Читать книгу Я, Ангел - Айгуль Малахова - Страница 5

Проснулась далеко за полдень. Хотя сновидений ночью не было, наутро чувствовала себя разбитой и не выспавшейся. Долго валялась в постели. События предыдущей ночи прозвучали тревожным звоночком. Я лунатик? Уснула, стоя на балконе! Сон-воспоминание был ярок, как будто все произошло вчера. Даже физически осязаемое горлышко от разбитой бутылки в руке и смердящее дыхание Вячика у своего лица… Невольно передернувшись от отвращения, я погрузилась в воспоминания.

Примерно полгода я избегала общества Оксаны. Уговорила тетю Лиду перевести меня в другую, более престижную школу. Точнее, гимназию. Тетя была этому очень рада. Близилось время окончания школы и надо было налегать на учебу. Гимназия была элитной. Сплошная «золотая молодежь», дети «новых русских».

Бывшая лучшая подруга подкарауливала меня во дворе несколько раз. Что-то несла про то, что ее, якобы, заставили… При виде ее, накатывало омерзение. Ускоряя шаг, я вырывала руку, которую пыталась схватить «подруга». Ксанкины горячие монологи улетали в пустоту. Настойчивый и наглый напор только раздражал. Разговора не получалось. Радовало лишь то, что она не приводила с собой дружков, неизвестно чем бы это закончилось…

После нескольких попыток поговорить, Ксанка пропала. Мне не хотелось знать, что с ней. Боль, причиненная ею, была сильна. Тем не менее, чувство ненависти быстро уступило место прощению. Я простила Ксанку, так мне казалось. Запрятав подальше в самый укромный уголок души воспоминания о нашей дружбе, постаралась забыть об этом человеке. Чему способствовало усиленное и успешное занятие учебой. Без особого труда по всем позициям я выбилась в отличницы. В новой школе была отстраненной от ребят, молчаливой, не подпуская никого близко.

Дружба…. Что заставило Ксанку так поступить со мной? В первые дни после случившегося этот вопрос преследовал меня. Ведь было время, когда мы сблизились, словно сестры- близнецы. Единство мыслей и взглядов поражало. После долгих размышлений, я пришла к выводу, что надо было бежать прочь от этого человека сразу после того, как она предала в первый раз. Когда постыдную гнетущую тишину в кабинете завуча нарушало лишь унылое жужжание сонной мухи. Но… Простила, вернее, закрыла глаза на тот факт, что это было не что иное, как ПРЕДАТЕЛЬСТВО. Прощать нельзя. Уйди и забудь предавшего навсегда. Как бы велика ни была вера в то, что человек исправится, это, к сожалению, нереально. А если решил все же остаться рядом с таким, будь готов к следующему предательству, ибо оно не заставит себя долго ждать. И будет намного подлее и страшнее….

Ясным зимним днем, возвращаясь домой из школы, предвкушала, как войду в теплую уютную теткину квартиру, разогрею вчерашний борщ. Утолив голод, сделав домашнее задание, засяду в кресле с книгой… Мысли мои были чисты и безмятежны, как снег, искрящийся под холодным февральским солнцем.

– Ангелина, здравствуй! Как ты выросла, совсем взрослая! – навстречу шла баба Зина. С трудом узнала в ней Оксанкину соседку. Нрав у нее был свирепый, неоднократно выгоняла нас раньше из Ксанкиного двора, где мы устраивали «посиделки».

– Здравствуйте, – вежливо ответила я, гадая, к чему такие разительные перемены в поведении злобной мегеры. Она внезапно обняла, прижала к огромной груди, вызвав у меня приступ паники. После столь горячего проявления радости, женщина отпустила меня. Вытирая слезы, набежавшие то ли от холодного ветра, то ли от жалости, поведала:

– Оксаночка заболела очень. Видела ее вчера, из машины выносили на руках. Ходить не может… Болеет, совсем плоха. Ты бы зашла, проведала. Не знаю, какая кошка между вами пробежала, но нельзя бросать подругу в таком состоянии.

– Я зайду. Обязательно проведаю, – пробормотала я и сделала шаг в сторону, – вы извините, мне идти надо.

Ускоряя шаги, обдумывала новость. Мысль о том, что Оксана заболела, саднила мозг. И хотя я пыталась убедить себя, что все наладится и она выздоровеет, предчувствие неминуемой беды черной тучей вползало в душу. Зная, что НАДО навестить пусть бывшую, но все же подругу, никак не могла убедить себя сделать это. Несколько раз доходила до ее дома и…. Разворачивалась и уходила. Неведомая, но крайне властная сила уводила прочь от ставшего чужим места.

