Читать книгу Крепь - Андрей Лютых - Страница 14

Почти месяц прожил Василь Башан на болоте. Он зарос густой бородой, опух от комаров, почернел от дыма. Рыбачил, ловил петлями глухарей на полянах, но все равно жил впроголодь. Василь совсем бы одичал, если бы иногда ночами тайком не приходил домой. Как-то раз он чуть не попал в руки людям из лесной стражи, которых, не дождавшись никаких действий со стороны Алеся, все-таки командировал в Старосаковичи уездный исправник для поимки преступника. Бог миловал: только Василь собирался пройти последние шаги через от крытое место от кустов за огородом до хаты, как дверь отворилась и один из стражников, карауливших Василя прямо у него в хате, вышел по нужде. Василь стал осторожнее. Но скоро охота за ним почти совсем прекратилась, и он даже не знал, почему так быстро отпустили вожжи. О том, что началась война, Василь услыхал дома, когда французы уже вышли из Минска и были в трех переходах от Старосаковичей. Это известие даже обрадовало его: война принесет перемены, может быть, ему не надо будет больше прятаться, авось на самом деле француз объявит мужику волю. Пока же он оставлял свой шалаш на монашьем болоте только на время.

Василь шел в село краем болота. Клочки белесого тумана опускались на прыщеватые кочки, поросшие длинной, но тощей травой. Земля под ногами была зыбкой, будто кисель. При каждом шаге словно злая трусливая шавка хватала Василя за пятку и тут же отпускала с раздраженным тявканьем. Василь решил, что больше никогда не пойдет этой дорогой. Наконец, он миновал болото, до окраины села оставалось пройти краем леса не больше версты, Василю даже показалось, что в промежутке между тихо плывущими парусами тумана он увидел свою хату. Было еще слишком светло, чтобы идти домой. Вот когда пожалеешь о том, что ночи в эту пору так коротки, хотя крестьянин обычно рад длинному дню. Василь прислонился к стволу березы, сорвал былинку, несколько раз укусил ее сладковатый стебель.

Вдруг сзади всего в нескольких шагах хрустнула ветка. Василь нащупал топор, который всегда теперь носил с собой за поясом, и присел на корточки, спрятавшись в молодой березовой поросли. Вскоре он различил силуэт невысокого человека, который медленно приближался к тому месту, где, крепко стиснув отполированное мозолистыми руками топорище, прятался Василь. Увидев штаны с форменным тонким кантом и сапоги казенного покроя, Василь решил, что это какой-то царский полицейский чин, снова хотят схватить его, но потом он разглядел богатый шляхетский жупан, и снова все стало непонятно. Человек остановился в трех шагах от Василя, у той самой березы, прислонившись к которой тот только что смотрел на свою хату. Василь теперь хорошо видел его лицо: широкие скулы, крутой лоб, раздутые ноздри, короткая рыжеватая бородка, приоткрытый беззубый рот.

– Тимоха? – удивленно проговорил Василь и, преодолевая собственное сомнение, поднялся из-за своего укрытия. Человек, в котором Василь узнал своего молодого соседа, год назад отданного в рекруты, вздрогнул от неожиданности и схватился за что-то под полой своего роскошного жупана.

– Жук? Тимохвей? – повторил Василь, уже совершенно уверенный в том, что не обознался.

– Ты кто? – неуверенно спросил Тимоха, не убирая руки из-под полы.

– Не признал соседа? – криво улыбнулся Василь, который понял, что его теперь действительно трудно узнать.

– Дядька Вашиль? – наконец, догадался Тимоха и показал свой беззубый оскал. – Здорово же ты переменилшя.

– Ты тож не попригожел. Зубы свои на царской службе съел?

– Ага! – ответил Тимоха с таким видом, будто ему даже весело об этом вспоминать. – Мясу шильно чьвердую давали.

– И жупаны такие тоже всем на службе дают? Может, зря я своего сына от рекрутчины берег?

