Читать книгу Виновные - Анна Сулацкова - Страница 1

Тася

Дверь дрожит от тяжелых ударов и снаружи слышатся ругательства. Еще немного и он вышибет мне дверь. Я подавляю тяжелый вздох, и быстро убираю стопку чистой одежды.

Подбегаю к двери, и отодвигаю многочисленные засовы, замки и задвижки. Делаю это, потому что у меня нет выбора. И потому что я знаю, чем может закончиться мое промедление. Руки у меня слегка подрагивают. Вытерев потные ладони о брюки, я распахиваю дверь.

У него черная форма с серебристыми пуговицами, а значит, мне стоит помалкивать. Было бы хуже, если бы стражников было больше, но и один способен причинить мне боль.

– В следующий раз я не буду так терпелив, – сквозь зубы цедит он и грубо отталкивает меня в сторону. Подошвы его ботинок оставляют грязные следы на деревянных половицах пола, когда стражник проходит в комнату.

– Что на этот раз? – спрашиваю я и покорно следую за ним.

У зараженных нет прав, только законы, которые мы должны соблюдать и которые касались только безопасности Верхнего мира, а на Нижний им плевать.

– Обычная проверка, – раздраженно отвечает стражник, его взгляд шарит по стенам, потолку и останавливается на стареньком платяном шкафу.

– Там ничего нет, – не выдерживаю я, – Можешь расслабиться…

– Я не нуждаюсь в твоих советах, – он подходит к нему и рывком открывает дверцы, – Оружие?

– Нет, – нужно быстро отвечать на вопросы, чтобы стражник не разозлился еще больше. Не сводя с меня полного ненависти взгляда, он запускает руку в мои вещи, и я напрягаюсь.

– Что это? – вытаскивает наружу стеклянный пузырек с зеленоватой жидкостью внутри, – Я спрашиваю, что это?

– Микстура от кашля, – у меня почти перестает биться сердце.

– Зачем? – требовательно интересуется стражник.

– Лекарство.

– Лекарство? – повторяет он предостерегающим тоном, – И зачем оно тебе?

Мне не удается придумать что-нибудь на ходу, поэтому говорю правду.

– Помогает при простуде…

Стражник с силой сжимает руку в кулак. Хрупкое стекло превращается в осколки. В воздухе плывет запах шалфея, солодки, и чабреца. Меня охватывает злость.

– Теперь уже нет, – самодовольно бросает он, стряхивая все на пол.

– Да, – вскидываю подбородок и не мигая смотрю на него, – Нет.

– Не смей так на меня смотреть, – стражник в мгновение ока преодолевает разделяющее нас расстояние и хватает меня за грудки, – Слышишь меня? – я чувствую исходящую от стражника злость и начинаю нервничать, сосредотачиваясь на его бледно-голубых глазах.

–Ты нарушаешь федеральный закон… – со вздохом напоминаю я и его пальцы в кожаных перчатках напрягаются, острые осколки впиваются мне в кожу, и в нос забивается резкий запах трав, – Это преступление.

– Сука, – его слюна попадает мне в глаза и залетает в рот, он с силой швыряет меня в стену и я до крови прикусываю язык, сползая на пол. Во рту появился металлический привкус.

– Само ваше существование оскорбительно, – шипит стражник, наклоняясь ко мне, его идеальное лицо искажает гримаса жгучей ненависти.

Нет смысла сопротивляться, это причинит мне еще большую боль. Но такими разговорами, я хотя бы могу отвести душу.

– Если ты такой чувствительный, просто не смотри, – не унимаюсь я, – Говорят, нервные клетки, не может восстановить даже аллопат, – глубокомысленно изрекаю я, он грубо наматывает на руку мои волосы и прикладывает сканер к моим цифрам.

Шею обжигает резкой болью, словно кто-то полоснул по нему лезвием.

Любые контакты с зараженными строго запрещены в обоих мирах. Законы прописали в регламенте «Золотой крови», которые каждый из нас должен знать наизусть и по требованию, процитировать каждый пункт.

Но стражники не утруждаются и просто используют нас в качестве игрушек для битья.