Все же, в начале апреля, неимоверным усилием воли, ЗАСТАВИЛА себя подняться на шестой этаж к квартире, которая таила столь неприятные воспоминания. Шла пешком, глупо пытаясь оттянуть время. На улице звенела и пахла весна, а на душе у меня вьюжил февральский буран. Каждый шаг приближал к Оксанкиной двери, к той печальной истории конца дружбы. Казалось, к ногам привязали пудовые гири… Добравшись до Ксанкиной квартиры, помедлила. Решительно нажала на кнопку звонка. Дверь открылась почти сразу, словно меня ждали. Мама Ксанки, похудевшая, осунувшаяся, увидев меня, обрадовалась:

– Ангелина! Какая же ты красавица! – она заулыбалась, – проходи… Как давно ты не заходила, – приветливо проговорила она. Все, как прежде. Лишь залегшие под глазами круги и тонкая сетка морщин, выдавали постигшую ее беду. Проходя в комнату, я вспомнила: в последний раз была здесь, когда меня пытались изнасиловать. Мысль была не к месту, я невольно поморщилась.

– Лекарствами пахнет, ты уж извини, – поняла это по-своему мама Ксаны. Уходя на кухню, добавила вполголоса:

– Постарайся не травмировать ее…

Старая обида нахлынула с новой силой. Едва не задохнувшись от возмущения, я вошла в комнату и… Окаменела. Гостиная напоминала больничную палату. Было очень чисто, пахло лекарствами. Безлико. Так бывает, когда тяжелая болезнь занимает главное место в жизни семьи. Но не обстановка превратила меня в соляной столп, а ТО, что лежало на цветастом постельном белье. ТО, что когда-то в недавнем прошлом было красивой молодой девушкой, а теперь превратилось в живой скелет. Лишь зеленые, ставшие громадными, в половину лица, глаза, отдаленно напомнили Ксанку. Тщедушное высохшее тельце стало маленьким, скулы ввалились. Оксана смотрела прямо на меня, но, казалось, не видела. Молчание становилось невыносимым. Кашлянув, я нерешительно произнесла внезапно охрипшим голосом:

– Ксан, привет…

– Ангелина, это ты! – подслеповато щурясь, улыбнулась она иссохшим ртом.

– Да, – снова повисло неловкое молчание. О чем говорить, я не знала, мысли проносились с сумасшедшей скоростью, оставляя легкий шлейф пыли… Идя в эту обитель скорби, я и предположить не могла, что увижу подругу в таком состоянии.

– Включи свет, не видно ничего, – болезненно щурясь в мою сторону, и, приподнимая голову, попросила Ксана.

– Но ведь, – начала я фразу. Вовремя осеклась, прикусив язык и мысленно обругав себя последними словами. «Но ведь светит яркое солнце», – вот что чуть не ляпнула я. Она слепнет, молнией блеснула догадка.

Покорно щелкнув выключателем, я встала на самое освещенное место, чтобы Оксана все видела.

– Хорошенькая, – отводя глаза, без выражения сказала она, – а знаешь, я сегодня самостоятельно села, – с явной гордостью, похвасталась она. Я поняла, что дела совсем плохи, если такая малость кажется достижением…

– Молодец, – я отчаянно пыталась найти тему для разговора с некогда близкой подругой. Рассказывать о себе было неловко. Вроде, как хвастаться тем, что у тебя все хорошо. Расспрашивать о ней, еще более болезненная тема.

– А помнишь Вячика? Ромку? – внезапно спросила она, уставившись неподвижным взглядом в белый потолок. Слова застряли в горле, и я смогла лишь кивнуть, забыв о том, что Ксанка не смотрит…

– Погибли они. Оба. Через пару месяцев после того… Ну ты помнишь, – она перевела на меня глаза, полные слез, – разбились на мотоцикле. Я не стала тогда тебе говорить. Зачем… Знаешь, я ведь любила Вячика… Вот такая дурная, безумная любовь была. Половину головы ему снесло, под КАМАЗ влетели, – словно давясь словами, она вдруг сильно закашлялась. Рыбкой метнулась к ней мама с кувшином в руке. Оксану начало тошнить в подставленную емкость, страшно, казалось, остатки ее тщедушного тельца сейчас перельются в посудину… Побледневшая мама смотрела мимо меня остановившимся взглядом и бормотала:

– Так ее еще никогда не рвало…

Я попятилась к выходу. Как в прошлый раз, спиной, не отрывая взгляда от душераздирающей картины. Мама Оксаны посмотрела на меня с ненавистью:

– Это все из-за тебя! ТАК ее еще никогда не рвало! – с гневом и отчаянием выкрикнула она.