В ответ на это Тимоха почесал в затылке. Откуда у него этот роскошный с серебряным шитьем жупан, он и сам плохо помнил. Ел, пока лесами дошел до села, что попало. Раз даже снял с веточки какие-то грибы, которые, верно, белка на зиму насушила, стал их жевать по дороге, чтобы хоть чем-то обмануть голодное пузо. Понравилось даже, сорвал на поляне и съел еще каких-то сыроежек. А потом вдруг стало мерещиться всякое: будто муха величиной со свинью угощает чаем белку, та вообще огромная, как кирасирская лошадь, все такие смешные! А белка мухе говорит, мол, сейчас под чаек попотчует пирогами с грибами, а Тимохе только смешно – грибы-то он у нее стащил… А вот тот дядька, что изпод земли вырос, верно, на самом деле был. Жупан-то вот – его пощупать можно. А дядька этот чудаковатый давай Тимоху выспрашивать: и кто он такой, откуда идет, чего видел? А Тимоха веселый такой, все как есть стал этому дядьке рассказывать: и как из полка убежал, и что француз пришел уже в самую Вильню, и как его задержал конный пикет, по счастью, не российский, и как его в тот же день отпустили домой, сделав ему такую милость только за то, что он здешний. (В доказательство достаточно было поговорить по-польски и пообещать, что маленько проведает дома своих, а потом пойдет служить Наполеону). Лесной дядька этому сильно обрадовался, прямо расплакался, представился Тимохе каким-то султаном[8] и велел откуда ни возьмись появившемуся слуге даровать Тимохе жупан со своего плеча вместо ненавистного ему русского мундира, еще и холодной кашей велел накормить. А сам, кажись, пошел чай пить с мухой и белкой…

– Не, жупаны полагаются не всем. Токмо героям. Что в селе-то? – наконец, ответил Василю Тимоха.

– Не ведаю, Тимоха. Нельзя мне до дома открыто. Стерегут меня, будто злодея.

– Ты чего, убил когошь?

– Никого я не убивал. Пока не стемнело, слухай, расскажу.

И пока над селом сгущались сумерки, Василь очень коротко рассказал Тимохе, почему ему приходится идти в собственный дом ночью, таясь от людей.

– Выходит, мы теперь с тобой оба в бегах, – усмехнулся Тимоха, выслушав короткую историю соседа и покачав головой, – нам теперь друг друга держаться надо.

– Вдвоем лучше, – согласился Василь. – А как же ты, Тимохвей, решился с царской службы сбежать? Теперь гляди, ежели поймают – не поглядят на твой жупан, не помилуют.

– Да я давно решилшя. Шьлушяя только ждал, – отчаянно шепелявя, начал хвастаться Тимоха. – А как про войну объявили, уштроилашь тут шуета… Вот тут мы, кому до дома недалеко, под шумок – ды в лясок. Я и Антошя звал… Антошь Кротович наш, вмешьте в одной роте мы с им были… дык той трясется вешь – боюшь, кажа, пришягу давал. Пришягу царю побоялшя нарушить, стало быть. А на кой ляд мне той царь? – Тимоха опять приоткрыл в улыбке рот, похожий на глубокую дыру.

В это время тихий ветерок поменял свое направление, паруса тумана всей нестройной эскадрой, врезаясь друг в друга и перемешиваясь, поменяли галс и тихо поплыли от села навстречу Василю и Тимохе.

– Чуешь, Тимоха? Никак мясо варят… – покрутив своим приплюснутым носом, сказал Василь.

– Пойдем, поглядим! Не могу терпеть!

Во дворе у Василя горел костер, разведенный под внушительной величины котлом, в котором действительно варилось что-то, наверное, очень сытное.

– Супэ! – крикнул кто-то возле костра, и будто по сигналу трубы отовсюду – из василевой хаты, из хлева, из-под росшей возле дома груши – как тараканы, повылезали люди, десятка полтора. Одни были в смешных колпаках, другие с открытыми головами, одни в коротких темных сюртуках, другие в простых белых рубахах, но все с мисками и ложками. Весело долдоня на непонятном языке, некоторые притушив пальцем трубочку, чтобы докурить после ужина, они собирались вокруг костра.

– Кажишь, пранцужы… – прошептал Тимоха, и они с Василем столкнулись плечом в плечо, прячась за одну и ту же березу.

Котел был снят с огня, и, прежде чем разливать «супэ» по мискам, в варево обильно накрошили хлеба.

– Точно, пранцужы! Жрут, будто шьвиньи! – подтвердил Тимоха.

– Ну? В моей хате? – не поверил Василь. Но основания не верить собственным глазам не было. Пламя костра освещало в наступающей темноте казавшиеся какими-то необычными чужие лица. Никто даже не перекрестился, прежде чем жадно наброситься на еду.

