Читать книгу Фатум. Том шестой. Форт Росс - Андрей Воронов-Оренбургский - Страница 10

Казаки, затушив тлеющее кострище, ушли. Далече над океаном сварливо, по-стариковски грохотнул гром, вспыхнувший обломок молнии на миг высветил чернильную бухту.

Иван Александрович, вышедший из дому, основательней запахнул кафтан. Не спалось. После разговора с есаулом душу давил могильный камень. «Какую нам готовит судьбу июнь – венок из цветов и ягод?»

На западе сажевая даль вспыхнула ярче, ночь долго и тяжело по-бабьи стонала и наконец разродилась дождем, но не крепким, здоровым и мягким, а колючим и редким, точно сыпали через слепое сито мелкие, гнутые гвозди. Налетевший сырой ветряк не снял душевной духоты. Прежде от него на сердце Кускова становилось светло и вольно, по жилам гуляла непроходящая заполошная деятельная юность – нынче стояла пустота и тревога.

«Глупый, всё мечтал, что тебе большой памятник на могиле поставят… Одна сабля в три версты из чистого золота… Почет и трубы, лавры и барабанный бой… И не совестно тебе? Это только царям да князьям стыдно и совестно не бывает! – вспомнились слезы жены. – А о нас кто подумает, случись беда? Чой-то из Питибури65 твоего помощи нет… Видать, так ты им нужен с Барановым!»

Да, заботой и лаской столица не жаловала.

Новорусская земля в Америке прижилась у России как падчерица на дворе у вечно сонного, больного с похмелья отчима. Санкт-Петербург боле интересовали пушные ре-естры, доходные статьи для казны и караваны судов, что шли с далеких рубежей.

«И отчего такой Рок? – кручинясь душой, давил себя вопросами Иван Александрович. – По живому рубим, по живому ходим, живым живем… А вот постучалась в ворота беда – един ответ: имеешь свои две ноздри – вот и сопи в рукав. Всё верно, Катенька, всё верно, картина моя… Нужны мы столице, как собаке пятая нога.

Вот и Дьякова в Монтерей провожали, как хоронили. Последняя надежда была, и та сгорела. Испанцы опасны, потому как опалены страхом и отчаяньем. Своей смуты в стране хватает, но как развеять, как снять их опасенья, что не враги мы их, а друзья и союзники? Тьма времен и столетий лежит в недоверии народов друг к другу… Пойди, разберись. Ведь какое баловство, незадача случись – сразу виним друг друга, глаза кровью наливаются, а ведь в одного Христа веруем, одни заповеди чтим. Что ж получается? Всё ложь и кривда? Тогда кто правит нами, Сатана? Ладно, хоть обошлось с нашим южным соседом без пылких признаний в любви и клятв. Видно, не случайно слова «ложь» и «любовь» начинаются с одной буквы. Однако странно и жутко, какие рожи жизнь корчит. Ужли это судьба? Но судьба – это скучно. С ней ничего не сделаешь, не сладишь…»

«Порой правда меняется от коллизий и ситуаций, голубчик. Закон, правила, – всё сие хорошо и благо, но, право, стоит временами прислушаться и к голосу своего сердца», – вспомнились слова правителя Аляски. – Оно у вас есть, голубчик? Тех, кого убили во втором году в Ситке66, вырезали на редуте Святого Михаила…67 – все были нашими товарищами. Вас не было, друг мой, на их похоронах, а я был. Вы не видели, а я видел глаза их вдов и детей… Вы не рыли ямы и не забрасывали их землей, а я да… Это ужасно, ужасно, Иван Александрович. Да, они пошли под град пуль и огонь славы, но какой ценой? Это был ад! Ад, который мы допустили сами, который, увы, не смогли отвести… Беда России, что за своим величием она не зрит боли и страданий своих границ. А ведь так просто, решительно просто собраться в единый кулак и действовать. Нашим владыкам стоит научиться уважать и любить своих подданных, видеть в них людей, чувствовать и разделять их чаянья, боль. К этому должно привыкнуть, ежели мы не хотим потерять то, что кровью и костьми сделали наши предки. Это так просто, Иван Александрович, надо только возжелать сердцем и засучить рукава».

