Читать книгу Фатум. Том шестой. Форт Росс - Андрей Воронов-Оренбургский - Страница 11

Власть и богатство – это своего рода опухоль, команданте, которая, разрастаясь, убивает чувства своей жертвы, – капрал Вентуро, стараясь лишний раз не встречаться с Сальваресом глазами, надвинул на густые брови лакированную шляпу.

– Ну, а что же тогда, по-вашему, бедность, amigo? – де Аргуэлло натянул посеребрённый повод, придерживая своего черного, как смоль, жеребца.

– Пожалуй, это страх, дон, страх бедности… Увы, в этом мире он свойствен всем, кто рожден не в соломе, кто носит на портупее шпагу и служит его величеству королю…

– Вы говорите так обреченно, мой друг, точно страх бедности – это самое тяжелое нравственное заболевание, которым страдает наше грешное человечество, не так ли?

– Может быть и так, команданте, мне трудно судить, я солдат.

– Да, наш мир, капрал, напоминает мне публичный дом, где за поцелуй платят тысячу реалов, а за душу – пять сенсов. Ныне быть добродетельным тяжело. «Будь им, и ты будешь счастлив», – так, помнится, говорят нам святые отцы. Но я хочу их поправить, Вентуро. Возможно, ты и будешь счастлив, но будешь и одинок. Мир не любит белых ворон, он заклевывает их или отгораживается каменной стеной монастыря. Ты, amigo, можешь возразить мне, сказать, что подобное утверждение безнравственно, но я отвечу: безнравственность – это нравственность тех, кто живет лучше нас, и только. Разве наш вице-король, герцог Кальеха дель Рэй, тому не достойный пример? Ну вот, то-то и оно… Если верить Библии, все мы произошли от Адама… Адам был человеком – и этим всё сказано. Он сорвал запретный плод, право, не потому, что сие был плод… Нет, друг мой, – Сальварес лукаво прищурил кофейные глаза, опираясь левой рукой на луку седла.

– А почему же? – Вентуро задержал в руке открытую фляжку с водой.

– Очень просто: потому что плод был запретным. Человечество всегда было порочным. Дружба, любовь, верность, честь – что там еще? Ах, ладно, пустое, – дон Сальварес небрежно махнул черной перчаткой. – В наших местах есть древняя поговорка: «Есть только три верных друга: глухая жена, старая собака и золотые в кошельке». Вот так-то, капрал. Ведь если задуматься и разобраться, что правит миром? Можешь даже не спорить: нажива и деньги. А что такое богатство? Да очень просто: это отнятые чужие деньги. Этим из века в век и занимаются люди.

Каменистая тропа, по которой ехали всадники, круто пошла в гору, и им пришлось следить за своими лошадьми и думать о собственной безопасности. Вентуро начал подниматься на одну из сплошь усыпанных глыбами гор. Временами рейтарам приходилось спешиваться и вести уставших животных в поводу. Кругом теснились желтые и красные вершины.

Расставшись с наместником Чуаларе сеньором де Сантосом, бригадиром Рока и падре Ромеро, Сальварес не по-считал нужным отправиться в Монтерей. Вернее, он собирался сделать сие, но несколько позже. Пока у него были дела поважнее: он должен был встретиться с людьми Монтуа, а генерал Ордена не прощал ошибок…

Свою «летучую сотню» лейтенант оставил у реки Салинас, волонтером незачем было зреть «черных янычар»71 его святейшества. Собственно, и капрал Вентуро в этом пасьянсе был лишним, но глухая тропа в каменистых ущельях Габилана72 была полна опасностей и требовала подстраховки.

Сальварес остановился перевести дух, его драгунская уставная шляпа пестрела темными пятнами пота.

– Эй, придержи, amigo, – сын губернатора подтянул ослабшую подпругу, выровнял сбившийся потник и закурил сигару.

Прямо перед ними возвышались темные горы, высокие и неприступные. Крутые, острые вершины нескончаемой стеной тянулись с севера на юг, и нигде между ними не было видно прохода. Багровый шар солнца клонился к западному горизонту и алый свет заливал окрестности.

