Читать книгу Битва под Острой Брамой - Андрей Лютых - Страница 14

Оставшись с Княжниным наедине, Косаковский наконец поднялся из-за стола во весь свой видный рост, подошел к окну, привлеченный шумом, доносившимся с улицы. Усмехнувшись, покачал головой.

– Ты придумал представление устроить? Хитер! – сказал он, и, кажется, это была похвала. Заложив руки за спину и выпятив грудь, украшенную серебряной звездой ордена Александра Невского, Косаковский прошелся по комнате.

– Вот и понадобятся мне твои наглость и хитрость, – сказал он, снова усевшись за стол. – Я ведь знаю, кто супротив меня замышляет. Только он сознаваться не хочет, а я доказать его злой умысел не могу. А тут ты нагрянешь, российской императорской гвардии капитан-поручик, человек в Вильно новый, будто бы специально прибыл, дабы его, подлеца, разоблачить. С перепугу он тебе во всем сознается.

– Но вы, ваше превосходительство, составили преувеличенное мнение о моих способностях. Я ежели и способен придумать хитрость, так только военную. Вести же дознание, устраивать словесные ловушки вряд ли способен… – начал возражать Княжнин, сразу почувствовавший недоброе.

– И не надо ему слишком хитрых ловушек – много чести. Ты ему пистолетом пригрози, он и сознается. Тут ведь как: вынуть шпагу, когда на гетмана напали, много удали не надо. А так сделать, чтобы сего нападения вовсе не допустить – вот подлинное геройство. И ежели ты и правда в сем деле лучше других, справишься.

– О ком идет речь? – обреченно спросил Княжнин.

– Антоний Хоржевский, владелец имения Мусники. Ни за что не хотел пристать к генеральности[30], а в честь конституции 3 мая намеревался у себя в имении поставить каменный столб, а на нем начертать: «Конституция или смерть»!

– Так в этом вся его вина?

– И в том вина немалая! Он сам себе выбрал исход. Конституция скосована, стало быть – смерть! А коли ты к нему в Мусники удачно нагрянешь, так поймаешь там целую шайку заговорщиков. Скажу Кадлубскому, чтобы дал тебе солдат.

– Но почему этот пан Хоржевский под подозрением?

– Сказал тебе – знаю! А, вижу, ты носом воротишь… Ладно, завтра дам тебе документ. Дам тебе донос на него, в коем и будет указано, что он собирает заговорщиков, готовит оружие и хочет убить великого гетмана. Тебе велю сей донос проверить, и не выполнить мой приказ ты не смеешь! Про смерть его я сгоряча сказал, но место ему – в Сибири! Иди, думай, как к делу подступиться. Только теперь уж через дверь иди!

«Час от часу не легче! – подумал Княжнин. – Один хотел сделать из меня посланца любви, другой видит во мне пыточного мастера. Черт меня дернул лезть на эту крышу!»

Грустная сказка продолжалась, теперь уже, как в сказке и положено, с чудесами: из покоев гетмана сначала выскочил не желающий ничего объяснять прихрамывающий Кадлубский, весь красный, под цвет своему мундиру, а потом – капитан-поручик Княжнин, который в эти покои не заходил! Из ошарашенных офицеров, остававшихся в приемной Косаковского, один полковник Ясинский нашелся что сказать:

– Вы появились, будто туз из рукава пана гетмана, господин капитан!

– Да если бы туз! Разве что валет… – принял его шутку Княжнин.

Раз гетман приказал думать, как подступиться к делу, Княжнин отправился думать. Но для начала щедро наградил Андрюху за смекалку и ловкость, велел ему избавиться от дурацкого мешка с репой и отпустил гулять по городу. «Жалко, что никто на улице апельцынами не торговал…» – посетовал на прощание Андрюха. Потом, уже воротясь на квартиру, Княжнин отыскал на карте Мусники. «Гнездо заговорщиков» оказалось в сорока верстах на северо-запад от Вильно. Теперь следовало бы навести справки о пане Хоржевском. Причем хотелось знать независимое мнение. Пока кроме нескольких военных он знал в Вильно только Саковичей и неразлучного с ними Рымшу. К ним Княжнин и отправился ближе к вечеру, тем более что сам обещал этот визит вежливости.

