Читать книгу Я, Ангел - Айгуль Малахова - Страница 2

Храм. Стоя перед внушающим трепет зданием, я испытала странное чувство. Не благоговение, скорее страх. Всегда относила себя к клану атеистов. А посему посещения церкви избегала. Считала, что это лишнее. Зачем лицемерить и идти в храм, заведомо относясь к вере со скепсисом? Примерно так рассуждала я обычно, если случалось оказаться рядом со святилищем. Возникала тяжесть на душе, неодолимое желание развернуться и уйти охватывало меня. Что и делала… Казалось еще, что стоит переступить порог церкви и на меня обрушится гром и молния. За богохульство. Такая фобия… Не сегодня.

Глядя на святилище с белоснежными стенами, я испытала притяжение. Внутрь храма тянуло как магнитом гвоздь. Решилась. Сделала шаг вперед и… Натолкнулась на неожиданное препятствие. Прелестная девчушка лет пяти стояла передо мной, задрав голову, обрамленную густой шапкой смолисто-черных волос. Огромные карие глаза на пухлом личике, были полны восхищения:

– Тетя? Ты ангел? – спросила по-итальянски девочка. Я покачала головой, раздумывая, что ответить. Выскочившая из церкви молодая, немного полноватая итальянка с такими же большими карими глазами, как у девочки, схватила ее за руку и повела обратно.

– Простите, синьорина! – извинилась на ходу женщина. Негромко выговаривая упреки, потянула дитя прочь от меня, в лоно храма.

– Почему ты убежала? Зачем пристаешь к тете? – итальянка говорила очень быстро, а девочка шла, упираясь, с неохотой, постоянно оглядываясь.

– Мама: эта тетя ангел! – звонко сказал ребенок и начал капризничать, вырываясь. Итальянка шустро схватила малышку в цепкие руки и скрылась за массивной дубовой дверью. Пустяковое, на первый взгляд событие затронуло дремлющие струны души и протяжной нотой отозвалась боль. Развернувшись, я пошла по направлению к гостинице, тоскливо размышляя о том, что мне не суждено попасть внутрь храма… Заходить следом за итальянками расхотелось. Большие темные глаза, наполненные трепетом, стояли перед мысленным взором. Настойчивый и требовательный вопрос во взгляде малышки вызвал острое, до дрожи, чувство одиночества. Одна… Во вселенной.

Поймав такси, я доехала до отеля. Зашла в номер, налила чашку чая, вышла на балкон. Все механически, как робот. Стоя с чашкой в руках, смотрела, как закат прощально золотил стены и крыши домов чужого города. Одна. Чужая везде и всегда. Скупая слеза выкатилась из-под прищуренного века, за ней другая. Не плакала очень давно, поэтому слезы удивили и даже напугали.

Девочка назвала меня ангелом. Часто, в детстве и во взрослой жизни, окружающие отмечали мою внешность, называя ее ангельской. Говорили, что имя удивительно точно отображает мою личность.

Я родилась дождливым осенним вечером, 7 октября 1979 года в провинциальном городке Н. По рассказам мамы, увидев небесно-голубые глаза, нежную кожу и вьющиеся волосы цвета спелой пшеницы, родители не нашли ничего лучше, как назвать девочку Ангелиной. Так начинался жизненный путь Ангелины Владимировны Розановой. До одиннадцати лет мое детство было вполне рядовым. Советским. Обычным. Очень счастливым. Мой отец, Розанов Владимир Андреевич, работал на химическом предприятии начальником производства, мама, Розанова Ирина Сергеевна трудилась библиотекарем в детской библиотеке. Отец был родом из города Н., мама, коренная москвичка, выйдя замуж, переехала жить в Н. Ее детство и юность, прошедшие в Москве, надолго оставались для меня неизвестной историей. Мы жили тихо и счастливо в городе Н. и о Москве я услышала значительно позже.

Возможно, именно из-за работы матери, едва научившись читать, я целыми днями начала пропадать в библиотеке. Здесь царила благоговейная тишина, пахло старыми книгами и загадочными тайнами.

