Читать книгу Битва под Острой Брамой - Андрей Лютых - Страница 15

Сделаешь что-нибудь один раз в жизни, пусть даже очень хорошо, а потом всю жизнь носишь один и тот же ярлык. Да что всю жизнь – и после смерти если твой ярлык не истлеет вместе с позолотой на траурных лентах, то со временем мелкие буковки на нем так или иначе сотрутся и останутся только самые крупные и легко читаемые. Этот, к примеру, автор «Дон Кихота», тот вообще ограничился одним изречением, а этот – сочинил тот самый полонез. И пусть ты сделал в жизни еще черт знает сколько хорошего и талантливого, помнить будут только то, что пропечатано на ярлыке. Обидно.

Но все же это хорошие ярлыки.

Плохие ярлыки еще прилипчивей: этот предал Цезаря, эта царица раздарила своим любовникам богатств, которых хватило бы на пол-Европы, а этот король довел Речь Посполитую до окончательной гибели. А может быть, погибла Речь Посполитая именно потому, что каждому в этой шебутной стране слишком хотелось иметь свой собственный ярлычок. Так хотелось, что все прочее, включая судьбу державы, заботило мало. Ярлыков, которых ни с каким другим не спутаешь (просто Пане Каханку!), было мало, и стоили они очень дорого. Поэтому ярлычку подешевле каждый старался придать блеска, будто бархоткой его надраивал: он или каштелян[34], или шамбелян[35], или воевода, ротмистр, мечник, чашник, подскарбий, маршал (правильнее, конечно, «маршалок»). Не иметь вовсе никакого ярлычка считалось просто унизительным. Поэтому никчемный коморник Троцкий, когда-то на день или два заменявший поветового подкомория, теперь величал себя именно этим титулом. Такое дозволялось: должность, даже давно оставленная, сохранялась в титуле шляхтича навсегда, как звание Олимпионика.

Впрочем, автора, слишком долго воздерживавшегося от подобного рода отступлений, кажется, занесло. Пан Троцкий здесь совершенно ни при чем. Речь вовсе не о нем, а о генерале Арсеньеве. Ведь бывают случаи посложней: человек уже получил ярлык, свыкся с ним, тем более когда ярлык очень даже броский: «герой штурма Измаила!», а потом одна нечаянная оплошность – и ярлык на тебе уже совсем другой, обидный. И неблагодарные потомки запомнят только его, тем более когда новый ярлык навешен самим Александром Васильевичем Суворовым, человеком с тем еще ярлыком!

В конце марта 1794 года Николай Дмитриевич Арсеньев был еще не «тем генералом, который проспал революцию в Вильно», а именно героем Измаила, и этот лестный ярлык в буквальном смысле можно было периодически протирать мягкой тряпочкой: орден Св. Георгия третьей степени Арсеньев получил именно за то, что командовал десантной колонной, ворвавшейся в Измаил, переплыв Дунай и преодолев самый сильный огонь неприятеля.

Настоящий генерал в пятьдесят четыре года вовсе не чувствует себя старым. И ему нет нужды увешивать себя саблями и кортиками, эполетами и наградами, чтобы подчеркнуть свою мужественность. Напротив – фрак, шелковые чулки и только золотой с белой финифтью крест на полосатой черно-оранжевой ленточке, там, где пасторы и ксендзы носят свой белый воротничок «колоратку». И еще настоящего воителя отличает, конечно же, острый глазомер, безошибочно выделяющий среди танцующих самую красивую даму. Причем подлинную красоту и шарм он находит вовсе не среди ветреных паненок, использующих маскарад как предлог выставить напоказ свои прелести, вырядившись в полупрозрачные «эллинские» туники. Лучшая, конечно, вот эта – в легком голубом платье с вплетенными в прическу лентами, которыми здешние крестьянки украшают свой праздничный наряд. Шарман!

Саковичей привела на этот раут давняя подруга пани Ядвиги, в последние годы предпочитающая столичную жизнь деревенской и проводящая зиму и весну в Вильно или Варшаве. Пан Константин недолюбливал подобного рода сборища, но послушно пришел, поскольку чувствовал за собой вину. Сам лишил жену удовольствия играть на виолончели, теперь она вправе выбрать все что угодно взамен.

Пани Ядвига отыгрывалась сполна, беззаботно танцуя, а пан Константин, торжественно пройдя с нею первый обязательный полонез, стоял в стороне, утешая себя тем, что у него есть дело – важное знакомство, ради которого, очевидно, он и приехал в Вильно. Еще утешали глаз чистенькие с иголочки мундиры четвертого пешего полка Великого княжества Литовского, в которые были одеты слаженно играющие музыканты.