Как же приятно было, войдя во двор, услышать виолончель! Саковичи уже совершенно обжились в съемных комнатах. Конечно, не без участия расторопного Франека, очень радушно встретившего Княжнина у ворот. Обстановку домашнего уюта создавал и горевший в гостиной камин, и дети, облазившие здесь еще не все углы и будто бы задавшиеся целью обязательно сделать это уже сегодня, и наигрывающая что-то задушевное пани Ядвига, и вальяжный пан Константин, перечитывающий стопку последних виленских газет, добросовестно собираемых хозяином дома. Дисгармонию в эту семейную идиллию мог бы, пожалуй, внести пан Рымша, но его как раз не было дома.

– Он так хотел вас видеть, господин Княжнин, а сам теперь шатается невесть где! – сказал пан Константин, обнимая своего недавнего попутчика. – Знаю только, что Матей никогда не простит ни мне, ни вам, если вы его не дождетесь.

– Конечно же, дождется! – вступила в разговор пани Ядвига. – Дмитрий Сергеевич обязательно останется с нами ужинать. Как только мы сядем за стол, появится и Рымша. А пока расскажите нам, как вы устроились, все ли хорошо? Не думайте, мы не перестанем вас опекать и здесь, все же вы в Литве, и пока нам позволяют считаться здесь хозяевами, мы должны быть гостеприимными.

«Ах, она еще и патриотка. И в этом тоже особенный шарм, как и в ее игре на виолончели…» – подумал Княжнин, но, чтобы не дать собственным мыслям развиваться в этом направлении, сразу выпалил:

– Благодарю. Устроился просто отменно. И скоро приедет моя жена! С сыном.

– Вот как? Превосходно! Значит, мы с Кастусем будем опекать и вашу супругу, ей это будет еще нужнее, чем вам.

Реакция пани Ядвиги на новость, которую сообщил Княжнин, была совершенно правильная – искренняя радость за него, но эта реакция совсем чуть-чуть, на какую-то долю секунды запоздала, и опытный фехтовальщик Княжнин не мог этого не почувствовать. Только и сам он реагировал нынче как-то невпопад:

– Беда в том, что Лиза не знает о моем переводе в Вильно и собралась ехать в Варшаву…

– Надеюсь, вы сможете их уведомить… Павлик, отпусти Алесика! Простите, Дмитрий Сергеевич, пора укладывать этих сорванцов спать, – виновато улыбнувшись, сказала пани Ядвига и как-то очень быстро покинула гостиную.

Княжнин вздохнул. Что ж, самое время было поговорить с паном Константином о деле. Не касаясь истории с лазаньем по крыше, Княжнин рассказал о своем сегодняшнем знакомстве с гетманом Косаковским и о сомнительного свойства деле, которое тот ему поручил.

– Знаете ли вы что-нибудь о пане Хоржевском? – спросил Княжнин в конце своего рассказа. – Действительно ли он может быть способен на то, чтобы составить заговор? Ведь просто не любить гетмана – это одно, вы сами признавались мне, что недолюбливаете этого человека, однако вы же не станете подкарауливать его где-нибудь с мушкетом. А устроить покушение на командующего всеми войсками Литвы – сие совершенно иное, для такого предприятия нужен характер отчаянный и предприимчивый.

Пан Константин, начавший выказывать признаки раздражения при первом же упоминании о Шимоне Косаковском, поднялся с кресла, кинул в камин несколько поленьев и принялся шерудить их кочергой, поднимая целый рой беснующихся искр. Княжнину, уже бравшему на себя сегодня роль брандмейстера, впору было бы его утихомирить.

– Я не знаком с паном Хоржевским, – выпустив, наконец, пар, ответил пан Константин. – Знаю только, что он клиент Чарторыйских. И еще знаю наверняка, что если несчастный пан Хоржевский в чем-то и виноват, так только в том, что его Мусники соседствуют с Луконями Косаковского! Конечно, самовольному гетману хочется расширить свое имение за кошт соседа…

Княжнин, обратившись к собственной зрительной памяти, вспоминал карту, на штабной манер уже висевшую на стене в его комнате. На самом деле, за Мусниками дальше на север было местечко Лукони, оказывается, это вотчина Косаковского, вот в чем дело!