– Нам стоит поторопиться, дон, – капрал, спрыгнув с коня, остро низал взглядом сгущавшиеся сумерки. – Десять лиг то в гору, то под гору… Дьявол, так можно угробить лошадей, сеньор.

– Мы у цели… – медленно прозвучал ответ, – дальше я поеду один.

– Один? Это опасно, команданте! – Вентуро тревожным взглядом еще раз охватил особенности сего глухого, нелюдимого места.

Сойдя со своей лошади, он торопливо подошел к Сальваресу и открыто взглянул на него, хотя и не прямо в глаза.

Место, где они сделали краткий привал, представляло собой дикое, мрачное зрелище. Отсюда начиналась узкая ложбина, окруженная высокогорным можжевельником, сплошь покрытая жухлой травой, низкорослым шиповником и бальзамином73. В низинах, где ручьились скальные ключи, трава была ярче и крепко пахла цветом багуль-ника74.

– Что-то не нравится мне тут, команданте.

– А мне напротив, – усмехнулся Сальварес и, не вынимая сигары из губ, похлопал по плечу капрала.

Вентуро замолчал, беспокойно поправил ремень и опустил глаза. Ему было непонятно двусмысленное, полуобнаженное значение этих слов. Еще более мексиканцу был непонятен смысл сего перехода. Эти места как ни какие другие подходили для «десперадо», разбойников, грабителей и убийц. Сердце капрала ущипнул легкий холодок страха. Его изрытое оспой, обросшее седеющей щетиной лицо выглядело серьезно.

– Что, пугают эти места? – Сальварес в очередной раз вернул сигару в угол рта, затянулся, и пепел в фиолетовом сумеречье вспыхнул рубином.

Капрал, не поднимая головы, пожал плечами. Но он чувствовал на себе взгляд лейтенанта и был вынужден сказать:

– Да, команданте, настораживают. – Он снял шляпу, откинул пестрое индейское серапе, нашарил в жилетном кармане обломок расчески и тщательно зачесал назад припорошенные сединой редеющие на макушке темно-каштановые волосы. Пальцы Вентуро нервно играли с костяным гребнем. У него были грубые, покрытые шрамами руки человека, который с детства познал тяжкий труд: рыл канавы, клал камень, ходил за плугом и никогда не расставался с оружием.

– Ты знаешь что такое бунт, капрал? – мимо лица Сальвареса плыла серая паутина табачного дыма. – Это язык неуслышанного. Наша природная глухота породила в народе грубость – потуги рвани продемонстрировать свою силу. Обычное дело… Чем больше у собаки выпадает зубов, тем яростнее она кусается.

– И всё же… они люди, сеньор. Я сам… – Вентуро развел руками и замолчал. За крепко сжатыми губами прятались стиснутые зубы. «Какого черта мы заехали сю-да?.. Зачем?» – беспокойство и всевозрастающая внутренняя тревога жгли изнутри, ему хотелось выговориться, но субординация и гневливая вспыльчивость младшего де Аргуэлло заставляли его благоразумно молчать и не лезть в бутылку.

Ко всему прочему Вентуро не привык, чтобы командир спрашивал его, советовался с ним, и оттого нервничал всё сильнее. Ладони его непривычно взмокли; нестерпимо хотелось умыться родниковой водой и глотнуть свежего воздуха. Отвечать на вопросы команданте ему было в тягость, словно глаза не переносили вида Сальвареса, и каждый раз, когда он оказывался рядом с ним, внутри что-то обмирало и делалось тяжелым, едва ли не созревшим для по-хорон.

– Что же, возможно, в твоем ответе и есть зерно логики, amigo. Все люди братья… Творенье Божье… Но вот беда: мысль о равенстве, быть может, и хороша, но не практична. Как говорит наш падре Доминико Наварра: «Молиться Иисусу легче, чем служить Ему».