– Шь мяшом варка… – глотая слюну, пробормотал Тимоха.

Василь с удивлением обозревал все село, выглядевшее в наступающей темноте очень необычно из-за таких же костров, горевших в каждом дворе.

– А где ж мои? Никого не вижу, – встревоженно проговорил он. Скоро действительно стало невозможно что-то различить дальше нескольких шагов от костра. Один из солдат отошел от него довольно далеко в сторону Василя с Тимохой, наверное, в поисках хвороста, потому что он вернулся, не найдя ничего лучшего, как обломить жердь из плетня и подбросить ее в огонь.

– Вот мы и попали домой до женки… – разочарованно проговорил Тимоха.

Пришлось возвращаться в лес. Идти к Василеву шалашу через болото такой темнотой не рискнули. Василь и Тимоха то натыкались на колючую хвою, то спотыкались о раскинувшиеся щупальцами корни старых елей, собирали своими лицами паутину, но вскоре вышли к противоположной опушке, где и остановились, выбрав место повыше и посуше. Тимоха сразу уснул. В этот день он, чтобы скорее попасть домой, отмахал по бездорожью тридцать с лишним верст.

Они проснулись в одно и то же время не от холода, и не оттого, что выспались, скорее, оттого, что у обоих одинаково подвело животы.

– Не жалеешь, Тимоха, что утек из своего полка? – спросил Василь, раскрыв глаза и увидев, что его товарищ уже не спит. – Там бы тебе каши сварили, сухариков бы дали, винца поднесли…

– Ничего, мне шкоро моя Шьташя поднешет… – сказал Тимоха, туже затянув пояс.

Оба решили, что до вечера в село лучше не идти. Поскольку делать им было нечего, Василь все же услышал рассказ Тимохи о рекрутчине, о том, как полагается заряжать ружье, как исполнять другие экзерциции, как следует надевать непривычное для мужика обмундирование и амуницию, рассказал о злом поручике Коняеве, повыбивавшем ему зубы, рассказал историю Аверки Городейчика. Потом уже Василь не спеша рассказывал Тимохе обо всех новостях села за последний год, понемногу о каждом из его родных.

В это время сквозь шум листвы, сопровождавший их беседу, донеслись новые звуки. Василь и Тимоха вскоре поняли, что это спорят люди, только на непонятном языке. Любопытство заставило их оставить свою лежанку и вместо того, чтобы бежать в глубь леса, подобраться еще ближе к полю. Притаившись за кустом орешника, в трех десятках шагов от себя они увидели двоих солдат, которые отчаянно жестикулировали, очевидно, доказывая друг другу что-то. На них были синие мундиры с короткими фалдами, широкие походные штаны, высокие кивера под холщевыми чехлами. За спинами у них были скрученные в тугие валики шинели и ранцы из пятнистой коровьей кожи, у одного кроме патронной сумки была еще одна холщевая, удобная для того, чтобы положить в нее, например, хлеб. Этот был постарше, его бакенбарды даже были тронуты сединой. Он стоял, опираясь на ружье, и время от времени мотал головой. Другой то описывал рукой какой-то полукруг, то показывал пальцем вперед и громко говорил, после чего всякий раз, морщась, брался за живот. Его товарищ продолжал мотать головой и так же громко отвечал, выражая несогласие. Наконец, махнув рукой, он достал из своей холщевой сумки сверток, развернул его (в свертке оказалась вареная курица) и, отломив мясистую ножку, протянул ее товарищу. Тимоха, голодным волком смотревший на эту сцену, повернулся к Василю и удивился – какими злыми, просто звериными сделались его глаза.

Василь узнал расшитый рушник, в который была завернута курица. Этот рушник, этот узор вышивала его жена. Анна любила придумывать узоры, старательно вышивать их, а потом с особым удовольствием повесить новый красивый рушник под иконой.

А чужой солдат украл рушник и завернул в него ворованную курицу. Рука Василя потянулась к топору.

– Ты что? – прошептал Тимоха.

– Гляди, заблудились. Покажем дорогу? – Василь уже совладал с первой вспышкой бешенства и казался спокойным. – Эти из моей хаты… Рушник Анна вышивала.

– И то… Може, угошьтят? – неожиданно легко согласился на рискованное дело Тимоха. И они перестали прятаться.