Родители мои рано осиротели. И мама, и отец потеряли своих родителей еще в юности. Может быть, этот печальный факт сблизил их. Папа учился в Москве, где родители и познакомились. После свадьбы отец увез маму из столицы в провинциальный городок, там у него была доставшаяся по наследству квартира. Многочисленной родни я была лишена и не без зависти смотрела на ровесников, имеющих кучу разнообразных родственников: от тетушек и дядюшек до бабушек и дедушек… У меня же не было никого, кроме мамы и папы, да еще тети Лиды, маминой старшей сестры. В реальности я видела тетю в глубочайшем детстве, то есть даже не помнила. Обитала единственная родственница в Москве, в той самой квартире, где они с моей мамой провели детство и юность вместе со своими родителями, когда те еще были живы… Тетя Лида занималась бизнесом (это стало ясно из разговоров родителей).

Я росла в обычной советской семье, правда, с неплохим достатком. Имелась машина, жигули шестой модели. Семья жила достаточно безбедно. В двухкомнатной квартире, которая находилась в ветхом бараке послевоенной постройки, наше немногочисленное семейство купалось в идиллии и уюте. Атмосфера сказочности и таинственности окружала для меня барак. Вокруг возвышались новостройки, но милее этого уголка не было в мире.

Вокруг нашего дома был палисадник, одно из любимых мест для моих игр. Росли акация, сирень, черемуха. Заботливой маминой рукой были посажены тюльпаны, хризантемы, нарциссы, розы. Там, в глубоком детстве, я часто играла в свои беспечные игры. Деревья вокруг превращались в сказочный сад, а я сама в заколдованную принцессу, ждущую принца… Наш ветхий барак в моем воображении становился настоящим королевским замком. Тихо и таинственно было вокруг, даже отдаленный шум проезжающих по шоссе машин не портил волшебной атмосферы, в которую я погружалась полностью.

Детский сад стал для меня настоящим испытанием. Для ребенка, не очень любящего общение, в саду было тяжело. Возненавидела это учреждение всей своей детской душой. Рвотный рефлекс, возникший от его запахов с первого дня посещения, так и остался навсегда. Ощущение того, что меня связали и заклеили рот скотчем, сопровождало меня, пока не подошло время идти в школу. Окружающие дети казались непроходимо глупыми, их игры раздражали. Воспитательницы, заставлявшие доедать завтраки, обеды и ужины, воспринимались гестаповскими надзирательницами. Из этого неприятного периода детства в сознании осталось лишь одно воспоминание.

Тихий час. Сижу за столом одна, все дети посапывают в своих кроватках. Передо мной огромная полная тарелка огненно-красного борща.

– Ангелина, пока не пообедаешь, спать не пойдешь! – слышу стальной голос воспитательницы. Начинаю плакать от безысходности, потому что есть не хочется и затолкать в себя гигантскую порцию не представляется возможным. Слезы обильно стекают по щекам и капают в гущу борща. Кап-кап…

Впрочем, зачастую воспитатели жалели и отпускали меня спать, понимая, что от такого непутевого ребенка толку ждать не приходится.

Все праздники, включая Новый год, где заставляли учить нелепые стишки и изображать «снежинку», вызывали глухую неприязнь. Б-р-р-р… Детский сад оставил в душе сплошной негатив. Разум протестовал, а детская душа стала впадать в отчаяние, подозревая, что подобная судьба ждет ее и дальше….

На счастье, противовесом этому учреждению стала школа. Особенно сначала. Ощущение собственной «взрослости» заставляло горделиво приподнимать подбородок, невзирая на тяжелый ранец за спиной. Но, в сущности, ничего для меня не изменилось. В школу нас перевели вместе со всей дошкольной группой. Поэтому я так и осталась «белой вороной», непонятой и чужой. Но вместе со школой в мою жизнь вошли книги, и это была уже абсолютно другая история.