– А как же быть с русскими, дон? – под глазами Вентуро набрякли тяжелые мешки, по обе стороны от крупного горбатого носа ярче обозначились борозды глубоких морщин. – Плюнуть на мнение нашего народа мы можем: кнут и цепи у «позорных столбов» сделают свое дело, но русские…

– Каждая нация, Вентуро, имеет право на собственное мнение, – усмехнулся Сальварес, бросая под низкий каблук окурок, – если оно совпадает с нашим. Компромисс в сем вопросе не дурной навес, но плохая крыша. Omne nimium nocet75. Pro domo sua…76 мой отец никогда не пойдет на это. Русский медведь должен сидеть на цепи и знать свое место. Ложь, капрал, – это тяжкий грех перед Господом… Но, заметь, очень действенная помощь в беде. Поэтому если она понадобится для Новой Испании, вряд ли мы будем воротить от нее нос, ссылаясь на скверный запах. Политика – путаная тропа, приятель. Если ты сделал в ее стременах карьеру, тебя ожидают награды и лавры… Если же оступился и опозорился, ты всегда можешь пересесть в другое седло. Но самое ценное в политике – короткая память. Вот видишь, многое уже забылось, что мы обещали русским, но, верь мне, мы похороним и всё остальное.

– Но почему, сеньор? – возмущенное сердце капрала бешено колотилось. – Ведь было время – мы помогали друг другу… Монтерей, Санта-Круз, Пало-Альто не раз просили помощи…

– Забудьте, капрал. – Сальварес ткнул плетью в широкую грудь волонтера. – Мелкий ум всегда тщится знать исключительное. Ум значительный – заурядное. Впрочем, вам этого, один черт, не понять, Вентуро.

– Почему вы так считаете, команданте? – хриплый голос собеседника обиженно дрогнул.

– Почему? Да потому как сие так. Спокойно! Ну-ка, капрал, может быть вы назовете мне главные отличия осла? – песок битым стеклом захрустел под сапогами Сальвареса. – Ну так что? – снова шаги. – Выходит, я прав, ты даже не можешь ответить на этот смешной вопрос.

Мексиканец, вконец смущенный и загнанный в угол, почувствовал, как по телу, под одеждой медленно, улитой пополз пот.

Шаги опять нетерпеливо направились в его сторону, и Вентуро крепко, как лошадь, похлопали по щеке. Он поднял карие глаза и увидел совсем близко перед собой лицо своего командира.

– Так какие отличия, м-м?! – резко, с наигранным интересом спросил лейтенант. С красивого загорелого лица смотрели пугающе дерзкие, горящие глаза, схваченные первыми трещинками наметившихся морщин.

– Наверное, уши, дон… – Вентуро подавленно обтер тыльной стороной руки сухие обветренные губы и замолчал.

– Это ослиные рассуждения, капрал. Упрямство – вот золотое зерно ответа. И оно, это тупое упрямство, – де Аргуэлло вновь, только сильнее ткнул плетью мексиканца, – сидит в вас, как морковь в земле. Впрочем, довольно пустой риторики на эту тему. Вы должны уяснить одно, Вентуро: тот, кто живет только надеждой, увы, умирает голодным. Калифорния – наша родная, солнечная Калифорния, черт побери, – это лучшее место для жизни! Особенно если ты апельсин или слива. Это наша житница, приятель. И если мы потеряем ее… – кофейные глаза Сальвареса мстительно полыхнули черным огнем, – потомки нам не простят сей позор. Мы должны драться за каждый камень этой земли, а не прислушиваться к чьему-то там мнению. Надо уметь любить свою родину, свою колыбель. А от любви, как известно, есть только одно средство: любить еще более.

– Но что можно любить, сеньор, если вы сами говорите, что миром правят нажива и деньги, что люди из века в век крадут друг у друга самое сокровенное, самое дорогое?..

– Э-э, нет, приятель. Крадут воры. Это они живут в уверенности, что крадут все. Я говорил тебе о другом, что, к сожалению, в этом мире с уверенностью можно вещать лишь о двух вещах: о смерти и о королевских налогах… О черни, которая борется якобы за свободу, а на самом деле за власть, то есть за возможность угнетать других. Все эти псы лают до хрипоты о верности делу и своим знаменам лишь до тех пор, пока им нечего делать и терять!