Два мужика вынырнули из шершавой зеленой листвы орешника настолько неожиданно для французов, что те в первую секунду сделали поспешные движения ружьями, так, впрочем, и не подняв их в удобное для стрельбы положение. Один из мужиков, черный, бородатый, с приплюснутым носом сразу почтительно снял квадратную шапку перед солдатами, другой, в богатом жупане, тем не менее, поклонился с полным раболепием.

Французы, казалось, совершенно успокоились, но по-прежнему подозрительно продолжали смотреть на возникших перед ними туземцев с немытыми, распухшими от комаров лицами. Впрочем, кажется, в этой нищей стране так выглядят все.

– Никак, заплутали, вашьбродь? – нарушил молчание Тимоха, рискуя обнаружить свою солдатскую выучку. Но французы явно не знали местного языка. И все же один из них толкнул товарища в плечо и чтото быстро заговорил на своем языке. И Тимохе и Василю показалось, что они разобрали в его болтовне слово Могилев.

– Вам, вашьбродь, дорогу на Могилев показать? – спросил у французов Тимоха.

– Могилеф, Могилеф! – закивали оба с радостным видом.

– Это мы жнаем! Покажем, недалече, – сказал Тимоха и, зайдя вперед французов, повернувшись к ним вполоборота, дружелюбно мотнул головой, приглашая их за собой.

– Покажем, только, чур, за гроши! – и он для ясности сделал жест, который сразу оказался понятным иноземцам. Они захохотали, и один из них, тот, что постарше, вместо того, чтобы дать Тимохе монетку, водрузил ему на спину свой тяжелый ранец. Другой француз пропустил вперед Василя, который по-прежнему свою шапку держал в руках, и навьючил свой ранец и на него. Положив ружья на плечи, фузилеры пошли следом за мужиками. Тимоха и Василь молча вели иноземцев, прижимаясь к опушке леса. Солнце поднималось все выше со стороны луга, и лес не давал тени. Было жарко, французы повесили свои кивера на стволы ружей. Один беззаботно болтал, другому явно было не до разговоров, он все морщился и брался за живот, может быть, из-за его недомогания они и отстали от своих. В конце концов, старший товарищ, который чувствовал себя получше, взял у него тяжелое ружье и понес оба.

Когда нескошенный луг остался позади, французы вслед за проводниками вошли в лес, вставший перед ними углом, без каких-либо опасений.

Они видели топор за поясом у Василя, но это не смущало солдат французской армии, привыкших в любой стране кроме Испании чувствовать себя совершенно спокойно. Эти двое пьемонтцев в Испании не были.

– Шькоро, паночки, шькоро выйдем на Могилевшький тракт! Туточки через лешь коротей, – приговаривал Тимоха, несмотря на свою шепелявость взявший на себя ведение переговоров с иноземцами. Те ведь тоже не слишком понятно говорят, а Василь будто в рот воды набрал.

Вскоре последний луч, вслед за людьми бежавший по тропинке с залитого солнцем поля, затерялся в мохнатых еловых лапах. Это словно стало сигналом, что пора делать темное дело, и Василь многозначительно засопел в спину Тимохе. Тропинка становилась все уже. Французы позади примолкли, чаща, обступившая их с обеих сторон, им явно не нравилась. Все настойчивее тянулись к людям растопыренные когтистые сучья. Еловая лапа нависла прямо над тропинкой, перегородив дорогу. Тимоха проворно отодвинул ее с пути и придержал рукой, чтобы колючая ветвь не хлестала по лицам остальных. Пропуская вперед Василя, он успел шепнуть ему: «Табе первый».

Следом за Василем твердой походкой, как на марше, шагал старший из французов, который уже снял с ружья кивер и надел его, туго застегнув под подбородком. Тимоха стоял почти на самой тропинке и, чтобы пропустить мимо себя француза, он с улыбкой, которой словно извинялся за глупое дерево, вдался в густую хвою. Первый француз бочком прошел мимо, с Тимохой поравнялся второй, его лицо было так близко от Тимохи, что тот почувствовал табачный запах.

В этот момент Тимоха вынул спрятанный под полой короткий тесак. Отведя для замаха руку назад, он, не совсем понимая, зачем это делает, коротко ударил француза в живот. На мгновение Тимоха почувствовал что-то упругое, но дальше тесак пошел легко, без сопротивления. Француз прохрипел, точно подавился, и обмяк, вылезшие из орбит глаза закатились вверх, словно хотели в последний раз увидеть солнце и небо, но лишь косматые еловые лапы, мерно покачиваясь, смыкались над его головой.