Крик подстегнул меня: выскочив в прихожую, торопливо обулась и выскочила из квартиры. Закрывая дверь, услышала тихий Оксанкин голос:

– Мама, при чем здесь Ангелина?

Лицо горело, пока я в трансе плелась домой. Несколько дней, после посещения больной подруги, на душе было тяжело и муторно. Но… Весна и юность брали свое, жизнь только начиналась, и я уверила себя, что все придет в норму. Ксанка обязательно выздоровеет. На пороге был май. Самый сладкий весенний месяц сочной зеленью и яркими красками расцвечивал унылые улицы, повеселевшие после долгой зимы. Решила верить только в лучшее.

…Я прибиралась в квартире, напевая под нос незатейливую песенку очередных «поющих трусов». Был погожий майский день, светило солнце, распускались трепетно нежные листья на деревьях. Хотелось петь и радоваться жизни. Скоро окончание школы и, несомненно, большое светлое будущее…

Звонок в дверь, заливистой трелью, прервал мой шедевральный сольный концерт. Не посмотрев в глазок, открыла дверь и остолбенела. На пороге стояли три бывшие одноклассницы, из Ксанкиной школы. Причин ходить в гости ко мне у них не было. Мы стояли и выжидающе смотрели друг на друга. Молчание, становящееся неприличным, прервала одна из девочек, Люда Мясницкая:

– Привет, Ангелина… Ты давно видела Оксану? – спросила она. Оксана! Что-то наплела про меня? Догадки, одна гадостнее другой, мелькали в голове. Вслух же промямлила:

– ЭЭЭЭ, не так давно… В начале апреля, кажется. А что?

Девочки переглянулись между собой. Глядя на меня странными глазами, полными жалости, Люда произнесла:

– ОКСАНА УМЕРЛА.

– Мама ее передала, чтобы ты пришла попрощаться, – тихо и четко произнесла другая девочка, Света. Но слова уже не проходили в сознание. Я оглохла от этих негромких слов, ослепла на несколько секунд. Не помню, как закрыла дверь, вошла обратно в комнату. Запнулась о ведро, по полу растеклась огромная лужа. Шлепая босыми ногами по воде, стала собираться, бестолково тыкаясь по углам и не понимая, что ищу. С трудом нашла юбку. кофточку, натянула в прихожей плащ… В голове была АБСОЛЮТНАЯ пустота.

Возле Ксанкиного тела, лежащего на табуретках, я пыталась убедить себя, что это сон, кошмар, сейчас проснусь и все закончится. Но пробуждения не было.

Глядя на обезображенное болезнью и смертью лицо, я поняла, что вместе с Ксанкой умерла какая-то часть моей души. Сидя рядом с остывающим телом, чувствовала себя маленьким беспомощным зернышком, попавшем в безжалостные жернова. Все мы зерна, а смерть перемалывает наши жизни в муку. Слез почти не было. Как будто все внутри покрылось коркой льда. Пыталась выловить в чертах Ксанки родное, близкое и теплое, но холод сковал мысли и эмоции. Я молчала, мысленно пытаясь попросить прощения у Ксанки. За что? Не знаю. Но чувство вины начинало подтачивать меня изнутри. Оксану похоронили в родном городе Н, на том же кладбище, где были похоронены и мои родители. Мама Ксанки, измученная болезнью и смертью дочери, вскоре продала квартиру и уехала жить в деревню…

Я была на похоронах. Мы с тетей Лидой поехали на машине. Дядя Гена, сокрушенно качая головой, отказался:

– Не могу, Ангелин, извини. Покойников боюсь, – и остался дома с неизменной бутылкой коньяка.

Впервые увидев место, где были похоронены родители, я не испытала ничего. Внутри застыл кусок льда. Не заплакала, не потеряла сознание, молча и спокойно смотрела на заретушированные фотографии родных людей. Только сильно мерзла, несмотря на жаркое майское солнце.

Примерно через неделю после похорон Ксанки, я проснулась посреди ночи от странной ноющей боли. В полудреме показалось, что это болит зуб, но, открыв глаза, поняла, что эта надсадная боль не во рту. Она перекатывалась по всему телу подобно ртути, ноющая, тянущая.