Сальварес, распаленный речью, на миг замолчал, прислушиваясь к сгустившейся темноте позднего вечера, а у капрала вновь ёкнуло в груди: «Зачем мы здесь? Чего ждет лейтенант?»

Воспользовавшись паузой, он двинулся в сторону своего коня, чтобы утереть его мокрую спину пучком травы, но командирский голос снова стреножил его:

– Не так быстро, капрал. Я не отпускал вас. Что, трещит голова? Иногда полезно заставить работать мозг. Хочешь сигару?

Пораженный вниманием офицера, Вентуро неуверенно протянул руку, вжикнул огнивом и благодарно кивнул сыну губернатора.

– И всё-таки жаль, команданте, что мир так паскудно устроен, – он снова глубоко затянулся и медленно выдох-нул полную грудь ароматного дыма. – Жаль, что крепче всего на свете люди стремятся побольше подмять под себя, из кожи лезут за теплое место – пусть даже это место будет главного плакальщика на похоронах. Жаль и другое, что мы просим Бога простить нашего ближнего лишь то-гда, когда сами его не простили.

Мексиканец замолчал. Вынув изо рта почерневшую от слюны сигару, он задумчиво уставился на ее мерцающий конец.

– А разве так должно жить истому католику, дон? Эх, все мы одним миром мазаны, сеньор. Нет-нет, я не о вас, не о вашем брате и не о вашем отце, – встрепенулся Вентуро и хмуро сплюнул отгрызанный грязный ноготь с безымянного пальца. – Выходит, отстаивать догмы бывает легче, чем жить по ним. Когда у тебя ветер в кармане – хочется есть. Когда есть серебро – хочется женщину. Ко-гда есть и то и другое – не хватает здоровья… Когда же есть всё – рождается жуткий страх. А это всё оттого, что живем желудком, забывая о Боге. Отец с детства учил меня работать, а не любить работу. «Так угодно Христу», – любил говорить он. Эх, да что там, сеньор де Аргуэлло, всё верно… Шершавой щекой повернулась к нам жизнь. – Волонтер сцедил темную нитку слюны и хрипло выдохнул. – Раньше было принято спасать душу и честь, а ныне – задницу. Вы уж простите на грубом слове. А ведь того не понимают, глупцы, что сей порядок заведен не нами. Если король и церковь за тебя – хотел бы я знать, кто будет против? Но нет, ныне так не думают, разве что старики… Теперь и самому преуспеть мало. Надо, чтобы захлебнулись неудачей другие. Вот что такое нынче успех. А церковь? Разве осталось у неё прежнее почтение, сеньор? «Церковь и молитва – ваше спасение и щит», – вещает проповедь, а что говорит народ? Церковь и священники имеют такое же отношение к Богу, как придорожные вывески ближайшей таверны к жареному цыпленку и острому соусу дендэ или шиншима77. Жажду и чувство голода они вызывают, но утолить их не могут. Что тут скажешь, дон… О времена, о нравы! – воскликнул волонтер, глядя на Сальвареса, закрывавшего рукой лицо от последних умирающих лучей солнца.

– Так говорит безбожная грязь, капрал, – де Аргуэлло снова замер, по-волчьи хватая слухом тишину скалистых кряжей. – Негодяи и подлецы, которые по недомыслию выдумали, что видят мир не таким, каков он есть Но я хочу в ближайшее время всему этому положить конец. И можешь довериться… не я один. Всех их ждет верная смерть, я знаю это.

– А как же дети? Среди скрывающихся в горах жагунсо78 и сертанежо79 их так много…

– Что делать, amigo! А la guerre comme а la guerre80, как говорят французы.

– Кто-кто? – мексиканец настороженно сверкнул цыганскими глазами, подтягивая сползшие голенища сапог. Недоумевающая улыбка белела, как шрам, на прокопченном солнцем лице.

– Это тебе ни к чему, капрал, – офицер дружески ткнул его локтем в наметившийся живот. – Что же касается их выродков, то в этом возрасте смерть встречают легко, amigo. Помни одно: цель оправдывает средства.