Услышав предсмертный хрип товарища, второй француз обернулся, и в это время над ним занес свой топор Василь. Бывалый солдат почувствовал это и, уронив одно ружье, второе успел подставить под удар, ухватив его одной рукой за цевье, другой за ложе. Отбившись от одного, он должен был ждать нападения со стороны Тимохи, сжимавшего по самую рукоятку перепачканный кровью тесак. Француз оказался проворней и уже замахнулся на Тимоху прикладом, а тот, дурак, левой рукой продолжал бессознательно держать отведенную в сторону ветку, словно удержать эту ветку ему было важнее, чем уберечься от приклада француза. Он лишь успел немного отстраниться назад, как вдруг почувствовал во рту вкус земли, крови и крашеного дерева. Он упал на лежащего на тропинке отходившего француза, а тот, кто его ударил, снопом повалился на него – это Василь со страшной силой вломил ему обухом по затылку.

Василь бросил топор и помог встать Тимохе. Тот поднялся, опираясь на руку Василя, которая заметно дрожала, и с кровью сплюнул еще три или четыре выбитых зуба.

– Во ж жубами-то мне нешчашчье, оштатних ешийшя… – тихо прошамкал он и пнул еще подрагивающее в конвульсиях тело принявшего бой иноземца.

– Надо их… утащить отсюдова, с тропинки, а то как бы их не хватились… – деловито сказал Василь и прихлопнул на шее очередного комара. Он, наконец, преодолел немоту, зато взгляд его, словно оцепенев, остановился в одной точке – на затылке солдата, который он только что проломил.

Тимоха, который еще не оправился от полученного удара и стоял, покачиваясь и зажимая окровавленный рот рукой, помотал головой.

– Шперва шнимем ш их вше, и легше будечь, и кто они ешчь не ражобрачь…

– Они ведь… насмерть? – нерешительно спросил Василь.

– Боишьшя укушячь? – оскалился Тимоха. – Давай!

Еще раз сплюнув кровавой слюной, он, тем не менее, для начала отодвинул от французов ружья, вытащил из специальных ножен их штыки и полусаблю, которая почему-то была только у одного. Сняв с обоих всю амуницию, несчастных разули и раздели до исподнего. В ранцы пока не лезли, все покидали в одну кучу.

Тимоха первым взял одного из французов под мышки и, раздвигая спиной еловые ветки, волоком потащил в сторону от тропинки. Василь точно так же подхватил второго. Голова убитого запрокинулась, горбатый нос уперся Василю в живот. Василь старался не смотреть вниз, на узкие ноздри француза и его покачивавшиеся большие пальцы ног с почерневшими ногтями, за которыми оставался кровавый след. Они довольно долго волокли убитых, спотыкаясь и задыхаясь от усталости, пока Василь не окрикнул товарища:

– Стой, Тимоха! У этого… требуха полезла.

Тимоха бросил свою ношу и присел на корточки.

– Далей не поташшым, – тяжело дыша, сказал он. Василь посмотрел на него с благодарностью и содрогнулся: на губах и подбородке у товарища, как у вурдалака, прочной коркой запеклась кровь. Мертвецы, выделяясь белым исподним на фоне ржавого хвойного подлеска, были заметны издалека. Мужики перетащили их еще на несколько шагов до ближайшей неглубокой ямы, где наспех забросали старым валежником.

Сделав это, Василь с Тимохой переглянулись и решили, что, очевидно, следует перекреститься. Потом они рысью вернулись к своим трофеям, без разбору нагрузили их на себя и скорее пошли подальше от этого места, на ходу прикладываясь к единственному трофею, содержимое которого проверили сразу – тыкве, из которой была сделана фляга, а во фляге оказалась крепкая водка.

Лишь через полчаса, когда мрачные ели и заросли высокого, в пояс, папоротника с таинственным узором на листьях, окаменевшим на миллионы лет, сменились более веселыми орешником, ольхой, они остановились на светлой солнечной поляне, усыпанной спелой земляникой. О том, что только что случилось, как сговорившись, молчали. Будто всегонавсего прихлопнули тараканов, наносящих убыль семейным запасам.

Они вспомнили о голоде, и Тимоха достал из солдатской сумки еду.

Он криво усмехнулся, ломая кровавую корку вокруг своего рта.