Кусков наморщил высокий лоб: «это так просто…» – всю свою жизнь он пытался постичь эту истину, следовал ей, равняясь на своего кумира, истово радел за Отечество, но вот оно отчего-то оставалось глухо… «Мы ли ежедневно не молились о здравии Государя, семейства его, членов правительства и воинства православного, следуя призыву Павла: „Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога…“ Но, видно, не вдруг и не легко сложить гармонию – духа, власти и разума…»

– Может, мы только в смерти найдем покой и правду, какую не сыскали в жизни? – раздумчиво слетело с губ. – Но что об этом, до смерти еще дожить надо… Всё это пустое гадание на бобах и картах. Думать нынче надо, нельзя допустить повторенья второго года. Уступки испанской короне могут иметь для наших колоний фатальный исход. Еще и англичане… С ними Россия вечно живет как мозоль с сапогом. И сапогом себя, конечно, мнят и считают они… Да что там, и без того было ясно, как белый день: гадили англичане мелко и крупно на новорусской земле, как уж сподручней было, издревле так велось. От Баранова и графа Резанова Иван Александрович слышал, что лорд Катхарт – экс-посол Англии в России – был ловкач еще тот. Ну, а уж ныне здравствующий лорд Уолпол и того хлеще… От знания всех этих низостей портилась кровь, опускались руки.

Светлорусые брови Ивана Александровича соединились на переносье: «Господи, как мне хочется броситься, побежать от всего туда, где за лесом и камнем, водой и солью наши селения, русские лица, родная речь! И долгожданные книги, беседы, газеты! Сколько уж я лишен всего этого, господи! Как там Александр Андреевич? Есть ли, наконец, указания от графа Румянцева? Ждать ли помощь, силу русскую? Как там Россия? Есть ли весточки из род-ной Тутьмы?»

От мыслей таких рука коменданта, заложенная за борт зеленого кафтана, задрожала. Командир сурово задвигал бровями, сжал губы и сковырнул набежавшую слезу.

Вдали за спящей крепостной стеной мерно и мощно дышала черно-зеленая, с лунной прожилью грудь океана. Оттуда всё крепче тянул сырью густой ветер, сизая жирная туча закрывала щербатый месяц. Было пусто, мокро, неуютно.

Кусков поёжился, прислушиваясь к голосу ветряка, который, казалось, приносил стоны погибших моряков и промышленников. «Однако пройдусь трошки, один черт, не уснуть… Не годится тебе, Иван Александрович, голову такими бабьими мыслями забивать… Крепись, брат, теперь на тебя вся надёжа. Никуда ты отсель не тронешься. Это помни и крест свой неси достойно».

Обойдя стороной дом, комендант приметил, что в некоторых избах радивые хозяйки уже запалили лучины, где-то за приземистой казармой мирно брякнули дужкой ведрб и хлопнули дверью. Из печных труб потянуло сладким дымком жилья, но не тем опасливым, бледным дымом кост-ров зверовщиков, что стерегутся налёту диких, а густым и важным, который манит путника заглянуть на огонек и неторопливо испить душистого чайку.

Иван Александрович невольно сглотнул слюну, когда за дровяным складом неуловимо пахнуло ароматом подового хлеба. Пахло скорее морским ветром, йодом и рыбой, а он ясно ловил запах теплого хлеба, только что испеченного на поду68 русской печи.

«Вот он, рай на земле! Вот она, благодать Божья!..» Уж кто другой, а Кусков знал цену запахам обустроенного жилья. Знал цену и слезам зверобоев, когда они, по году и более не видевшие бани и горячей лепешки, возвращались в родные места. Как радовались они любому знаку: брошенному ли за ненадобностью куску парусины или скомканному листу порыжевшей бумаги, как прижимали его к груди, рассматривали и хохотали от счастья, что сумели дойти, выжить в диких пустынях, не умерев от голода или стрел свирепых дикарей; как они по-детски радовались горячей воде и мылу, брили ножами бороды и смеялись: «лица босые ешо Петр Ляксеич в моду ввел. Бройся, мужики, не жалей мох под носом, новый взойдет!»

У южной сторожевой башни Кусков придержал шаг, кивнув часовому, и потрепал по густому загривку подбежавшего своего кобеля.

– Ну что, Кучумушка, и ты тут? Тоже не спится, сторож? Вижу, вижу, родной. Хозяйка-то спит, не чета нам. Ну-с, что же, пойдем, потолкуем, подумаем вместе.