И все же то, что последний гавот, а за ним две мазурки подряд его жена, не обращая на мужа никакого внимания, танцует с русским генералом, начинало раздражать пана Константина. Ему даже захотелось выпить, и он пожалел, что с ним нет Рымши. Товарищ так сокрушался по поводу своей вчерашней промашки, что сегодня после обеда впал в спячку.

Полковник Ясинский, сидя за зеленым игровым столом, успевал и карточные расклады просчитать, и замечать, что происходит за колонной в танцевальном зале.

– Ведь это госпожа Сакович танцует с Арсеньевым? – спросил он у Гарновского, стоявшего у него за спиной.

– Да, это пани Ядвига, – ответил молодой поручик, невольно залюбовавшийся грациозностью ее движений.

– То, что ты говорил о ней, – истинная правда. Кажется, герой Измаила от нее без ума. Пора познакомиться с ее мужем, – сказал Ясинский, закончив партию и подсчитывая выигрыш. Теперь не грех было и выпить. Гарновский пригласил к столику с закусками пана Константина.

– Позвольте вам представить Якуба Ясинского, полковника инженеров и… поэта, – представил он своего старшего товарища, по случаю маскарада одолжившего яркий восточный наряд у приятеля. Это был не маскарадный костюм, а мундир офицера янычарской хоругви, состоящей при литовском гетмане.

– О нет, все эти поэтические опыты только для того, чтобы не слишком выпирал математический склад ума военного инженера! – отшутился Ясинский и предложил пану Константину бокал с шампанским.

– Я уважаю людей, владеющих словом. В поэтическую форму может быть заключена высшая мудрость. Недавно я узнал, сколько мудрости можно почерпнуть на востоке… – выдал вычурный намек пан Константин, глядя на расшитую петлицами красную янычарскую куртку Ясинского. Этот восточный стиль очень шел Ясинскому, род которого происходил от литовских татар.

– Вот как? Вам знакома мудрость браминов? – улыбнулся Ясинский. Пан Константин в ответ многозначительно закрыл глаза.

– Что ж, если вам это нравится, давайте попытаемся порадовать друг друга поэтическим словом. Что если я зайду к вам сегодня же вечером? Буду очень рад познакомиться с вашей очаровательной супругой.

Тем временем та, закончив танец и не найдя на прежнем месте своего супруга, осталась в обществе русского генерала, старавшегося казаться остроумным:

– Славно играют здешние военные музыканты, не находите ли, пани Ядвига?

– Если бы я только слышала их игру, никогда бы не подумала, что музицируют военные…

– Напрасное мнение! Ратное дело вообще есть музыка! Ежели встанут смирно молодцы-гренадеры, грудь вперед – строй их звенит бубенцом! А бой, штурм крепости – сие уже симфония!

– Как поэтично…

– Сомнительный комплимент для генерала. Это прежний литовский гетман[36] стихи и музыку любил более, нежели битву. Оттого войска литовские к сражению оказались мало пригодными. Зато в каждом полку – великолепный оркестр!

– Как и гетману Огинскому, медь нравится мне больше, чем чугун.

– Сказать по правде, и тому и другому металлу предпочитаю женскую красоту. Ради нее, правда, стоило стать сильным воителем и завоевать эту страну. Нигде не встречал я таких красивых женщин, как в Польше!

– Пан генерал сам себя называет сильным воителем? Осторожно, могу счесть сие за бахвальство. Так ли уж всех вы здесь, в Литве, победили?

– Ваша супруга очень умна, – сказал слышавший этот диалог Ясинский, которого слова Арсеньева о непригодности литовского войска к битвам явно покоробили. – До скорого свидания, пан Константин, мы с вами как раз и обсудим: побеждена уже Литва или нет.

С этими словами «янычар» поставил на поднос пустой бокал и вернулся за карточный стол, где составилась новая партия. Танцы мало занимали молодого полковника. Его любимой женщины не было на этом балу. К тому же эта женщина была чужой женой.

Когда поздно вечером Ясинский приехал к Саковичам, на нем был все тот же полукарнавальный янычарский мундир, да еще высокая шапка с белым тюрбаном. То, что гость выглядел как некий сказочный факир, придавало встрече то ли какой-то таинственности, то ли несерьезности. Пан Константин поймал себя на том, что уже приготовил оправдание на случай, если нагрянут люди Арсеньева или Косаковского: «Какой заговор? Вы что, не видите – мы просто валяем дурака!» Двое, которые пришли с Ясинским, своим видом будто хотели это подтвердить. Один, хоть и одет был в обычный мундир капитана инженеров ВКЛ, внешность имел какую-то опереточную: пышная вьющаяся прическа с медным отливом, лихо закрученные усы; встретившись с кем-нибудь взглядом, он тут же радостно улыбался, сверкая ослепительно белыми зубами. Лицо другого просто нельзя было разглядеть под рясой – то ли монах, то ли ксендз, то ли ряженый.