Раскрывая книгу, погружаясь в иной мир, другую жизнь, я научилась жить среди ровесников, подменяя свою реальность вымышленной. Практически все свободное время проводила на маминой работе, в читальном зале, маниакально поглощая книгу за книгой, впитывая тонны информации, порой ненужной. Очень скоро «переросла» детскую литературу и покинула столь полюбившееся место, сменив его на читальный зал при дворце молодежи. Там было намного больше интересной разнообразной литературы. Родители не могли нарадоваться такому увлечению, покупали книги, которые я «проглатывала» за один присест. Подобное самообразование не могло не сказаться на ученическом процессе. Обучение давалось легко, я ускорилась многократно, оставив далеко позади негодующих и завидующих сверстников. Учителя поговаривали о переводе через класс. Тем острее становилось одиночество среди детей. Несмотря на отличную успеваемость, активисткой назвать меня было сложно, от всех мероприятий я благополучно отлынивала. В то время в стране уже чувствовался тревожный сквозняк назревающих перемен, но бравые «речевки» и прочая коммунистическая пропаганда еще были в полном ходу. Ровесники по-прежнему казались удивительно глупыми, их ссоры мелкими и пустыми… Печаль от одиночества разрасталась, только родители были самыми близкими и любимыми людьми. Мне было одиннадцать лет, когда пришла беда, перевернувшая жизнь.

Отчетливо помню каждый миг того дня. Садимся в машину, папа – за руль, мама рядом с ним. Я, как обычно позади отца. Машина выруливает на шоссе, набирает скорость. Родители молчат, кажется, перед поездкой поссорились… Раннее утро. Туман, сначала еле заметный, постепенно густеет и вскоре плотной пеленой окутывает машину. Сижу на заднем сиденье, отложив книгу в сторону и начинаю развлекаться. Фантазии, одна занятнее другой возникают в голове. То представляю, что из тумана выныривает инопланетянин, то доисторического птеродактиля, парящего в мареве над автомобилем….

– Фары включил? – слышу напряженный мамин голос.

– Разберусь как-нибудь, – отец ответил зло и…

Все произошло очень быстро. Визг тормозов и мамин крик. Неведомая страшная сила подхватила нашу машину и закрутила, с размахом ударяя о землю. Меня швыряло и било, а потом… Стало темно. Тихо…

Звук ворвался позже. Громкие, режущие слух голоса, кричавшие в темноте: «Она жива! Вызывай скорую!» Потом вернулось осязание: меня тянули, теребили. Казалось, какой-то сумасшедший подхватил меня и закружил в странном подобии вальса. Тошнило и хотелось крикнуть, чтобы нелепый танец прекратился… Кричать почему-то не получалось, как и вдохнуть полной грудью. Словно кто-то изнутри решил перекрыть кислород. Дышать становилось все больнее. Каждый глоток воздуха оказывался короче предыдущего и лишь одна мысль билась в голове. Дышать!

Меня долго везли куда-то на каталке, белые лампы на потолке сливались в светящуюся полосу.

Вдох как короткий всхлип. Вокруг люди в белых халатах, голоса их острым буравчиком врезаются в барабанные перепонки. «Прошу, потише…» – в промежутках между всхлипами-вдохами попыталась сказать я, но, присмотревшись к людям, вяло удивилась. Лиц у них не было, просто гладкие места. Глаза, рты и носы плавали отдельно в воздухе. Это было жуткое и диковинное зрелище…

Белоснежная операционная и мощные прожекторы. Маска на лице и слова медсестры: «Вдохни, девочка, сейчас клубничкой запахнет». Послушно вдохнув (точнее, всхлипнув), слушая разговоры врачей о том, какие сапоги купила Люба, я мимолетно успела возмутиться. Клубникой не пахло, а воняло жженной резиной и… Провалилась в темноту.

