Читать книгу Не время для смерти - Андрей Васильевич Жолобай - Страница 1

– Не-е-ет! – крик захлебнулся в кашле.

Кашель – это ничего, это не страшно. Такими мелочами Вику уж точно не разбудить. Порой, мне казалось, что в природе вообще не существует звуков способных помешать сну моей сожительницы.

Согласен, не самое утонченное определение для девушки, разделившей со мной быт. Но более подходящего я не искал. Ведь был уверен, что прочие стереотипные ярлыки будут ничуть не лучше. Возможно, именно поэтому далее порога квартиры наш союз не распространился. Потому что мы так и не смогли выяснить для себя, чем же он на самом деле является: удачным стечением обстоятельств или же, чем-то большим.

В отличие от прочих пар, мы не устраивали совместные походы в кино, не заводили общих друзей, не посещали чужие праздники и не принимали гостей на своих. Создавалось впечатление, что кроме аренды нас более вообще ничего не связывает.

Лишь только минует ночь, а утреннее солнце развеет предрассветный мрак, мы отправимся по рабочим местам без лишнего сюсюканья и обещаний. Потому что нам просто так удобно.

Никаких тебе навязчивых звонков по телефону, недомолвок, огорчений и прочей шелухи, наслаивающейся на отношения, словно пыль на лакированную поверхность старого серванта. Никто никому ничего не должен.

В такт равномерному щелканью невидимых в темноте настенных часов неторопливо восстанавливалось дыхание, затихало бешеное сердцебиение. Лишь в висках слегка покалывало, но так бывало всегда.

Лунный свет едва пробивался сквозь плотные шторы. Однако, я не стал тянуться к прикроватной тумбочке за телефоном. Уточнять время не было совершенно никакой необходимости. Экран мобильника покажет лишь то, что я видел уже множество раз – без пятнадцати минут час. Ни раньше и ни позже.

Сегодня я не запомнил причину своего пробуждения. Вырвался из липких объятий кошмара, привычно подавил крик, и перевёл дух. Но иногда в памяти оставались фрагменты сновидения ведущего к столь бурной реакции. И в каждом из них присутствовала фигура в чёрном балахоне с капюшоном.

Трудно судить о росте фигуры, вокруг не было совершенно ничего, с чем удалось бы провести сравнение. Хриплый голос, который скорее ощущается телом, как своего рода вибрация, произносит всего-то несколько слов. И вот, я уже срываюсь на крик там… Просыпаюсь и продолжаю надрываться здесь.

После очередного глубокого вдоха я все-таки выбрался из-под теплого одеяла. И с благодарностью к тем, неизвестным мне людям, которые наконец-то дали отопление, утопил ступни в длинном и мягком ворсе прикроватного коврика. Хм, откуда он взялся? Наверное, Вика купила вчера, возвращаясь с работы, а я и не заметил. Впрочем, какое это сейчас имеет значение?

Отмахнувшись от бесполезных рассуждений, я прошлепал босыми ногами по теплому паркету прихожей на кухню. За окном одинокий фонарь серебрил яркую листву, из последних сил цеплявшуюся черешками за тощие ветви. Пушистое покрывало стелилось по голой, без единой травинки земле, кутало полуобнаженные кроны. Снег в этом году рано.

Спустя несколько минут, кофеварка, булькнув что-то невразумительное, плеснула первую порцию черной жидкости на прозрачное донышко чайника. По квартире расползлись ароматные запахи бразильских зёрен. Что-то недовольно промурлыкала Вика из комнаты. Все-таки проснулась.

Я разлил кофе по кружкам. Тут мы с соседкой были категорически едины – никаких крошечных чашечек и оттопыренных мизинчиков. Хорошего кофе должно быть много! Тем более, что уснуть этой ночью уже не получится, как не удавалось после кошмаров никогда.

Я установил на кровать, столик для завтраков. Вика сдавленно пробормотала, что-то смутно похожее на благодарность, гибко изогнулась причудливым крендельком и, блаженно жмурясь, потянулась к исходящей парами чашке. Удобно – это именно то слово, – в очередной раз согласился я с собственными мыслями, наслаждаясь кофейным ароматом.