Все, включая пани Ядвигу, поручика Гарновского и проспавшегося Рымшу, собрались в гостиной. Много света не зажигали – по две свечи с каждой стороны длинного стола. Еще в комнате горел камин, в отблесках которого время от времени становилось видно лицо священника, выглядевшее всякий раз по-разному. Уловив вопросительный взгляд Ясинского, брошенный на изрядно помятого Рымшу, пан Константин сказал:

– Это мой давний друг и сосед Матей Рымша, я за него ручаюсь. Хоть любит погулять, но добрый, честный шляхтич, настоящий литвин.

Ясинский удовлетворенно кивнул, пожал Рымше руку и предложил всем сесть за стол.

– Слушаю вас, – сказал он, и такое начало стало неожиданным для пана Константина. Впрочем, тут же он решил, что так и надо, должно же быть какое-то испытание. Чувствуя важность момента, пан Константин встал. Проведя рукой по усам и на минуту задумавшись, будто готовясь к речи в суде, произнес:

– Мы приехали в Вильню, чтобы не остаться в стороне, когда Отчизне понадобятся солдаты. И даже моя жена хочет сделать что-нибудь, что в ее силах. Мы с паном Рымшей «литвяки», и она такая же. Мы верим и даже знаем, что мы не одни. Посчастливилось встретиться с великим обозным литовским[37] Каролем Прозором, оказавшимся в наших краях. Он оставил нам наставление, по большому секрету. Мы не все в нем поняли, – пан Константин посмотрел на Рымшу, который сначала утвердительно кивнул, а потом замотал головой, что могло означать:

«Да я вообще ничего не понял», – но ждем, что здесь, в Вильно, узнаем яснее, что нам делать.

Сказав это, пан Константин поклонился и остался стоять, ожидая от Ясинского вопросов.

– Готовы ли вы не пожалеть жизни, чтобы освободить Отчизну от москалей и предателей? – спросил тот, глядя, почему-то не на пана Константина, а на капитана, который пришел с ним.

– Они зарезали и съели Нобиля, который прославил мои Клевки на весь повет, а вместо быка дали мне квитанцию, бумажку! Готовы, пан полковник! – ответил Рымша и вдруг смахнул слезу.

– Готовы, – тихо, но твердо подтвердил пан Константин.

От пани Ядвиги, сидевшей даже не за столом, а немного в стороне, будто бы на случай, если нужно будет распорядиться принести чаю, никто не ждал ответа на этот страшный вопрос, но свое слово сказала и она:

– У нас есть дети, и я, конечно, никогда не пожертвую ими и не имею права оставить их сиротами. Но я хочу, чтобы они, как и наши деды, жили в Литве. И я знаю, что, если ничего не делать, скоро Литвы совсем не будет – Москве всегда мало того, что она уже отняла, она не остановится, пока не отнимет у нас все.

– Браво! – вырвалось у пышноволосого капитана. Ясинский знаком велел ему молчать и удовлетворенно кивнул.

– Я не стану говорить вам того, что говорил бы другим, тем, кого хотел бы обратить в свою веру, вы уже со мной, – сказал он, подтверждая, что прозелиты выдержали испытание. – Я лишь хочу, чтобы вы поклялись Богом сохранять в тайне все, что сейчас узнаете.

Переглянувшись, «вновь обретенные» один за другим произнесли: «Клянусь Богом!» Вслед за ними клятву повторили священник и поручик Гарновский, который встал к дверям, чтобы убедиться, что собравшихся никто не подслушивает. Капитан, который пришел с Ясинским, судя по всему, принадлежал к рангу тех, кто клятвы принимает. И Ясинский вскоре это подтвердил.

– Если вы хотите участвовать в настоящем деле, вы находитесь в нужном месте и в нужное время, – начал он достаточно высокопарно, однако же без всякой театральности. – Для Литвы все начнется здесь. Одновременно революция начнется в Короне. Я не скажу когда, но уже скоро. Мы очень надеемся на помощь Франции, свою революцию уже свершившей. Игнаций Хилькевич видел это своими глазами, он был среди тех, кто штурмовал Бастилию.

Показалось, что последнюю фразу Ясинский произнес с некоторой завистью.