Качели взлетали все выше, даря ощущение счастья и свободы. Выше! Выше! Шло время, а качели не останавливались, продолжая раскачиваться сильнее. Чувство счастья прошло, появился страх, потом ужас…

– Пить… Пиииить, – с трудом поняла, что это мой голос. Почувствовала прикосновение ватки, смоченной водой, к губам. Вцепилась в мокрый кусочек зубами, жадно высасывая влагу.

– Еще, – выдохнула я.

– Нет, девочка, много нельзя… Ты после наркоза, – ласковые пальцы осторожно вынули ватку из губ. Я открыла глаза. Мир вокруг продолжал раскачиваться и кружиться. Тошнило.

Много позже, случайно прочитав историю болезни, узнала об остановке сердца во время операции, сотрясении мозга, многочисленных внутренних травмах, кровоизлиянии в легкое, переломе позвоночника, тяжелом шоковом состоянии. А тогда…

Я пробыла в реанимации неделю. Четко осознавала, что происходит вокруг, но не было желания реагировать на внешние раздражители. Зачем? Желала лежать в тишине вечно. Не хотелось ни есть, ни пить, не было эмоций. Словно вместо меня на белоснежных больничных простынях лежало чужое тело, а я равнодушно наблюдала за всем происходящим со стороны. Тяжелое шоковое состояние. Неизвестно, сколько еще я пробыла бы «овощем», если бы не уловка докторов. Встревоженные тем, что мой организм не реагирует практически ни на что, врачи решили применить все тот же шок.

Как-то утром, открыв глаза, я увидела вокруг несколько мужчин-врачей. Доктора стояли молча, внимательно разглядывая меня.

– Какая милая девочка, – произнес один из них.

– Да… – протянул другой, – когда вырастет, будет красавицей…

Равнодушно отвела глаза. Вдруг инстинктивно опустив взгляд на свое тело, поняла, что ЛЕЖУ АБСОЛЮТНО ГОЛАЯ ПЕРЕД МУЖЧИНАМИ! Осознание пронзило током. Молниеносно натянув одеяло по самые глаза, испуганно уставилась на врачей. В душе вспыхнула красная лампочка стыда и ужаса, окрасив бледные щеки ярким румянцем. Я зажмурилась в страхе.

– А вы, Сергей Иванович, говорите, никаких эмоций нет. Абсолютно нормальная девочка с хорошей реакцией, – будничным голосом произнес один из них, – думаю, психиатрическая помощь не требуется. Переводите в обычную палату, – добавил он. Потрепав меня по голове, направился к выходу.

С этого момента началось мое выздоровление. Проснулся интерес к жизни, появился аппетит, стала общаться с окружающими людьми. После реанимации обычная палата показалась раем, даже несмотря на то, что из-за травмы позвоночника я была прикована к кровати на ближайшие три месяца. Несмотря на всю начитанность, я была обычным ребенком, не понимающим, насколько это серьезно. К счастью, спинной мозг не был поврежден, садиться, принимать пищу я могла самостоятельно. Единственное ограничение – запрет вставать и ходить.

Первое, что заинтересовало меня после «возвращения ниоткуда» – судьба родителей. Доктора лгали долгое время, говоря, что папа и мама живы, но пока не могут навестить меня… Я поверила. Наверное, больше потому, что ХОТЕЛОСЬ В ЭТО ВЕРИТЬ. Ведь видела: на все мои расспросы о родителях, взрослые отводили глаза и тон их голосов становился фальшивым. А сделала из этого один вывод: травмы родителей намного серьезнее моих. Между тем, молодой организм быстро восстанавливался. Прогнозы врачей были очень оптимистичны.

