьбе шанс для твоей погибели, постарайся хоть что-то предусмотреть, поосторожничать… Хотя понимаю, что мой совет останется без последствий для юных, поскольку каждый начинает жизнь, потрогав раскалённый утюг или лизнув языком мёрзлую железку… Кстати, я действительно делал и то, и другое. Особенно неприятным оказалось моя попытка лизнуть замочную петлю у бабушкиного дома – часть кожи так и осталась на железяке, видимо, для отпугивания потенциальных воров.

Главным врагом московской детворы у нас тогда была железная дорога. Она гремела составами всего в сотне метров от окон, угрожая и притягивая…

Есть такая забава на Руси (по-моему, она, к сожалению, сохранилась в некоторых местах до сих пор): подкладывать на рельсы под колёса приближающегося поезда петарды или гвозди. Мой сосед по 1-й Карачаровской улице захотел сделать себе ножичек из расплющенного гвоздя. Но заготовка от стука колёс слетела с рельса, он полез её подкладывать… Удар в висок – и мальчишки нет…

На железнодорожных переездах тогда ещё не было автоматических шлагбаумов, не стояли предупреждающие звуковые и световые сигналы. А потому в этих местах случались трагедии. Об одной из них записано у меня в дневнике за 1955 год:

«Во время экзаменов я потерял одного своего друга. Это случилось так. Шурка Балалаев поехал на каток в Плющево. Когда он шёл домой, то на переезде его сшибло паровозом: отрезало обе ноги и одну руку. Я никак не смог себе представить его мёртвым, до тех пор пока не увидел (я на каток не ездил)».

Представить Шурку Балалаева без ног и без руки было невозможно! Погиб самый интеллигентный в нашей компании парень: воспитанный, учился играть, вопреки фамилии, на скрипке. До сих пор помню, как на непонятно кем сделанном, даже не покрытом лаком инструменте он в тесной девятиметровой комнатушке устраивал нам домашний концерт – играл то, что успел заучить. Извлекал неожиданные звуки, которые нас, шаловливых и далёких от музыки мальчишек завораживали. Особо врезалась в память исполненная им в жалостливо-минорном варианте мелодия «Спят курганы тёмные»…Отец его погиб на войне, а он – в мирное время на рельсах. Мать осталась одна… Одна со своими мыслями и болями в келье-девятиметровке… И ради чего теперь ей жить?..

Возле станции Перово, где я провёл большую часть детства и отрочества, через все железнодорожные пути (а их там десятка полтора!) был перекинут длиннющий пешеходный мост. Очень высокий, поскольку под ним ещё ходят и пассажирские поезда по насыпи. Ну, зачем же залезать на мост? Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт… И это притом, что на этих стальных нитках постоянно курсируют поезда. Причём в таком порядке, что и не знаешь, откуда он может появиться. В том числе и задом – так, как им и положено идти на сортировочную горку. Вот народ и повадился ходить не на мост, а через сортировочную горку. Поезд задом пятится, все вагоны у него уже заранее расцеплены, и с горки каждый вагон с ускорением скатывается самостоятельно по заранее выбранному диспетчером пути. Пока не подогнали следующий вагон, можно успеть перейти, а дальше пути посвободнее, или, по крайней мере, поезда проскакивают быстрее. Но на горке постоянно переключаются стрелки. И одной женщине на стрелке зажало ногу. Несчастная кричала: «Спасите меня, отрубите ногу!» Поезд остановить не успели. А кто же решится рубить ногу, да и чем? Женщину задавило.

Я об этом случае знал, и никогда нигде не наступал на стрелки: автоматика сработает, и не успеешь среагировать.

Более того, я перестал ходить на горку, а, экономя метров сто, просто на ходу медленно ползущего расформировывающегося поезда запрыгивал на переходную площадку с одной стороны и спрыгивал с другой. Но однажды мне преградил путь еще один поезд. Он тоже шёл не быстро. Когда я уже спрыгивал с переходной площадки, я почувствовал, что мои ноги уезжают… с поездом. Мои ботинки прилипли к ступеньке, замазанной смолой, а я уже наклонился, чтобы спрыгнуть. Я падаю вниз головой, быстро-быстро перебираю руками по земле. По шпалам. По разбегающимся во все стороны рельсам. И смотрю, чтобы не удариться головой о низкие синие светофоры. Обошлось. Ботинки отлипли, я свалился на рельсы благополучно. Но с тех пор перестал ходить и под мостом. Только тогда до меня дошла серьёзность предупреждения железнодорожников: сэкономишь минуту – потеряешь жизнь.

Но теряли жизнь, и не пересекая «железку». В те времена у электричек входные двери были не автоматическими. В часы пик столько набивалось народу (как ныне в метро), что люди хватались за поручни и почти навесу ехали до ближайшей станции. Однажды и я рискнул поехать так же. То есть я посчитал, что вот сейчас народ в тамбуре умнётся, и я протиснусь, уверенно встану обеими ногами. Но народ не умялся. Я держался за поручень лишь одной рукой и стоял лишь на одной ноге, всё остальное висело над быстро замелькавшей землёй. Спрыгнуть было поздно, и я держался из последних сил, молил бога, чтобы не поднажали изнутри, истошно вопил, и пять минут езды до следующей станции мне показались вечностью.

Но, несмотря ни на что, страха перед железной дорогой у меня не было – я вырос рядом с ней. И когда однажды я очень спешил домой, а электричка вместо того, чтобы остановиться на станции Перово, сначала сбавив ход, затем стала ускоряться, я прыгнул. Платформу уже миновали. Дело было ранней весной, ещё лежал снег, сильно набухший, рыхлый. Я несколько метров проскользил на четвереньках по грязно-снежной каше. В одной руке я держал свёрнутый кусок ватмана с моим очередным курсовым проектом. Чертёж разломился вокруг моей руки. Вся работа пропала.

Почему я рассказал об этих опасностях юной жизни? Обо всех этих трагических случаях мама, конечно, узнавала. Если не от меня, то по «сарафанному радио». А если и не узнавала, то всё равно переживала, боялась за меня, страшилась неизвестности, когда я, не предупредив, задерживался.

Повзрослев, я стал давать ей повод для новых переживаний. Я мог до трёх часов ночи гулять с девчонкой (а она жила как раз по ту сторону железнодорожных путей!), не предупредив о позднем возвращении – телефона-то не было. Мог по месяцу не писать писем из армии, занятый своими армейскими проблемами… Она переживала, плохо спала, и без того мучаясь по ночам от боли в суставах. При этом она никогда меня не укоряла, лишь просила быть осторожным…

Но только, сам став отцом, я понял, как тяжело переживать отсутствие информации о ребёнке. Когда в этой жизни столько опасностей. А, видя сейчас муки людей от артроза, только теперь понял, как мужественно вела себя мама, которая терпела практически непрерывную боль на протяжении долгих лет, при этом не жалуясь. И лишь, когда совсем было невмоготу, просила помассировать её суставы. И я массировал…