Им нравится мучить нас. Видеть страх в наших глазах. Видеть наше отчаяние.

И этот день не становится исключением. Стражник заносит кулак для удара и я поднимаю колени к лицу, защищая самые чувствительные места.

Быть может, у него плохое настроение, ему изменила его идеальная жена, или у детей чересчур низкий IQ. Причин много, итог один.

– Скоро всё изменится, – бросает стражник, тяжелые ботинки в последний раз бьют меня по ребрам.

Не сомневаюсь, станет еще хуже.

Несколько минут я неподвижно лежу на полу, из разбитой губы течет тёплая кровь, заливая подбородок. Боль пульсирует в такт быстрому биению сердца. Я смотрю в побеленный потолок, на котором уже начинают проступать темные пятна и раздумываю, где мне достать известь.

В окне надоедливо жужжит муха, она бьется о стекло снова и снова, пытаясь выбраться на свободу. На мгновение, я представляю, что это я изо всех сил царапаю раму, задыхаясь от бессилия.

Застонав, я переворачиваюсь на бок. Кое-как мне удается подняться на ноги. Ковыляю к умывальнику и ополаскиваю лицо холодной водой. Мне сразу становится лучше. Голова кружится, но переломов нет.

Я сплевываю сгусток крови и провожу языком по зубам. Все остались на своих местах, даже слегка выступающие из ровного ряда клыки.

Стоматологов в нашем мире попросту нет и я помешана на уходе. У меня особый пунктик, который никто никогда не нарушает: даже если ты будешь при смерти, пожалуйста, не забудь почисть зубы.

Я беру в руки полотенце и стираю кровь с верхней губы, морщась от боли. Она слегка отекла и мне больно открывать рот. Закончив, я выхожу на улицу. Первое, что я вижу, это грязь.

Здесь всегда слишком грязно и даже солнце не способно это исправить. А когда идет дождь, становится только хуже. Спасает только снег, но вместе с ним приходит холод. А тепла всегда не хватает.

«Верхние» дают нам ровно столько, чтобы мы все разом не передохли и им не пришлось бы вносить платеж в свои кредиты, тратясь на наши похороны.

Я иду в сторону колючей проволоки, сразу за ней высокая бетонная стена. Это единственное, что отделяет нас от мира роскоши. И… первоклассной еды. Мой кредит уже превышен и ближайшие месяцы нам придется жестко экономить.

У меня урчит в животе, напоминая, что я ничего не ела с самого утра.

Я прохожу мимо таблички: « Карантинная зона, просьба не пересекать границу» и сворачиваю в противоположную сторону. Я стараюсь идти тихо, в этой части города полно ублюдков, для которых убийство это просто способ скрасить свой досуг. Есть места еще хуже, чем это, но туда лучше вообще не соваться, если не хочешь проблем с прокаженными.

Я задерживаюсь около пожелтевшего портрета, прикрепленного к столбу. Одна его сторона полностью оторвана. Разгладив края, я вижу половину женского лица и цифру 35.

Департамент предоставляет достойное вознаграждение тем, кто готов играть на их стороне и решает закладывать своих же. Именно поэтому, никто не знает моих цифр, кроме самых близких.

Подавив тяжелый вздох, я быстро пересекаю развалившееся дорожное полотно и подхожу к небольшому деревянному дому. Внутри тускло горит свет, но ближе к ночи его отключат.

Я стучу трижды. Два быстрых. Пауза. И последний.

Дверь слегка приоткрывается.

– Саш, это я, – тихо говорю я и резко оглядываюсь, сердце быстро колотится в груди и я готова сорваться с места.

Чья-то тень стремительно двигается прямо ко мне, но через секунду, она сворачивает в другую сторону и я с облегчением выдыхаю.

– Кто это тебя так? – спрашивает Саша и открывает дверь настолько, чтобы я могла проскользнуть внутрь.

– Поцапалась с одним стражником, – я быстро закрываю пять тяжелых засова и это не паранойя. Это безопасность и возможность остаться в живых.