– Хорошо, что здесь об этом почти никто не знает. Москали уважают меня за то, что я был среди тех, кто штурмовал Очаков. Тоже довелось… – вступил в разговор капитан и широко улыбнулся.

– Я вряд ли еще буду встречаться с вами так, как сейчас, – продолжал Ясинский. – Все распоряжения вы будете получать через пана Хилькевича.

– Москали не позволяют ремонтировать укрепления Вильни, глядите, как бы не срыли имеющиеся. Поэтому у военного инженера много свободного времени, – снова пошутил Хилькевич. Ясинский продолжал:

– Нас много, нас достаточно много, чтобы начать, а потом объявить посполитое рушение. Но вы будете знать только тех, кто сейчас в этой комнате. Вас как раз пятеро, как и говорится в том наставлении, о котором вы вспоминали. У каждого из вас будет своя важная задача, о которой я сейчас скажу. И свой номер. Первый – Ежи Гарновский.

Поручик, карауливший у дверей, невольно вытянулся смирно.

– Ваше дело, как офицера, чтобы в нужную минуту ваша сабля и, главное, ваши артиллеристы были готовы действовать. Если понадобится, через номера первого я буду передавать инструкции и поручения для остальных. Очень хорошо, что вы живете в одном доме. Все, кроме брата Казимира, номера второго. Номер второй собирает пожертвования для своего монастыря. Это отличный предлог, чтобы собирать средства для революции.

Брат Казимир склонил голову. Если после этих слов Ясинского он и стал для остальных «номеров» казаться менее загадочным, то только совсем чуть-чуть. Дошла очередь до пана Константина.

– У вас, пан судья, номер третий и, быть может, самое важное дело. Вы законник, вот нам и понадобится ваш опыт и еще ваше перо. Сразу после нашей победы, с первых часов должно быть ясно, каково будет временное устройство Литвы на надзвычайный период, какие должны быть созданы комиссии, суды, кто дает приказы, а кто выполняет. Безвластие может все погубить. Вы составите проект чрезвычайной конституции Литвы, лозунгом которой должны стать свобода, равенство, независимость! Когда у вас что-то будет готово, я обязательно встречусь с вами, и мы еще раз все обсудим.

– Да-да! – воодушевился пан Константин. – И ведь непременно нужно будет провозгласить какое-то воззвание. Можно мне попытаться сделать набросок?

Набросок у меня уже есть. Но сделайте и вы, разные мнения не помешают. Но, доверяя свои мысли бумаге, помните об осторожности: все нужно надежно прятать и при первой же угрозе сжечь.

– Да-да! – снова закивал пан Константин.

Ясинский какое-то время пристально смотрел в глаза пани Ядвиге. Потом перевел взгляд на друга семьи. Он будто в карты играл и решал, с чего зайти.

– Найдется дело и для вас, пан Рымша. Глядя на вас, номер четвертый, никогда не подумаешь, что вы можете иметь какое-то отношение к тайному заговору. Вот и хорошо. Если вдруг вам доведется зайти в корчму или цукерню, знакомьтесь там с людьми, сами лишнего не болтайте, но слушайте, о чем говорят другие. Цели две: первое – понять из разговоров, не открылись ли наши замыслы дальше, чем просто неясные слухи, которые уже давно ходят. Если в городе станут называть чьи-то имена, мы должны об этом знать. А второе – старайтесь определить среди обывателей людей, которые нам годятся, которым в решающий час можно будет дать оружие. Не торопитесь, ничего никому прямо не говорите. Просто людей таковых берите на заметку, дабы передать их имена пану Хилькевичу, далее – его дело.

– Чтобы умножить наши ряды, уж я печенки своей не пожалею! – сказал Рымша, воодушевленный не меньше пана Константина.

Оставалось открыть последнюю карту. Ясинский снова сделал продолжительную паузу, глядя на то, как бешено запылали дрова в разгоревшемся камине.

– Я никогда сам не встречаюсь с участниками конспирации, – наконец продолжил главный конспиратор. – Кроме нескольких самых доверенных соратников, все считают меня человеком, верным Косаковскому. Сегодня я изменил своему правилу, потому что о задании, которое получит пани Ядвига, могу сказать ей только я сам в силу особой важности этого задания. Итак. Сегодня на балу мне показалось, что генерал Арсеньев увлекся вами, пани Ядвига. Впрочем, не показалось – так оно и есть. Нужно сделать так, чтобы это увлечение не проходило какое-то время.

После этих слов Ясинский спокойно посмотрел на пана Константина, у которого раздулись ноздри и тонкие пальцы забарабанили по столу. Нет, никакого смущения от того, что ему приходится говорить, полковник Ясинский не испытывал.