Кучум, уткнув в колени хозяина крупную, схожую с волчьей морду, чутко вострил нервными ушами, жмуря в сладкой неге глаза. Это был пес крепких сибирских и аляскинских кровей с острой, вечно улыбающейся мордой, мощной широкой грудью и сильными лапами.

– Что, жарко тебе, дрянь ты этакая? Эт тебе не по Юкону69 в снегах шастать, – Кусков еще раз ласково по-трепал Кучума, густая, пушистая шерсть которого делала его похожим на бурый косматый шар, и не спеша побрел по направлению к дому. Собака послушно последовала рядом, по-прежнему не спуская глаз с хозяина.

– Эх, братец, деньки-то у нас, по всему, впереди горячие. Ну, что молчишь, белозубый, дай хоть ты совет. – Комендант задумчиво поглядел на частокол из толстых, потемневших от океанских ветров бревен с амбразурами для стрелков и четырьмя шатровыми башнями пушечного боя. Там, за степями, поднимался еще земляной вал и был выкопан до двух саженей ров, однако это тешило мало. Все эти преграды могла перелететь и запаленная стрела, и уж тем паче пуля. «Черт его знает, может через неделю-другую наши пушки уже откроют свой бал».

Кусков, не замечая заигрываний Кучума, медленно прошел вдоль длинной казармы, где проживали холостые казаки и зверовщики, миновал амбар для пушнины и воловьих шкур, скупавшихся прежде у индейцев, пороховой по-греб, провиантский магазин и большую артельную баню. Стоя лицом к часовне, которая так и не могла дождаться своего попа, он трижды перекрестился, прочитав молитву; потом бросил взгляд на кладбище, что лепилось тут же, за церковным палисадом – десятка два-три невзрачных, из теса крестов: могилы компанейского люда70 и вольных промысловиков, умерших от цинги, ран и лютой простуды. Здесь же были могилы и погибших недавно на Славянке казаков.

Над фортом Росс, на высоком флагштоке плескался на ветру трехцветный торгово-коммерческий русский флаг. В груди коменданта заныло, ёкнуло сердце. Неужели и вправду когда-то на сем флагштоке будет играть с ветром чужой флаг?

* * *

– Ну что ты всё ластишься ко мне, горе луковое? Нет у меня ничего. Вон, у амбара пожируй мышами, Кучум. А ну, иди, иди, погляди! Где там мыши? Где они? Где? Поди, котов всех наших поели, а? Ату их, ату!

Однако пес только жалобно взлаивал, беспокойно прискакивал на передние лапы и выжидательно смотрел на хозяина, точно говоря: «Ты уж не считай, что я такой дурый. Часом, не щенок».

– Вот то-то, что не щенок, – хозяин ласково оттолкнул от себя пса. – Я тоже не в юнцах хожу, осечки в этом вопросе допустить не имею права, а к утреннему смотру должон ответ людям дать, иначе какой же я командир. Эх, мне бы твои печали, брат Кучум, да твою прыть. Я, голубчик, в пору младости тоже был весел, шутил, случалось проказничал… Как же-с, помню, было времечко… А нынче нет. Понимаешь, тут дело такое, тонкое, политическое. Уничтожить врага – ремесло, заставить его застрелиться, а более вовсе не взять оружие, – это искусство. Вот для тебя я хозяин, для других командир, ну… вроде как круторогий баран с колокольцем, что идет впереди стада… Овцы уверены, что он знает, куды он ведет их. А баран, братец ты мой, всего лишь желает быть впереди: не пыльно, значить, и добрый выбор травы. Так опять же бараном мне быть нельзя, ушастый: не чужие, так свои волки сожрут… За ними не станется. В сей жизни только дураки и мертвецы всегда думают едино. Ну что, артельное брюхо, складно брешет твой хозяин? Верно, машешь хвостом, от души говорю. Достойно похвалы, а? Хотя и без шибкого пота слова с языка слетают. Эх, сунуться б невидимкой к испанцу в стан! Ну-с, хоть бы одним глазком глянуть. Ведь не ответили толком они нашим послам ни да, ни нет. Дым без огня… Не люблю я тайн, не люблю. Ладно, что же, пойдем домой… Будет день – будет пища.