Читать книгу Крепь - Андрей Лютых - Страница 3

Проезжая мимо командира пионерной роты, господин из «главного штаба» на ходу показал пальцем на Василя, и по тому, как почтительно закивал в ответ на это военный инженер, Василь понял, что его пригласил в проводники и в самом деле очень важный пан.

Его звали Дмитрий Сигизмундович Тарлецкий, и он действительно служил в штабе первой Западной армии, но если быть точнее – состоял при ее генерал-интенданте. Конечно, должность интендантского офицера, пусть и для особых поручений, на самом деле не представляла из себя ничего особенного. Однако, как читатель уже мог убедиться, Дмитрий Сигизмундович умел напустить вокруг своей персоны тумана, в котором его близость к казенным суммам и вещевым складам могла показаться близостью к самым тайным пружинам, двигающим политику. А уж после того, как нашему герою и в самом деле довелось услышать, как скрипят эти самые магические пружины, даже прикоснуться к ним – он окончательно и совершенно органично вжился в свою роль.

Егор Францевич Канкрин, генерал-интендант, блестящий финансист, который с первых же месяцев пребывания в должности начал с успехом наводить в своем ведомстве истинно немецкий порядок (Канкрин происходил из гессенских дворян), посмеивался над амбициями Тарлецкого, списывая их на его молодость. Он действительно ценил молодого офицера, получившего образование не у гувернера, а в кадетском корпусе, пусть и не самом престижном – Шкловском. Тарлецкому смело можно было поручить поехать и проверить: дошли ли по назначению министерские ассигнования, хорошо ли устраиваются главные магазины (а если нужно, то и самому все организовать), но чаще всего проинспектировать, нет ли злоупотреблений и правильно ли расходуются казенные суммы в каком-либо полку, дивизии, или в целом корпусе. Дмитрий Сигизмундович с поручениями генерал-интенданта справлялся великолепно: по итогам каждого дела им составлялась с отменным интересом читаемая записка, а проверяемый либо вносил в казну некую сумму, либо лишался должности, либо просто становился Тарлецкому приятелем, каковых у него было уже немало чуть ли не в каждой дивизии.

Однако все эти поручения вскоре стали для Дмитрия Тарлецкого рутинной работой. Действительно «особое» поручение случилось всего несколько месяцев назад. Суть его Егор Францевич объяснял Тарлецкому очень осторожно: в Варшавском княжестве имеется резидент, сообщающий важную информацию военному министру. Резидент работает в качестве главы подлинно существующей крупной торговой компании. Теперь его миссия под угрозой срыва по причине банального банкротства компании – видимо, коммерцией занимались спустя рукава. Нужно просто доставить в Варшаву достаточно крупную сумму денег, пока кредиторы не предъявили судебные иски, после которых резидент либо сядет в долговую тюрьму, либо отправится в бега – в любом случае для российской разведки станет бесполезен. Родившийся под Белостоком и еще не забывший польский язык, прекрасно разбирающийся в бухгалтерии – интендант Дмитрий Тарлецкий как никто годился для отправки в Варшаву под видом коммерсанта.

О, это была не простая курьерская миссия – привез и отдал чемодан! Это были суммы, проходившие по сметам министерства финансов как экстраординарные, не требующие отчета об использовании! Нет, Дмитрий и не помышлял о том, чтобы, пользуясь этим, банально присвоить себе часть очень значительной суммы. Уж он-то прекрасно знал, что вовсе не так все бесконтрольно, и, позарившись на малое, можно будет поставить крест на большом – на своей карьере, которая именно теперь резко пошла в гору.

Свежие рысаки, темно-гнедой и вороной, словно с налетом изморози на подрагивающих при каждом шаге крутых мышцах, заставляли дрянную коляску то и дело подпрыгивать вместе с четырьмя ее пассажирами. Пожалуй, только денщик офицера, державший вожжи, был достаточно легок, чтобы не испытывать от этого гопака особых неудобств. Густой и тягучий шлейф пыли поднимался за коляской с небольшим открытым кузовом, казавшимся недостаточным для четверых.

– Далеко еще до твоих Старосаковичей, Василь? – спросил Тарлецкий, демонстрируя цепкую память на имена.

– Верст сорок, пан офицер, – ответил Василь, обернувшись с облучка, где ему пришлось потеснить денщика.

– Игнат, не гони так, до ночи все равно поспеем, – сказал Тарлецкий, и денщик слегка придержал рысаков.