Боль не имела конкретной локации, была нигде и везде одновременно. Очищающие слезы обильно покатились из глаз. Я прорыдала до утра, вспоминая Оксанку, мучаясь от тяжкой душевной рези…

Это было мутное и странное время. Я жила, словно во сне, механически передвигаясь, выполняя все необходимое. Тетя Лида с мужем жалели меня, предоставленная себе, я совсем впала в сонное состояние. В голове царила благословенная пустота. Похожее состояние отрешенности от жизни было, когда узнала о смерти родителей. Однако, после смерти Ксанки было тяжелее, может быть потому, что я стала взрослее, осознала ВСЮ глубину и безвозвратность потери. К горю примешивалось чувство вины. Где были мои способности, почему не смогла предвидеть, уберечь ее от беды? Отнеслась ко всему так легкомысленно, даже увидев подругу умирающей…

Проходил день за днем в прострации. Вскоре закончила школу. Экзамены сдала успешно. Но дальнейшая жизнь не вызывала ровно никакого интереса. Надо было думать о поступлении в ВУЗ. Тетя Лида настаивала на экономическом образовании. Я и к этому отнеслась с философским равнодушием. Пусть будет экономика…

Однажды вернулась с занятий домой раньше обычного. Дядя Гена сидел один, как обычно в обнимку с полупустой бутылкой коньяка. Вторая, уже опустошенная, валялась на полу.

– Дочка пришла, – обращаясь к бутылке, сообщил он, – посиди со мной, дочь…

Я подошла, села напротив. Стало интересно, с чего он так напился. Употреблял тетин муж каждый день, но всегда в меру, пьяным его ни разу не видела. Дядя Гена сидел, щурился блестящими газами и курил. Мне показалось, что он плакал до моего прихода.

– Ангелина… Я виноват очень, – заговорил он, окутывая меня клубами дыма, – я с Оксаной… Оксану… Так хотелось ее, аж скулы сводило. Да и сама она не прочь была, кокетничала, глазки строила. А как до дела дошло, сопротивляться начала, кричала. что девственница, что не хочет. Не поверил… Она же здоровая девка была, по сравнению с тобой. Не смог сдержаться, с ума меня свела. А потом стыдно было очень… Да и страшно. Малолетка же. Деньги давал сначала, а потом узнал, что она со всеми подряд стала… Порвал все отношения, – он опустил голову на руки, затрясся всем телом, – прости, Оксаночка… Не смог ничего с собой поделать, – сквозь рыдания глухо проговорил он.

Я сидела молча, пытаясь утихомирить разбушевавшиеся мысли. Потом встала, ушла в свою комнату, закрыла дверь на защелку. Сидя в кресле, в сгущающихся сумерках, пыталась переварить услышанное. В душе закипала ненависть к дяде Гене. Сейчас мне казалось, что во всем произошедшем с Оксаной, со мной, даже в ее болезни, виноват только он. Если бы не лишил ее девственности, не было бы той мерзости, в которой она погрязла потом. Ярость разрасталась во мне, заполняя все существо, мешая дышать. Единственная мысль не давала покоя: не хочу больше его видеть.

Ненависть сжигала меня изнутри, как в тот день, после предательства Ксанки. Как тогда, я приоткрыла душу, выпустила черный сгусток наружу. Вздохнула глубоко, всей грудью.

И… Увидела «картинку». Ярко освещенная комната. На табурете стоит человек. Камера приближает его лицо и я невольно содрогаюсь, потому что это измученное и похудевшее лицо дяди Гены. Перед ним висит петля из толстой веревки, привязанной к крюку от люстры. Падает стул. Дергается в агонии тело. Босые ноги покачиваются над полом….

Пришла в себя. «Картинок» не было уже давно и эта была шокирующим откровением. Неужели снова началось? Дрожь пробрала до костей. Не хотелось бы снова стать «провидицей», знать, когда окружающие меня люди умрут…. И дядя Гена… Как бы не была велика злость на него, но как жить дальше с ТАКИМ знанием?

Я не могла больше находиться рядом с дядей Геной, каждый день видеть человека, повинного в смерти бывшей подруги. Поступив в институт на экономический факультет, переехала от тетки в общежитие.

Через год дядя Гена повесился. Хоронили его в закрытом гробу: так захотела тетя Лида. Мне не разрешила взглянуть на него.

– Молодая ты. Кошмары замучают, – коротко сказала она, взглянув на меня сухими бесслезными глазами. Она не плакала. Со стороны казалось, что она воспринимает все очень спокойно, только лицо похудело, черты его заострились.