Читать книгу Пограничная зона - Басти Родригез-Иньюригарро - Страница 12

***

– Скажи…

Реплика увязает в разжиженном времени. Любимый враг вытирает лоб его толстовкой (свою где-то оставил) и не запрокидывает голову – роняет. Под россыпями мурашек пепельно очерчивается яремная вена. Пальцы мнут рубашку с мрачным упрямством, угол воротничка невыносимо остр, особенно в соседстве с призывно вздрагивающим кадыком, но зацикливаться на бритвенном обаянии не стоит: его пальцы заняты тем же, озноб и жар пробивают его с той же симультанностью. Несколько утешает крыло расстёгнутой ранее манжеты. Восстановив логическую цепочку, он освобождает второе предплечье, выдирает рубашку из-под ремня, пуговицы из петель. Дышать становится проще. Уперевшись виском в стену, приятель следует его примеру. Пограничный сквозняк просачивается под рёбра, лишая власти тошноту и температурные сбои, наполняя смыслом увязшую фразу: «Скажи что-нибудь на том, другом языке».

Он говорит. Признаётся, что позывной любимого врага, отсылающий к парусам и пороху, при всей своей звучности раздражал его с детства. Замечает, что иначе как «первый класс, штаны на лямках, сопли пузырями» это неприятие не обозначишь.

– Переведи… – выдыхает визави с хмельной ухмылкой, и, пошатнувшись на подстрочнике, чудом не впечатывается лбом в его подбородок: – Даже ром бесит?

Ответ, отчасти несправедливый, сопровождается гравюрно заносчивым поворотом головы:

– Ты хотел сказать, ромовый напиток?

– О боже… Праздник для глаз.

В голосе приятеля – больше, чем бешенство, больше, чем восторг, а он продолжает, его понесло:

– Спирт с отдушками и сахаром, подозреваю, не с тростниковым?

Горячечный шёпот:

– Переходи на родной.

– Проблема…

– Блин, ты знаешь, какое наречие я хочу…

Пренебрежительные комментарии и подробное перечисление предпочитаемых сортов рома перетекают в не подлежащий расшифровке нарратив – бессвязные фразы, шумные выдохи, хриплые напевы, ни один из которых не разрешается в тонику. Веки слушающего – истончённые, тёмные, беспокойные – сомкнуты, руки в сомнамбулической пляске блуждают по стене, лианам пыли, переплетённым ногам. Сквозняк стремится стать ветром.

– Я переписываю историю. Кажется, слегка перерисовываю географию…

– Переписывается? – спрашивает он на языке, который понимают оба.

– Не то слово… – морёные глаза медленно открываются. – Только местами вообще не так, как мне хотелось.

– Это уж как водится, – угол его рта непроизвольно дёргается, прицел взгляда сбивается.

– Ну привет, – бросает любимый враг через плечо.

Подскочить разжатой пружиной мешает положение тел, втиснутых за пианино, которое диван, но четыре коленки взлетают синхронно. Сердце лезет через горло:

– Ты видишь? Видишь? Видишь?

Веки его приятеля темнеют пуще прежнего, губы выцветают до ч/б формата, отрицательно мотнувшаяся голова врезается в стену, рука в поисках равновесия цепляется за расстёгнутый ворот обезумевшего товарища, который тянет с показной невозмутимостью:

– Ладно, зато он тебя видит.

– И что имеет сказать?

– «А-ха-ха».

– Всё настолько запущено?

– Запущено. Настолько. Но не с тобой. В целом. Насмотрелся в своё время – по моей милости – на крошечные экосистемы, где каждый – дурное пророчество и неудобно правдивое зеркало для другого, где один падает за всех и отбрасывает тревожные тени на лица рядом дрейфующих, примерил на меня с десяток чужих, но вполне подходящих саванов, готовых и неизбежных… Судя по некоторым симптомам, не успел переварить тягостное впечатление – хотя, по чести, в его ли положении дёргаться по мелочам? – а тут ты во всей красе. «Никогда такого не было, и вот опять». Приграничные катапульты – ещё ладно бы, но специфическая фактура и романтические патлы в нагрузку – это уже ни в какие ворота.

Приятель ржёт, потом повторяет задумчиво:

– Дурное пророчество и не льстящее тебе зеркало…

– Льстящее, на мой вкус, но кто кому espejo4… Зависит, полагаю, исключительно от того, на чьей мачте воронье гнездо, в котором сидит наблюдатель. Короче, забей. Прошу извинить мою несдержанность.

– Ходок за черту, беседующий со стенкой, отнюдь не экзотика, – шепчет визави с интонацией покаянной. – Я бы не обратил внимания, даже в тот раз, когда ты смотрел мимо меня и вслух общался неизвестно с кем, но проскочило словосочетание, которое меня дёрнуло: воздушные за… Не то, заговариваюсь. Лабиринты. Воздушные лабиринты. Ты сейчас опять смотрел мимо и выглядел совсем как тогда, и я решил…

– Воздушные лабиринты – это к нему, ты правильно понял, – подтверждает «ходок за черту, беседующий со стенкой». – Но если бы ты его видел… – гортань царапает хохотом, – и, увидев, здоровался… Да-а-а, это было бы слишком!

Рука, беззастенчиво встряхивающая его за ворот, способствует многообразию, но не мощности звуковых волн.

– Почему? Почему это настолько смешно?

– Долго объяснять, – отшатывается он, стирая морось манжетой.

– А если в двух словах?

– Воздушные лабиринты.

– Принято, – усмехается любимый враг, никогда не настаивающий на внятных ответах.

Буйное веселье откатывается, обнажая неловкость и горечь. Он презирает себя за очередную пробоину в панцире, за окольную откровенность, за навязчивые идеи, за остаточный тремор, посему выкручивает себе руки, вытягивает жилы. Тоненькой струйкой монолога из тела сливается дух:

– Два принципиально разных состояния: говорить с ним по привычке и чуять, что эта сияющая эктоплазма, эта ненасытная антиматерия действительно есть, но любому нормальному человеку ясно, что по факту разницы никакой.

– Любому нормальному человеку ясно, что пограничная зона – бред угасающего сознания, и в глубине души я – самый озлобленный скептик, пока меня туда не уносит, – собеседник вновь оборачивается и спрашивает вкрадчиво, еле слышно: – Друг?

Мягко ступает меж любопытством и осторожностью. Пользуется тем, что всякое слово вне контекста может иметь кучу переводов или не значить вообще ничего, но это не тот случай, когда нужно перебирать лексические единицы, чтобы донести или подретушировать суть, поэтому он кивает, дёрнув бровями:

– Лучший.

– О, у тебя и такое водилось. Водится. Я хотел сказать «водится».

Что же сотворила с его лицом форма прошедшего времени? Ни прикрыться улыбкой, ни устыдиться не получается. Разглядывая изнанку фразы «У тебя и такое водилось», он чувствует себя беспардонно везучим и попутно плывёт в пустоте, проникаясь чужим одиночеством, ощущаемым как собственное, познаёт безбрежную soledad5, которую не с чем сравнивать.

Машинально ищет точку опоры. Сгребает ворот сидящего напротив. Тот как подкошенный падает навстречу.

Столкновение отмечает секунду, когда мир растапливается и взбалтывается до живой мглы, через смерчи которой они выходят в пограничную зону.