В нашем мире каждый за себя. И нападения «своих» не редкость.

– Когда-нибудь тебя убьют, – уверенно произносит Саша и строго смотрит на меня своими тепло-карими глазами.

– Но не сегодня, – я подмигиваю ему и прохожу сразу в зал, где спит мой брат. В ворохе серого постельного белья я замечаю его серебристые волосы. У меня перехватывает дыхание от чувства любви к нему.

Я способна на многое, чтобы спасти его. Даже на убийство, если придется.

«Законы золотой крови» запрещают нам иметь больше одного ребёнка. Наказание за непослушание: смерть матери и младенца. Нам приходилось скрывать мамину беременность до последнего. Эти девять месяцев были самыми ужасными и я до сих пор не могу поверить, что нам это удалось.

Департамент провел проверку и без лишних слов поставил на нём клеймо: 167.

Можно считать, это реальным чудом.

Теперь все считают Тимку подкидышем.

Я разглядываю его бледное красивое лицо. Мой брат так похож на маму, что иногда я не могу смотреть на него без слез. У него потрясающей красоты зеленые глаза. Маленький курносый носик и волевой подбородок.

Тимка единственный, кто остался у меня.

– Он поел? – я присаживаюсь на продавленный диван.

– Чуть-чуть, но у него опять жуткий кашель.

У меня сжимается сердце, словно кто-то резко ударяет меня в грудь и эта боль в стократ больнее, чем кулаки стражника. Я слышу хриплое дыхание брата. Он слишком скудно питается. Спит в холодном доме, потому что печь в прошлом году полностью развалилась и я не знаю, что мы будем делать зимой.

– Температуру мерил? – спокойно интересуюсь я, хотя внутри всё дрожит от страха.

Я нежно касаюсь волос брата. Его давно нужно помыть, но воду давали раз в две недели. А время дождей еще не пришло. Да и он слишком слаб, чтобы выдержать купание в таком холоде.

– Тася, я не новичок, – обижается Сашка и я виновато улыбаюсь ему.

Мы выросли вместе, он для меня, как старший брат. Я знаю, что могу на него положиться в любой ситуации и он не раз мне это доказывал. Но беспокойство за Тимку заставляет меня не церемониться с его чувствами.

– 36,5 даже ниже, чем следует, – шутит Сашка.

– Хорошо, – облегченно выдыхаю я, потому что, если бы это было не так, я не знаю, чтобы я делала.

Есть вариант. Но это на самый крайний случай.

Сашка выходит из комнаты и возвращается с остатками супа и черного хлеба. Он пододвигает табуретку ко мне и ставит на него мой незамысловатый ужин.

– Ешь, – приказывает Саня.

– Не хочу, – отвечаю я, не смотря на то, как жадно реагирует на запах мой желудок, – Ему нужно хорошо питаться.

– Тебе тоже, – убеждал меня он, – Иначе ты так долго не продержишься и Тимку заберут в приют, – его безжалостный тон режет меня по живому.

Я вздрагиваю и неохотно беру в руку ложку.

– Знаешь, не честно об этом мне постоянно напоминать, – с набитым ртом бурчу я, тыкая в него ложкой. От вкуса еды у меня начинает опять кружиться голова. Кристаллики соли попадают на разбитые губы и я то и дело их облизываю.

– Иначе, ты так и будешь ходить голодной, – усмехается Сашка, присаживаясь на пол. Из мебели здесь только диван, табурет и тумбочка, на которой стоит старенькая плазма.

– Как твоя работа? – я заставляю себя есть медленнее и отщипываю кусочек черствой корочки, она крошится на мелкие части, но я подбираю все до одной.

– Нормально, – Сашка смотрит на свои мозолистые руки.

С самого детства ему приходится трудиться в шахте, от постоянного контакта с медью, его кожа приобрела легкий зеленоватый оттенок. Но официальное трудоустройство дает хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне и увеличивает его кредит.

Мизерная зарплата позволяет ему покупать еду, а не воровать. Он имеет право покидать зону, как и другие работники шахт, в вечернее время и в сопровождении конвоя.