– Это для братьев Косаковских обычное дело: объявить кого-то врагом и издать указ о переводе его имения под казенное управление. А все казенное в Литве нынче принадлежит семье Косаковских. Кому-нибудь из семьи имение «законно» отойдет в собственность за несколько грошей, ведь Косаковский сам и назначает цену, и покупает. И даже эти несколько грошей они пожадничают уплатить, останутся винны казне. Вы поинтересуйтесь, не выписан ли уже секвестр на земли пана Хоржевского. Имения знакомого вам пана Огинского были секвестрированы только за то, что тот, будучи назначенным послом в Голландию, не захотел взять на должность своего секретаря племянника Косаковского. Пришлось пану Огинскому искать защиты в Петербурге. А пан Хоржевский защиты не найдет, тем более что изобличен в «измене» будет вами, российским офицером! Косаковский изворотлив – понимает, что его злоупотребления всюду видны, потому предпочитает загребать жар чужими руками.

Сказав это, пан Константин снова принялся яростно ворочать угли кочергой.

– Стало быть, полагая себя валетом в колоде Косаковского, я о себе много возомнил, – заключил Княжнин. – Семерка, не более… Ладно, раз после сегодняшнего им еще не стало понятно, что играть собою я не позволю, придется выразиться яснее. Спасибо вам, пан Константин, что не побоялись говорить со мною открыто и на многое раскрыли глаза.

– И вам спасибо, господин Княжнин, за то, что хотите знать правду. Не много таких встречал я среди российских чинов.

В это время на радость Павлику и Алесю Саковичам, которые вряд ли хотели так рано укладываться спать, дом наполнился шумом. Это из похода по виленским шинкам вернулся Рымша. Как водится, подвыпивший, и не один: привел с собой какогото худющего (половина от самого Рымши) развеселого шляхтича в потертом жупане.

– Княжнин, пан добродей! Дай же я тебя обниму, – обрадовался Рымша, увидев гостя. – Вот истинный шляхтич! Сказал, что придет в гости, и пришел!

Княжнин, видя, как искренне рад ему пан Рымша, позволил себя обнять. Он тоже был очень рад. Тому, что накануне хватило ума не согласиться на комнату в этом доме.

– Пан Константин, дай же я представлю тебе нашего земляка пана Троцкого – Игуменского подкомория[31]. Франек! Ставь же, пройдоха, кубки, мы принесли славного вина…

Пан Константин сухо и обреченно кивнул новому гостю.

Вряд ли он был рад этому знакомству, но понимал, что выпить за него придется.

– Далеко ли от нашей твоя новая квартира, пан Княжнин, и хороша ли она? – спрашивал Рымша.

– Вполне хороша. И недалеко – немного пройти за Острую Браму.

– Славно! Устроим кулигу[32]! Отпразднуем здесь, а потом отправимся к тебе, поглядеть, как ты устроился! – не унимался Рымша.

– Какую кулигу, Матей? Не морочь голову пану капитану. Кулиги закончились до заговения на Великий пост, а ты все не нагуляешься, – заступился за Княжнина пан Константин.

– Да разве я не знаю? Это я так говорю одно только ради веселости. Поднял мне настроение пан Троцкий! Узнав во мне земляка, угощал со щедростью настоящего благородного шляхтича.

– А мне никогда грошей не жаль! Особенно тех, что достались на дурницу, – вступил в разговор очень довольный похвалой пан Троцкий. – Нынче полковник Кадлубский отсчитал мне тридцать злотых за то лишь, что я поставил подпись…

– Полковник Кадлубский? А что за бумагу вы подписали? – живо заинтересовался Княжнин, и, польщенный его вниманием, Троцкий весело пояснил:

– Просто письмо, в коем говорится, что у одного помещика Виленского воеводства собираются шляхтичи, всякого звания отставные офицеры и замышляют на гетмана Косаковского…

Княжнин и Сакович переглянулись.

– Матей, что за голоту ты сюда привел? – сказал пан Константин, укоризненно глянув на Рымшу. – Знаю я этого Игуменского коморника[33], величающего себя паном подкоморием! Враль он, твой Троцкий, да, гляди, еще и доноситель!

– Пан Матей! Я у тебя в гостях, и меня называют здесь голотой? – возмутился пан Троцкий, но Рымша только хлопал глазами да разводил руками, будто предлагая этим жестом от ссоры перейти к застолью.

– А что у тебя есть за душой, голота, кроме тридцати серебряников, полученных за лжесвидетельство, коим ты еще и бахвалишься? – негодовал пан Константин.

– Кто бы говорил это! Я тоже знаю тебя, пан судья! – заспорил пан Троцкий. Он встал, уперев руки в боки, будто на поветовом соймике, где ругань и скандалы – обычное дело. – Когда тебе велят расправиться с противниками, тебе тоже годится любое лживое свидетельство!