– И это вовсе не щекотливая тема. Это просто задание для номера пятого. Войск у москалей больше. Мы сможем победить их в вооруженном выступлении, только застав врасплох и обезглавив. Поэтому нужно отвлечь их начальника от военных дел, поощрить беспечность, которая ему пока свойственна. Я не призываю к тому, чтобы пани Ядвига роняла свою честь, боже упаси! Но пусть Арсеньев стремится к запретному плоду, забыв обо всем, пусть человек, которому старый генерал будет верить, убеждает его в полной лояльности каждого из нас, каждого поляка или литвина. А заодно, встречаясь с ним постоянно, наш человек будет знать, что у генерала на уме. Это важнейшее дело, от которого зависит половина нашего успеха, пани Ядвига!

– Я согласна, – взяв несколько секунд на то, чтобы подумать, но при этом даже не взглянув на мужа, ответила пани Ядвига.

– Я рад, – выдохнул Ясинский. – Пан Константин, не сомневаюсь, что вам хватит мудрости отнестись ко всему как должно. Есть высшая цель, ради которой жертву должен принести каждый – от магната до крестьянина.

Убедившись в том, что судья покорно склонил голову, Ясинский поднялся из-за стола.

– На этом все. Помните о вашей клятве хранить тайну. К предателям мы будем беспощадны. Помните, что в двухстах шагах от этого дома – российская гауптвахта, где всегда полно солдат. Ежели вдруг вас арестуют и станут выспрашивать о нашей встрече, в крайнем случае, если отступать вовсе некуда, говорите, что присутствовали на собрании масонов. Говорили о справедливом устройстве мира, равенстве, помощи бедным, но никак не о восстании. И еще, старайтесь меньше пользоваться услугами евреев, они шпионят в пользу москалей. И последнее: вчера мне довелось познакомиться с русским гвардейским офицером, который, как сказал мне Гарновский, вхож в ваш дом.

– Да, он был у нас вчера. Его фамилия Княжнин. Он был нашим попутчиком по дороге в Вильно, – подтвердила пани Ядвига.

– Что ж, пусть. Возможно, от него получится узнать что-нибудь полезное для нас. Но будьте с ним настороже. Он показался не человеком решительным и неглупым, а потому опасным, гораздо более опасным, чем такие, как Арсеньев.

– Почему-то его не было на сегодняшней редуте, он наверняка был приглашен, – сказал Гарновский.

– И знаете, это меня уже настораживает. Вчера мы потеряли его из вида на десять минут, которых ему хватило, чтобы забраться в покои Косаковского через окно, показав, что Кадлубский плохо охраняет гетмана, а мы упустили свой шанс.

Игнатий Хилькевич действительно не так давно с помощью Ясинского получил чин капитана в армии ВКЛ, однако в списке корпуса военных инженеров бывший капитан российской армии не состоял, и мундир, в котором он пришел к Саковичам, был, скорее, маскарадным. На самом деле тайный адъютант Якуба Ясинского содержал игорный дом почти напротив штаб-квартиры гетмана Косаковского. Немалые доходы этого заведения шли на подготовку восстания. Оставив немного пришибленных прозелитов в глубокой задумчивости, их вожди отправились теперь именно туда.

– Кажется, эта пани Ядвига – просто находка для нас, – сказал Хилькевич, совершенно не опасаясь того, что его могут услышать на российской гауптвахте, мимо которой они проходили. – Ты отлично придумал озадачить пана Саковича сочинением свода законов. Мне кажется, он в самом деле будет сидеть за письменным столом, не поднимая головы, что теперь от него и требуется.

– Пожалуй, действительно, только это. Самое лучшее, что может сделать для революции шляхта, – это дать денег и не мешать. Законов, которыми устанавливалась бы подлинная свобода, пан Сакович все равно не сочинит. У шляхтича для того, чтобы дать свободу мужику, просто не повернется рука. А мужики не такие дурные, чтобы подняться просто так.

– Поднимутся! – заверил Хилькевич. – Мы им все пообещаем. А ты сочинишь для них хорошие стихи.

– В самом деле, у них чистые души, их еще можно воодушевить стихами. А вот шляхту лучше всего воодушевит здрадник Косаковский, когда он будет висеть вот на этом фонаре!

На несколько секунд оба Виленских якобинца, как их скоро станут называть, остановились, рисуя в своем воображении картины из недавней истории восставшего Парижа.

– Кстати, я ничего не слышал про этого капитана Княжнина. Он действительно смог забраться в покои к Косаковскому? – вспомнил Хилькевич.

– Да. И судя по всему, он будет охранять гетмана.

– В таком случае он нам мешает.