Дорога уходила все дальше от тракта, соединявшего Борисов с Оршей и Смоленском. Она огибала верховые болота с беспорядочной бахромой из осота и отцветающего болотного мирта по берегам, и, петляя, бесконечно растягивала сорок верст, о которых говорил Василь. Дорога порой раздваивалась, с обеих сторон обходя островки леса и предлагая кучеру выбрать продолжение по вкусу, порой она так искусно пряталась за гребешками ковыля, что казалось, будто ее вовсе нет впереди. В этих местах лишь по узким колеям, оставшимся еще с весенней распутицы, можно было определить, куда ехать дальше. Но зато на таких участках можно было говорить, не рискуя наглотаться пыли, и Дмитрий сразу пользовался этим обстоятельством:

– Скажи, Василь, а ты знаешь село Клевки? – спросил он у проводника.

– Знаю, пан. Это в четырех верстах от нас.

– Богатое село?

Василь пожал плечами:

– У нас колокольня выше, у них корчма больше. А кто из панов богаче – того не ведаю.

– Я собираюсь купить это село.

По соображениям Тарлецкого, богаче был владелец Клевков, екатерининский вельможа, получивший его в подарок вместе с другими литовскими имениями после второго раздела Речи Посполитой. Сам он ни разу не был в этом имении, отдав его на откуп арендатору, а теперь действительно продавал, причем очень дешево. Мало кто сомневался в том, что грядет война с Наполеоном, и очень многие полагали, что при этом Российская империя потеряет здешние земли. Несмотря на то, что сам царь Александр в пропагандистских целях купил под Вильно имение у Беннигсена, другие предпочитали тихонько избавляться от недвижимости в Литве. Тарлецкий был об этом осведомлен. Он вообще сделал для себя вывод, что, владея информацией, можно достичь очень больших высот.

Готовясь к осуществлению своей варшавской миссии, Тарлецкий решил, что слишком опасно, да и примитивно, особенно для него, везти через границу саквояж со звонкой монетой. Он знал один рижский банк с хорошим курсом конвертации и надежными контактами по всему миру и отвез деньги туда. Получив взамен аккредитив, который легко умещался за подкладкой пошитого за казенные деньги цивильного сюртука, Тарлецкий прибыл в Варшаву. (Он все же не удержался от соблазна взять лично себе небольшую бонификацию, выделяемую банком в благодарность за осуществление именно через их учреждение столь значительной сделки негласно, а следовательно, без риска для репутации клиента.) Аккредитив был без проволочек обналичен, кредиты компании погашены, резидент мог продолжать свою работу.

Однако миссия Тарлецкого на этом не закончилась. Резидент, у которого от коммерческой деятельности голова шла кругом, попросил его как человека, понимающего в финансах, навести порядок в гроссбухах. Дмитрий, проанализировав баланс компании (занимавшейся, кстати, поставками кож, которые шли на пошив ранцев для французской и польской армий), быстро выявил каналы, по которым безвозвратно уходили деньги. Президента компании водили за нос. Компания переводила немалые деньги за якобы вторичную выделку шкур некоей мануфактуре. Так вот: Тарлецкий выяснил, что та просто не существовала. Ее бумаги составил некий нотариус, разумеется, состоявший в доле с организовавшими все мошенниками. Когда Тарлецкий, что называется, «прижал его к стенке», жуликоватый нотариус, чтобы откупиться, поделился с ним некоей ценной информацией. Эта информация вела Дмитрия Тарлецкого в Старосаковичи.

Что касается кожевенной компании, то уже через два месяца заново налаженное Тарлецким дело вместо убытков стало приносить хорошую прибыль. А сам Тарлецкий в благодарность от резидента получил пакет акций компании, предназначавшихся, в общем-то, для подкупа местной агентуры. Действительно, главному теневому акционеру компании – военному министру – нужна была не прибыль, а достоверные агентурные сведения. Что ж, в этом Дмитрий Тарлецкий тоже немало преуспел. Он, поварившийся пару месяцев в польской деловой среде, помог резиденту составить основательный аналитический документ под названием «Мемуар о состоянии Варшавского княжества», в котором именно сведения о финансовом положении княжества, подготовленные Тарлецким, имели наибольшую ценность. «Мемуар» действительно был по достоинству оценен, и по возвращению в Вильно Тарлецкий получил эполеты штаб-офицера.

Он, сын мелкого шляхтича, имевшего мозоли от сельской работы, стал майором в двадцать шесть лет! Теперь Тарлецкий полагал, что довольно уж ему быть на побегушках и его ждет должность как минимум корпусного обер-кригс-комиссара, от которой рукой подать до поста генерал-кригс-комиссара, возглавляющего главное казначейство армии. Сделать для себя вакансию в одном из корпусов? Да раз плюнуть! Снарядить туда инспекцию, а злоупотребления найдутся.

А может быть, будущее получится связать с той таинственной структурой, задание которой Тарлецкий выполнял в Варшаве? Ведь даже Канкрин, объяснявший Тарлецкому суть его миссии, ничего о ней не знал.