Однообразные серые будни не смогли убить надежду на лучшее. Я терпеливо ждала вестей от родителей, вера в то, что мы выздоровеем и будем, как прежде, счастливой семьей, крепла вместе с организмом. Два месяца я была прикована к постели. Все это время, изо дня в день, засыпала с мыслями о родителях и просыпалась с ними. В первые дни недоумевала, почему же они не идут навестить меня, потом глупо по-детски обижалась. Затем, осознав, что родители травмированы больше меня, погрузилась в ожидание. Вера. Надежда. Скучные больничные стены, выкрашенные в унылый зеленый цвет панели… Тусклая лампа над головой. Ожидание. Но проходил день за днем, а родители не появлялись. Навещали лишь активисты из школы, соседка, тетя Жанна, иногда забегала. Все приходившие участливо спрашивали, есть ли еще родные, кроме папы и мамы. Никого, кроме тети Лиды, я вспомнить не смогла, но и она появилась не скоро. Жалость в глазах навещавших людей приводила в непонимание и ярость. В такие моменты я казалась себе ущербным существом

Декабрьским солнечным днем в палату вошли двое: главный врач больницы Иван Робертович и какая-то женщина. В глазах главврача смешались жалость и решительность.

– Добрый день, Ангелина! Как ты себя чувствуешь? – ласково спросил Иван Робертович.

– Хорошо, – бодро сообщила я. Почему- то показалось, что сейчас услышу новости о родителях, надежда вспыхнула в душе с новой силой.

– Познакомься, это Ирина Олеговна, она из органов опеки, – доктор вопросительно посмотрел на женщину.

– Ангелиночка, девочка моя, – незнакомка присела на край кровати. Погладила меня по голове. Прикосновение чужого человека вызвало острую неприязнь. Слегка отдернув голову, я посмотрела на женщину с вызовом. Та убрала руку, осознав оплошность и мягко заговорила:

– Милая… Ангелина. Дело вот в чем. Мы не хотели говорить раньше, ты была в тяжелом состоянии, но сейчас время пришло, – она помялась, – ты ведь совсем уже взрослая, Ангелина… Тогда, в аварии, когда машина вылетела с шоссе и перевернулась, твои родители… Они…

– Что? – вскрикнула я, уже зная, что услышу в ответ и отчаянно пытаясь оттянуть этот момент.

– Они погибли, Ангелина. Прими наши соболезнования… Ты должна быть сильной, девочка. Прости нас за то, что лгали тебе…

Я лежала, пытаясь осознать эти жестокие слова. Мамы и папы больше нет. Яркий солнечный свет, бивший в окно, померк. Стало темно, сумерки опустились среди белого дня. Скучные стены палаты окутались туманной дымкой. Мир рухнул. Не было больше НАС. Осталась одна я. Одна в целом мире.

Плакала ли я? Нет. Горе ушло глубоко в душу, отравляя ее изнутри. Казалось, в этот солнечный день я умерла сама. В один миг закончилось детство. Сразу после больницы, повзрослевшую, молчаливую, меня отправили в санаторий. Предполагалось, видимо, что свежий воздух, правильное питание и процедуры исцелят. Так и произошло, юный организм быстро окреп и восстановился. Ходить приходилось в специальном корсете, поддерживающем позвоночник. Но после трех месяцев заточения на больничной койке, возможность передвигаться самостоятельно казалась настоящим счастьем.

Физически я стремительно приходила в норму, морально… Замкнулась в себе. Тогда не было детских психологов, которые могли бы помочь. А если и были, кому нужна была круглая сирота? По ночам я мучилась от неприятных ощущений. Казалось, разламывались на части все внутренности и при этом не было явной боли. Возможно, это болела израненная кровоточащая душа. Бессонница с тех пор стала постоянным спутником. Если все же удавалось заснуть, являлся страшный сон. Густой туман, дорога. Визг тормозов и мамин крик… Просыпаясь по ночам от собственных воплей ужаса, долго потом не могла заснуть. Медсестры, дежурившие по ночам, возненавидели меня. Такого беспокойного ребенка у них еще не было. Наверное, им казалось, что я кричу по ночам специально, пытаясь как-то привлечь внимание. Легкие успокоительные, которые мне давали перед сном, помогали ненадолго, а более «тяжелые» прописывать остерегались.

И дети, и взрослые, окружавшие меня на тот момент, смотрели с некоторым испугом и осторожностью. Чудачка… Кричит по ночам, а днем неразговорчива. Я же, страдала ко всему прочему от недосыпа. Ночные кошмары привели к дневной вялости и сонливости.