Сашка и мне предлагает жить вместе с ним, но я знаю, что он не потянет еще два лишних рта.

– Я рада, – честно говорю я, вытирая чашку мякишем и засовываю его в рот, – Посидишь завтра с малым? – прожевав, интересуюсь я.

– Не могу, – с сожалением отвечает Сашка, у меня обрывается сердце, на такой ответ я не рассчитывала, – Валерка попросил подменить его, – он пожимает широкими плечами, – Я иду в ночную.

– Черт, – не сдержавшись, громко восклицаю я, отодвигая опустевшую тарелку, – Я собиралась завтра пройтись, – продолжаю я, понизив голос, чтобы не разбудить Тимку, – Мне нужно найти ему лекарство.

Сашка молчит, взгляд его светло-карих глаз заставляет меня сесть прямо.

– Что? – накидываюсь я на него, даже сама не знаю, зачем, он не виноват, – Осуждаешь меня?

– Кто я такой, чтобы делать это? – возражает Саша, он встает на ноги и потягивается.

У него стальные мускулы от тяжелой работы, серебристые волосы и молочного цвета кожа, как у всех зараженных.

– Я переживаю за тебя, – он отворачивается от меня и я не успеваю ничего сказать. Он нажимает кнопку включения на потертом пульте.

Плазма, мигнув, начинает показывать рекламу. Всегда одно и тоже. Только по вечерам включают какой-нибудь фильм. Снятый еще до катаклизма, где все были равными. Счастливыми и беззаботными.

– Я не хочу однажды увидеть твои цифры на столбе, – Сашка опять смотрит на меня.

– Ты же знаешь, я просто так не рискую, действую осторожно, – миролюбиво произношу я, наблюдая за действием в телевизоре.

Высокая красивая женщина в белом костюме обращается прямо в камеру, казалось, что она смотрит прямо на меня.

– «Ковчег» станет новым домом для каждого из вас, – вещает она, на заднем плане появляются небольшие домики, разбросанные среди живописного леса. Они похожи на игрушечные, – Вам нужно просто набраться терпения, когда он будет полностью готов к заселению, мы сможем очистить карантинные зоны.

Ее холодная улыбка с идеально ровными зубами напоминает мне оскал и я сомневаюсь, что они настоящие. Так же, как и ее слова. Картинка меняется и теперь нам показывали обстановку внутри.

Изнутри всё выглядит еще лучше. Я никогда не видела таких чистых простыней. Сверкающей ванной и уютной кухни. Только в старых каталогах, сохранившихся до наших дней пожелтевшими страницами.

– Ты в это веришь? – спрашивает меня Сашка, не отрывая взгляда от экрана.

– Не особо, – я хочу казаться равнодушной, но уверена, на моем лице такое же глупое выражение. Надежда. Я ничего не могу с собой поделать, мне отчаянно хочется, чтобы это оказалось правдой.

Но пока мы всё еще были здесь и думаю, сдохнем мы тоже здесь.

– Это рай? – Тимка тянет меня за рукав. Я оборачиваюсь к нему, внутри меня разливается тепло, когда я вижу чистые ярко зеленые глаза брата. Ему исполнилось шесть в прошлом году, но выглядит он на четыре, – Хочу туда, – показывает Тим в сторону телевизора.

– Тебе еще рано, – я беру его на руки и прижимаю к себе. Он зарывается лицом в мои волосы и кашляет.

Реклама меняется на очередной влог о Максе Москвине и я резко отворачиваюсь. Мне совершенно не хочется смотреть на его идеальную жизнь.

Сашка громко хмыкает и я метаю в его сторону яростный взгляд.

– Я ничего не говорю, – он поднимает руки вверх, сдаваясь.

– Нам пора, – я встаю на ноги, Тимка крепко хватает меня за шею, и я морщусь от боли.

– Тебя проводить? – губы Сашки изгибаются в улыбке, когда он видит, что мой брат виснет на мне, как обезьянка.

– Нет, – его вопрос меня веселит, я отлично вижу в темноте из-за дополнительного рецептора в глазах, появившегося из-за мутации в моих генах.