Мы оба знали, что кофе я уйду пить на кухню. Громко сёрбать, пыхтеть и менять обожженные чашкой руки. Бронзовая пепельница, символично украшенная головой безносой подруги, поджидающей каждого в конце жизненного пути, примет в свои объятия некоторое количество мятых окурков. Руки перестанут дрожать, закончится напиток в кружке и я вернусь в постель. Так бывало обычно.

Но однажды Вика решилась нарушить устоявшуюся традицию и попыталась принять участие в моих «постоялках» возле окна. Обняла, прижалась к спине и ощутила внезапную волну раздражения. Настолько острую, что ее объятия распались спустя несколько секунд, а сама она, не задерживаясь, исчезла за порогом кухни.

Если бы впоследствии у нас состоялся серьёзный разговор, то я не смог бы объяснить причины своего недовольства. Даже пожелай того сам. Но Вика к этому вопросу не возвращалась, а меня желание что-либо объяснять по этому поводу не посещало.

Зачем кому-то объяснять чувство близости, если испытываешь эту близость к другому человеку? Зачем пытаться конвертировать в разборчивый текст клубок эмоций, который не всегда удавалось распутать на отдельные нити даже для себя? Слова, поступки… – все это чушь! Достаточно коснуться руки и ощутить то, что неспособны объяснить никакие осмысленные сочетания букв. Счастье, боль, трепет… – этот список будет стремиться к бесконечности, но все равно останется неполным и слишком холодным по сравнению с пережитыми ощущениями. Как вы объясните вкус мороженного, рождённому без языка?

Свет фонаря яркими искрами играл среди парящих в воздухе снежинок. Словно звезды осыпались под прикрытием снегопада к подножию высотки. Ведущая, прочь от здания асфальтированная дорожка тонула в сугробах. Где-то там, в тридцати, а может и в пятидесяти метрах от подъезда, кто-то белой краской вывел ещё задолго до того, как пожелтела листва: счастье есть! Я сам ходил мимо этой надписи не раз, возвращаясь ночами с работы. Читал и улыбался – счастье действительно есть! Точнее было.

Теперь это счастье тоже где-то есть, но уже не моё. Временами оно так близко. Надо лишь покинуть вагон в нужный момент. Перейти на противоположную сторону платформы. И, может быть, мне даже удастся разглядеть ее среди полусонной толпы, набившейся в состав, словно шпроты в вереницу консервных банок.

Но я больше не знаю, когда наступает тот самый момент. Не уверен даже наступает ли он вообще. Где-то там, по противоположной стороне темного тоннеля, по утрам мчится моё потерянное счастье, скрытое уставшими от серой обыденности масками чужих лиц. Оно летит мне навстречу, но, к сожалению, никогда не встречается со мной.

Снегопад за окном вдруг усилился. Однако, каждый знает, что зима не вечна. И с приходом весны сугробы растают, а надпись на асфальте вновь станет видна. Жаль, что смена сезонов бессильна в борьбе с ледниками сердечной обиды. И нагромождение отчужденности между мной и моим счастьем не исчезнет уже никогда. Такими осадками отношения прикапывают навеки.

Изматывающие душевные терзания в другое время опустошают и выворачивают наизнанку мою душу. Но не сейчас, когда стрелки часов неумолимо отсчитывают последние секунды первого часа новых суток. В этот момент они якорной цепью фиксируют в реальности растерянное сознание, отступающее под напором наваждения, порожденного ночными кошмарами. Каждый уголек сожаления, каждый острый укол памяти о том, чего нет, и никогда больше не будет, напоминают мне о том, что я все ещё жив, а значит, ничего по-прежнему не закончилось.

Вопрос же о том, когда все это началось, на данный момент остается открытым. Я склонен подозревать, что не так уж давно. Даже какой-то этап моей сознательной жизни, по-видимому, прошёл без кошмарного участия потусторонней чуши. Трудно судить о конкретной дате, ведь визитер в балахоне раньше был достаточно редким гостем в моих снах. Из памяти еще окончательно не стерся период, когда непрошеные визиты случались не регулярней, чем снег в родных мне широтах. Да и сам он был всего лишь тенью. Жуткой, мерзкой, но молчаливой и от того не столь пугающей. Но время шло, и тень обретала плотность, голос – вибрацию, а частота посещений возросла до одного раза в неделю.

Не изменяя удручающему прогрессу, эта ночь стала второй за последние семь суток.