Он получил инструкции лично от военного министра. Теперь вот Тарлецкий как раз задержал шпиона… Может быть, художник и в самом деле шпион? Во всяком случае, если потребуется надавить на пана Саковича, он может пригодиться. А как он забавен, когда злится! По крайней мере, есть чем скрасить скучное время в пути.

– Как хорошо, когда в поездке по столь живописным местам твой спутник имеет диплом художника… – сказал Тарлецкий с выражением полной безмятежности на лице.

– Вы же его у меня отняли, – попытался съязвить осмелевший живописец.

– Но душа художника! Она всегда при вас, и ее без сомнения волнуют сии красоты. Не правда ли, как хороши эти дубы, что растут по берегам того ручейка. Какие раскидистые кроны у этих благородных деревьев! Они, словно зеленые облака, улетели бы, если бы их не держали эти гигантские стволы в четыре обхвата. Не знаю, как вам, а мне сии деревья, стоящие так важно, особняком, чем-то напоминают некую африканскую саванну, хоть я, признаюсь, ни разу в ней не был. А теперь мы с вами въезжаем в спасительную прохладу, которую дарит нам этот ольшаник. Тут и ели… Впереди, вы видите, их вершины литерально смыкаются над дорогой! Да, было бы просто жутко, если бы к нам не пробивались солнечные блики. Мы сейчас словно в ущелье… (смотрите – белка!)…И мне кажется, что эти сплошные стены деревьев по обочинам дороги будут тянуться еще долго, впереди не видно просвета. Я не ошибаюсь, Василь?

– Да, лес тут долгий, пан офицер.

– Вы слышали? Это великолепно! Какая тут, должно быть, охота!

Мне нравится этот медвежий край. Может быть, когда-нибудь я навсегда переберусь сюда жить. Вас впечатляет сия игра природы, господин художник? Или вы думаете о другом?

– Я просто вижу, что в душе вы тоже художник. Или поэт.

Зачем вы едете к господину Саковичу? – вдруг совершенно серьезно спросил Тарлецкий, по своей служебной привычке от заговаривания зубов переходя к допросу.

– Я говорил уже вам, он просил написать портрет. Его, жены, дочери…

– Где и когда вы с ним познакомились? Как он выглядит?

– Я не знаком с ним лично. Я, приехав в Вильно, сделал объявление в «Литовском курьере», через газету поступило несколько приглашений, вот и от господина Саковича…

– … «художник из Австрии», или как – «действительный член Венской академии художеств выполнит портрет маслом. Сходство с оригиналом не подлежит сомнению!» Так что ли?

– В таком роде. А про сходство с оригиналом – хорошая мысль, спасибо.

– И что, много заказов?

– Достаточно.

– Ничего не знаю об австрийской школе портрета, иное дело – итальянские художники.

– Вы правы, однако для здешней… знати – главное, чтобы был иностранец.

– Удивительная вещь – газета и вообще почта! Человек просто получает «Литовский курьер», пишет письмо в каких-то Старосаковичах, и к нему в этот чертов медвежий угол приезжает художник из самой Вены! Верьте мне, за этим будущее!

– Прогресс распространяется повсеместно…

– … С помощью французских штыков? А вас не смущает, что все, что вы сказали, легко можно проверить?

– Проверяйте.

– Для этого нам нужно вернуться в Вильно. А пока мы движемся в противоположную сторону, давайте-ка мы просто проверим, умеете ли вы передавать портретное сходство, или только местность зарисовываете? Открывайте ваш этюдник.

– На скаку у меня ничего не получится.

– А как раз время остановиться перекусить, пока мы не въехали в эту действительно жутковатую чащу. Останавливай, Игнат, напои лошадей, вон в той стороне озерцо.

– Портрет обойдется вам в десять рублей, – заявил знающий себе цену художник, впервые посмотревший на Тарлецкого, как на натуру, слегка склонив голову к плечу.

Тарлецкий хмыкнул. Он подумал, что находясь на тайной службе, не стоит лишний раз оставлять свидетельства о собственной внешности.

Тем более позволять это делать столь подозрительному типу.

– Вы забыли, что находитесь на казенном содержании, стало быть, и все ваши гонорары изымаются в доход государственной казны, – сказал Тарлецкий, наслаждаясь тем, как быстро закипает этот маленький человек, чем-то даже похожий на круглый чайник. – Мы ограничимся карандашным наброском. На рубль, который вы мне должны, помните? И рисовать вы будете не меня. Игнат занят лошадьми и нашим пропитанием. Остается Василь. Что ж, пусть будет эдакий жанровый портрет!