Может быть это и называется сверхспособностью?

Хмыкнув, я опускаю капюшон своей черной куртки на лицо.

– Увидимся, – я никогда не говорю «до завтра», никто из нас не уверен, что оно наступит. Саша провожает меня до двери.

– Береги себя, – я машу ему свободной рукой и исчезаю в темноте.

Тим не произносит ни слова. Он не хнычет. Не жалуется. И никогда ничего не просит. Мой младший брат знает, что разговоры меня отвлекают и я могу не заметить опасности. Здесь всегда нужно быть настороже.

      По рассказам, «Винилхлорид-90» стал причиной катастрофы. Его выброс в атмосферу был ужасающим зрелищем. Тысячи тонн ядовитого газа вырвались на свободу. Сейчас никто точно не помнит, почему это произошло, официального объявления никто так и не сделал.

      Химическое оружие? Грубое нарушение технической безопасности? Заговор недругов? Или что-то другое.

В эпицентре взрыва теперь только Коралловый лес. Слухи об этом месте настолько жуткие, что я молюсь, чтобы мне никогда не пришлось оказаться там. Меня передергивает и Тимка утыкается мне в шею, начинает сопеть.

Канцерогенное облако двигалось по городам и населенным пунктам. В начале никто не говорил об опасности. Люди просто вдыхали зараженные частички, не зная, что это определяет судьбу всего человечества.

Нет, они не превратились в зомби. Не стали кровожадными убийцами. Некоторые из них умерли спустя неделю. Месяц. Год. Можно сказать, что им повезло. Мы потеряли леса, птиц и животных. Из восьми миллиардов населения осталось не больше двух. Но даже не это самое страшное. Газ изменил геном человеческого мира. Незаметно покопался в наших клетках.

      Тогда-то и стали открываться специальные места для карантина. Беременных женщин сразу же направляли туда, пока они не рожали на свет детей. Зараженных легко отличить от других: кипенно-белая, почти прозрачная кожа, и серебристые волосы.

Как только болезнь обнаруживалась, маму с новорожденным отводили на суд, который осуждал их на жизнь в зоне изоляции.

Больше они никогда не возвращались домой.

Тех, у кого был иммунитет, так называемая, «золотая кровь», в срочном порядке отправляли в Москву и другие крупные города России.

Кто бы мог подумать, что отсутствие резуса не позволит мутагену внедриться в потомка.

Остальных «отмеченных» болезнью, определили за кордон. Со временем крупные города обнесли стеной высотой с четырехэтажный дом.

Вся власть перешла к перворожденным, основавшим корпорацию «Возрождение». Впоследствии были созданы еще две: аристократы, их прямые потомки и совершенные во главе с сенатором.

Они построили своё «идеальное общество», где нет место таким, как я.

Нам оставили окраины и дома, что стояли здесь еще до катастрофы. Каждая «зона» имеет свое название. Не знаю, кто их придумал, но у него отличное чувство юмора. Нашу прозвали «Безнадежной», символическое название, если подумать.

Теперь существуют два мира.

Обратная дорога занимает у меня меньше времени. Тим почти ничего не весит, его тельце становится всё слабее, я чувствую каждую косточку даже через курточку. По периметру карантинной зоны начинают включать фонари.

Я ускоряю шаг, нельзя попадаться на глаза стражникам, особенно когда идет смена караула. В это время они особенно свирепы. Я закрываю дверь своего дома в тот самый момент, как загорается последний прожектор.

Сегодня я могу рассчитывать на уединение, может быть меня не будут беспокоить, по – крайней мере, я на это очень надеюсь. У меня и так болит всё тело.

Тим уснул на моих руках. Прежде чем положить его в кресло, я целую его в лоб, проверяя, не поднялась ли температура. А сама устраиваюсь рядом на стуле. До утра еще далеко и у меня есть время подумать, как проникнуть к совершенным и достать лекарство.

Иногда приходится делать то, что не хочется, чтобы ничего плохого не случилось.

Я смотрю на спящее лицо брата и у меня зреет план.