– Врешь, голота! Никогда!

– Сколько секвестров ты присудил тем, кто был за конституцию и не хотел пристать к Тарговице? А теперь, когда русский посланник распустил конфедерацию, так и ты стал ее противником, и все у тебя здрадники. А сам ты, пан судья, и есть первый здрадник!

От этих слов пан Константин впал в совершенно неконтролируемое бешенство. Чтобы заткнуть Троцкому рот, он ударил его по голове первым, что подвернулось под руку. К несчастью, орудием возмездия оказалась виолончель, оставленная в гостиной пани Ядвигой. Звучно громыхнул ломающийся инструмент, напоследок обернувшийся барабаном, удивленно взвыли потерявшие лад струны… А пан Троцкий даже не ойкнул – просто обмяк, по виску побежала струйка крови. Упасть ему не дал Княжнин, успевший подтянуть худого, но сразу отяжелевшего коморника к лавке.

– Голова цела, это просто царапина. Он сильно пьян, вот и сомлел, – легко сделал заключение Княжнин, выказывая немалый опыт в такого рода делах. – Франек, помоги! Все, господа, дуэль окончена.

С помощью молодого слуги скорее, пока в гостиную не вернулась пани Ядвига, Княжнин выволок пребывающего в беспамятстве Троцкого сначала на галерею, выходящую во двор, с нее по внешней лестнице за руки и ноги тело снесли вниз. Остановились отдышаться.

– Что случилось? Кто-то упился насмерть? – спросил возвращавшийся домой поручик Гарновский, хоть и пытающийся обернуть дело шуткой, но на самом деле очень обеспокоенный.

– Вы почти угадали. Приветствую вас, господин поручик. Тут пан Константин погорячился и поломал виолончель. А пана Троцкого, болтавшего лишнее, задело струной… – объяснил Княжнин.

– Он жив?

– Да. Кажется, даже приходит в себя.

– Знаете что, давайте я возьму заботу об этом бедолаге на себя, вам на сегодня приключений достаточно. Наслышан о том, что случилось нынче в доме гетмана. Полковник Ясинский вами восхищался.

– Буду очень признателен вам, поручик, снимете с меня изрядную обузу. И уж пан Константин будет вам признателен тем паче. А что вы намерены сделать с этим господином? – вдруг насторожился Княжнин.

– Просто отведу к нашей заставе у нового арсенала. Здесь недалеко, к Субачским воротам. Пускай там приходит в себя. Будто бы караул подобрал пьяного буяна, вот и все. Франек мне поможет.

– Хорошо, коли так. Бог в помощь!

Княжнин поспешил назад в гостиную к Саковичам, чтобы попытаться успокоить их.

Когда он вернулся, ему пришлось увидеть грустную картину. Именно картину, потому что все молчали. Пани Ядвига глазами полными слез смотрела на обломки своей виолончели, у пана Константина мелко дрожали руки, и Княжнин обратил внимание на то, что у него такие же длинные музыкальные пальцы, как у жены. Непривычно тих был пан Рымша, нелепо пытавшийся составить из обломков инструмента его первоначальный вид. Пани Ядвига наконец бросила на своего супруга такой взгляд, от которого Княжнину на месте пана Константина стало бы не по себе. Молчание нарушил, конечно, Рымша:

– Прости, пани Ядвига, это я, старый пьяница, во всем виноват. Привел с улицы в приличный дом дурня, который стал нести здесь всякую чушь. Пан Константин и не сдержался…

– Тронул больное место? Опять? Как надоели мне эти твои меланхолии… – сказала пани Ядвига с издевкой.

– И я виноват, должен был удержать… – чего уж там, стал виниться и Княжнин.

– Вы нас простите, Дмитрий Сергеевич. Скажите, Кастусь не убил того человека?

Княжнин помотал головой:

– Виолончель пострадала больше.

– Идемте ужинать. Хочу выпить вина.

Во время ужина пан Константин не проронил ни слова, а пани Ядвига с ним демонстративно не разговаривала, стараясь быть любезной с Княжниным. Тот все равно чувствовал себя очень неуютно и, как только к компании присоединился поручик Гарновский, успевший все уладить с пострадавшим, откланялся, сославшись на дела.

Княжнин не лукавил: сегодня ему еще нужно было найти казачьего полковника Киреева.