Василь, получивший от Игната солидный кусок хлеба с говядиной, мог бы позировать Зыбицкому и более старательно. Мужик явно был недоволен, и даже не тем, что почти час пришлось сидеть неподвижно, а тем, что бородатый постоянно на него смотрит, да еще как-то недовольно. Не отрываясь от работы, Зыбицкий подкрепился белым хлебом с сыром из собственного саквояжа (из предложенного Тарлецким не отказался только от стаканчика вина). Когда лошади отдохнули и Игнат убрал в коляску корзину с едой, художник предъявил свой рисунок. Заглянувший ему через плечо Василь перекрестился. Если с портретным сходством получилось не очень, то недовольный вид персонажа Зыбицкий передал хорошо.

– Да, не Рубенс! – сделал заключение Тарлецкий, когда экипаж снова тронулся в путь. – Какой-то кровожадный пират получился.

– Это быстрый набросок, шарж! – тут же закипел художник.

– Сие не шарж, а шпионаж! – Тарлецкий, настроение которого слегка поднялось после выпитого венгерского, захохотал от собственного каламбура. – То, что вы умеете немножко рисовать, не снимает с вас обвинений. Скажите, Сакович тоже состоит в антигосударственном заговоре? Объявление в газете было заранее условленным сигналом? Кто еще «заказал вам портреты»? Кто, в конце концов, во главе конспирации?

Расскажите, а то скучно, ей богу! Вам это зачтется. Ведь если не мне в нашей милой беседе, вам все равно придется потом все рассказать, и спрашивать вас будут весьма как строже.

– Вы говорите несуразные вещи, – сказал Зыбицкий.

– А послал вас сюда, надо полагать, барон Биньон? Или генерал Сокольницкий? – называя имена людей, которых еще недавно ему приходилось больше всего опасаться, потому что, по словам российского резидента в Варшаве, один возглавлял тамошнее французское разведывательное бюро, а второй мощную службу разведки маршала Даву, Тарлецкий пытливо взглянул на Зыбицкого, и ему показалось, что от такой осведомленности противника тот заволновался.

– Я ведь, отправляясь к пану Саковичу, навел о нем подробные справки, – развивая успех, продолжал Тарлецкий. – Этот земской судья вполне подходящий для заговорщика субъект. Участвовал в восстании девяносто четвертого года, потом чудом избежал секвестра своих имений, как не желающий принимать присягу Ее Императорскому Величеству, впрочем, это дело прошлое, все это милостиво прощено. Самое главное – сын господина Саковича самовольно уехал за границу и уже несколько лет служит в польском легионе Наполеона, служит и по сей день. А это уже новые основания для секвестра. Надо полагать, пан Сакович ждет не дождется войны, и, конечно, желает победы Бонапарту.

– Мне это безразлично, я должен портреты писать.

– Напрасно вы запираетесь. Впрочем, дело ваше.

Тарлецкий замолчал, что-то обдумывая. К тому же, вскоре по обеим сторонам дороги потянулся прозрачный сосновый лес, который всегда растет на песчаной почве, и дорога опять начала пылить, что не располагало к продолжению разговора. Переставший кипеть художник совсем остыл, по своему обыкновению склонил голову к плечу, и под мерное поскрипывание рессор заснул.

Стараясь не разбудить Зыбицкого, Тарлецкий переместил с его колен к себе на колени его серый походный сюртук, и принялся не спеша его ощупывать. Очень скоро его брови подскочили вверх, пальцы задвигались быстрее – под подкладкой определенно что-то было. Не поднимаясь с места, Тарлецкий дотянулся до собственного саквояжа, в котором нашлись бритва и английская булавка. Аккуратно вспоров подкладку, Тарлецкий достал маленький конверт, запечатанный чьим-то перстнем. Ловко вскрыв письмо и только увидев имя адресата, он торжествующе улыбнулся. А уж чтение, судя по выражению лица, доставило майору настоящее наслаждение, в конце он едва не расхохотался и не разбудил художника. Сочтя, все же, что лучше пока сохранить факт своей находки в тайне, он сдержался. Он сложил вчетверо, а потом еще пополам, лист бумаги, за которым даже не пришлось тянуться в саквояж – бланк какой-то снабженческой ведомости нашелся в собственном кармане – положил его на место изъятого письма и даже пожертвовал булавку, чтобы закрепить распоротую подкладку.

Теперь можно было и самому вздремнуть под приятные размышления о том, как в связи с находкой усилились его позиции в предстоящей встрече.

Тарлецкий запланировал ее еще в апреле. Тогда его, новоиспеченного майора, отправили проверять обстановку на границе, где скопились большие запасы пшеницы, готовой к отправке в герцогство Варшавское. Во время той триумфальной поездки на берега Немана Дмитрию опять попалась на глаза фамилия Сакович, и он решил непременно побывать в его имении.