– Шухари-то мне теперь совсем нетем есть. Ешли только в воде размотить, – сказал он.

– Пить хочется, – сказал Василь. – Слышь, ручей рядом журчит. Они быстро нашли ручей и, зайдя в него по колено, долго и жадно пили чистую и холодную воду, черпая ее пригоршнями. Потом, отмывшись от крови, вернулись на поляну. Тимоха принес воды в котелке и размачил в ней сухари, которые ему все равно приходилось глотать вместе с кровью.

Немного утолив голод, осмотрели добычу. Для людей, дикарями живущих на болоте, здесь было много полезного. Во-первых, в скатках шинели – пожалуйста, спи на ней, или ею укрывайся – кум королю! Под патронными сумками аккуратно скручены и затянуты ремешками такие же колпаки, что были у солдат, варивших свой суп у Василя во дворе. Тоже добрая шапка от комаров. В ранцах нашлись деревянные ложки, гребешки, складные ножики, пакеты с нитками, иголками, шилом, игральные карты, табак, носовые платки, по свежей рубахе и даже пара добротных запасных ботинок! Назначения некоторых предметов, особенно из патронных сумок, Василь бы так и не понял, если бы не объяснил Тимоха: это, мол, в свертках да в бумажных пакетиках патроны, это для чистки ружья, а это для надраивания амуниции, это запасные кремни, а это, на цепочке, привешена к пуговице игла для прочистки затравочного отверстия у ружья. А на каждой пуговице циферки – три единички, такие же на бляхе в виде ромба, которую они увидели, сняв чехол с одного кивера. Тимоха предположил, что это номер полка или дивизии, скорее полка. Не может же у них быть столько – больше сотни(!) – дивизий? В карманах мундиров из крепкого нездешнего сукна Василь и Тимоха нашли какие-то письма и деньги, ассигнациями и монетой: серебряной и даже золотой. Ну а с тем, что было в мешках для харчей, все было понятней: немного крупы, немного соли, какой-то очень засушенный продолговатый зеленый горох, сухари, наконец, та самая вареная курица в рушнике из Василевой хаты.

Василь только что обретенным ножом аккуратно обрезал уже надкусанную часть, брезгливо отбросил обрезок, потом по праву владельца птицы разломил ее пополам, протянул половину Тимохе.

– Ловко мы их! – сказал он с довольной улыбкой через минуту, в мелкую кашицу разгрызая косточки.

– Табе б хочь шчечашь в гренадершкую роту! – ответил улыбкой уже почти сытый Тимоха и тут же страдальчески сморщился, вспомнив о своих разбитых губах. Потом, уже осторожно и совсем неразборчиво выговаривая слова, он сказал, что в его роте, а то и в батальоне, может быть, никто еще ни одного неприятеля не убил, а он, хоть и дезертир, а уже сподобился.

– Дык воротись обратно, табе орден дадут! – сказал Василь, и оба по очереди хорошо приложились к фляге, после чего долго смеялись. Потом они лежали, раскинувшись на траве и молча глядя в небо. Отдохнув, они увязали свои трофеи в два узла и спрятали их на дереве, в густой листве приметного дуба. Ружья и патроны, подумав, взяли с собой.

Ночь, день и следующую ночь провели на монашьем болоте у Василя в логове. Трофейная крупа быстро закончилась, горох, сколько его не варили, так и не становился съедобным. Обсудили, что делать дальше: оставаться голодать на болоте или возвращаться в село. Больше, конечно, хотелось в село. Предположили, что французы из села уже ушли, а коли московской власти больше нет, им, может, уже и прятаться нет нужды. Решили, как выразился Тимоха, провести «ражьведку».

До села оставалось версты полторы через лес, когда услышали впереди шорох кустов и сами притаились за деревьями. На небольшую поляну перед ними, продравшись сквозь мелкую листву дикой бузины, выскочила коза с всклокоченной грязной шерстью, следом за ней показался босоногий мальчуган с прутиком в руке. Потом на поляну как бы нехотя вышла рыжая корова, а за ней несколько мужиков и баб, нагруженных мешками или узелками. Василь и Тимоха узнали своих односельчан и решили открыться. Появившись перед мужиками и бабами с ружьями в руках, они сначала перепугали их, но «болотные братья» поспешили объяснить землякам, что хотят всего-навсего поскорее узнать, что же происходит в селе и почему люди тащат свои запасы в лес.