После санатория был детский дом. Это заведение со страшным названием помню смутно. Вокруг были дети, воспитатели, но все они не замечали меня. Ни с кем не сходилась близко, да и сами ровесники держались на расстоянии. Все эти мальчишки и девчонки, каждый со своей искореженной судьбой, вместе составляли некую стаю, противостоять которой было бы невозможно. На счастье, видя мою нелюдимость, дети предпочитали обходить стороной чудачку. Что полностью устраивало добровольную отшельницу. После санатория, душа моя, словно гусеница стала куколкой, затянулась от назойливых взглядов и затаилась.

Однажды, я проснулась среди ночи. Что-то тянущее, как магнит, побудило встать с узкой кровати и подойти к окну. Отодвинув в сторону тяжелую портьеру, увидела прямо над собой огромную круглую луну. Она освещала унылые окрестности вокруг детдома так ярко, что видно было каждый лист на дереве. Из глубины подсознания родилась фраза на незнакомом языке и я точно знала, что обозначают эти слова: «Луна – твой помощник». Щемящее чувство нежности наполнило все существо, как будто надо мной находилась не бездушная планета, а мамино лицо. Словно в теплую ванну, погрузилась в лунный свет, ласковый, нежащий. Сколько времени простояла у окна? Пришла в себя уже под утро, нырнула под тонкое одеяло и уснула сладким сном. С той ночи кошмары об аварии надолго исчезли, как и ночные мои крики. Сны, если они появлялись, были ненавязчивые и на утро испарялись, как плевок в пустыне… Лишь некоторые пробивались сквозь толщу сознания и оставались в памяти.

Предрассветная сумрачная улица. Ни души вокруг. Лишь я иду, чутко прислушиваясь к звуку своих одиноких шагов. Свежесть обволакивает тело, становится зябко. Тревога, сначала неясная, постепенно нарастает. Оглядываюсь и вижу непонятное страшное существо, похожее на гигантское пугало, в развевающемся плаще. Странное создание приближается ко мне быстрыми широкими шагами. Понимаю, что надо бежать, разворачиваюсь, ускоряясь. Но силы неравны, бегу слишком медленно, и существо уже дышит в спину тяжелым зловонием. Тоска охватывает меня, приходит понимание, что надо взлететь, иначе погибну. Подпрыгиваю на ходу, один раз, второй, выше! И…. Взлетаю над землей, набирая скорость. Нечто остается далеко внизу, а я взмываю все выше, дух захватывает от невероятной радости, от свободы!

Лечу, взмывая выше высоковольтных проводов, хмурое предрассветное небо встречает неожиданно тепло. На душе становится легко оттого, что лечу! Нет границ, правил и запретов… Все осталось далеко внизу. Набираю скорость, встречные потоки воздуха плотно обтекают тело. Свист воздуха в ушах становится яростнее, я чувствую, как начинает сводить скулы от холода и….

Открыла глаза. Тонкое казенное одеяло сползло на пол, обнажив замерзшие ноги. В комнате царила обычная утренняя «казарменная» суматоха. Девочки негромко переругивались между собой, одеваясь. Лежа в тесной узкой постели, с бесконечной тоской поняла: я умерла и нахожусь в аду. Это утро в чужом месте, среди посторонних людей и есть мой ад и он будет бесконечен….

Неизвестно, чем кончилось бы дальнейшее пребывание в детдоме, если бы не отыскалась моя тетя, родная мамина сестра. Почему она, вдруг после долгого отсутствия, решила забрать меня к себе? Об этом история умалчивает. Но факт остается – родственница увезла меня в Москву. Когда тетя Лида забирала меня на черной иномарке, ребята молча провожали машину взглядами. Много лет прошло, но в память навсегда врезалась картина: весенний пасмурный день и большая толпа детей с глазами стариков. Столько в них боли и одиночества…