Читать книгу Исполнение желаний - Борис Л. Березовский - Страница 12

Несмотря на поздний час, спать Кириллу Аркадьевичу не хотелось. По всему выходило, что из его затеи сможет выйти толк. Вот уж действительно, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Кто бы мог подумать, что из его собственной жизни можно сделать роман-размышление. А вот поди ж ты! Хотя, конечно, радоваться рано – как говорится, только вошли в прихожую и сняли галоши.

Кирилл Аркадьевич сел в кресло, откинул голову и прикрыл глаза. Яркие, как цветные картинки, воспоминания детства вновь завладели его сознанием. Память выдавала все новые и новые подробности его дошкольной жизни. Такой же жизни, как и у всех его тогдашних сверстников, ну или, точнее, почти как у всех.

С какого-то момента Кирилла стало притягивать к себе пианино, гордо стоявшее в их более чем скромной комнате. И не удивительно. Сколько раз на его памяти отец садился за это пианино и очень здорово пел и играл! Особенно Кириллу нравились те песни, которые отец пел с чувством, прикрывая глаза и не глядя на свои руки, сами находившие нужные клавиши. Как выяснилось, песни были украинскими, а папа родом из столицы Украины. Мама же родилась в Белоруссии, в городе, стоящем на Березине, любимом городе – как узнал много позже Кирилл – Михаэля Самуэльевича Паниковского, а также родине уже упоминавшегося ранее Эфраима Севелы.

В этом городе, где после войны была расквартирована воинская часть отца, мама с папой и познакомились. Он увидел ее в театре, представился, пошел провожать. Мама – девушка бойкая – провожать не советовала: ее ухажеры, здоровенные парни, наверняка поджидавшие ее у ворот, могли папе и накостылять, не посмотрев на лейтенантские погоны. В ответ же папа только улыбнулся, а когда и впрямь навстречу вышли двое бугаев, он просто перебросил их через забор, чем окончательно сразил по-настоящему понравившуюся ему маму.

В этом городе Кирилл и родился. Там же – в своем собственном маленьком доме, каким-то чудом сохранившемся в самом центре города, – проживали и родители мамы – его бабушка и дедушка. Мама говорила Кириллу, что он уже был у них в гостях, но сам Кирилл этого не помнил. Семья же папы жила в Киеве, и папа говорил, что, как только появится возможность, они обязательно навестят его родных.

Так вот за этим пианино, подтаскивая к нему стул, Кирилл стал проводить все больше времени. Он бренчал, нажимая на разные клавиши; прислушивался к «толстым» и «тонким» звукам, рождавшимся в противоположных концах черно-белой клавиатуры; перебирал своими маленькими пальцами одну клавишу за другой, терпеливо вслушиваясь в то, как затихает звук.

К тому же неожиданно он начал петь. Пел песни бодрые, часто звучавшие из черной тарелки радио; пытался повторять за няней Асей песни грустные, лирические, от которых почему-то хотелось плакать; бездумно повторял подслушанные где-то и не всегда понятные ему частушки. Причем пел очень чисто. Тем тонким, звонким голоском, который у мальчишек называется дискантом.

Отец сиял от счастья. Он всегда мечтал – с момента появления на свет Кирилла – вырастить из сына музыканта. Не самодеятельного, каким он сам, по сути дела, и являлся, а настоящего, высокообразованного профессионала.

Как смог оценить спустя годы Кирилл – отец по части музыки был одарен безмерно. Он играл на скрипке, мандолине и гитаре, всех медных духовых, баяне и аккордеоне, ну и, конечно, на рояле, к которому относился с благоговением. Ведь не случайно из Германии он привез не ковры и посуду, как другие офицеры, а тяжеленное пианино. Кирилл как-то подслушал: родители ссорились, и мама выговаривала папе за это, упрекая его в бесхозяйственности.

Ноты папа знал, но играл, что называется, по слуху, умея быстро подобрать мелодию и аккомпанемент практически любой песни, услышанной им по радио или в кино. Особенно отец гордился тем, что на фронте – где он был командиром взвода, а потом и батальона 76-миллиметровых пушек, – имея под рукой лишь дряхлую гармошку-двухрядку, умудрялся подбирать все народные песни, которые напевали ему бойцы семи национальностей, служившие под его началом. К тому же отец прекрасно пел красивым низким баритоном и, вечно оказываясь в центре любой компании, всегда предпочитал выпивке и преферансу – игру на пианино, пение и танцы.

К музыке отец пришел довольно рано – лет с шести, и по достаточно трагическому случаю. В их доме, расположенном в беднейшем киевском районе – на Подоле, жил столяр, хорошо игравший на скрипке. Он летом часто выходил во двор и радовал своей игрой соседей, собиравшихся там посудачить, а заодно и подивиться на талантливого скрипача. В толпе верных слушателей, как водится, были и дети, среди которых тот и заприметил Аркадия – будущего отца Кирилла.

И когда со столяром произошло несчастье – на работе ему оторвало руку, – он, вернувшись из больницы, подарил Аркаше свою скрипку, пообещав и научить его играть. Но поскольку Аркаша был мал, а скрипка – большая, то столяр одной рукой выдолбил в одной из стен двора выемку, куда Аркаша и укладывал гриф скрипки, пока учился играть. Аркаша рос, и над первой выемкой в стене появилась вторая, а затем и третья. Ну а потом, когда Аркадий вырос, выемки ему уж больше не понадобились – он мог держать скрипку сам и радовать своего учителя удивительными успехами.

Шли годы, и отец Кирилла, сам научившийся играть на многих инструментах, хоть и мечтал стать профессиональным музыкантом, но не смог. Семья была большой, и ни о какой учебе не велось и речи – не то что учить, кормить всех было нечем. И отец стал военным, поступив в шестнадцать лет в артиллерийское училище, а в восемнадцать – получив погоны младшего лейтенанта – отправился на фронт.

О том, как он научился играть на рояле, отец сам всегда рассказывал как о легенде. А дело было так. Попав после ранения обеих ног в московский госпиталь, он впервые увидел вблизи этот чудо-инструмент – большой кабинетный «Бехштейн», стоявший в холле первого этажа, недалеко от вахты. Отец играл немного на аккордеоне, но к роялю, до того момента, не подходил ни разу. И вот, передвигаясь на коляске, он часто подъезжал к «Бехштейну» и, применяя уже имевшиеся навыки игры на аккордеоне, пытался что-то наигрывать и на этом новом для себя инструменте.

По счастью, в том госпитале в военные годы служил вахтером отец известной пианистки Марии Гринберг. Она же часто приходила навестить своего отца, да и, наверное, немного подкормиться. И вот, увидев как-то молодого лейтенанта, насилующего «Бехштейн», она не выдержала, подошла и что-то подсказала в плане правильной организации движений рук. Каково же было ее удивление, когда, придя в следующий раз, она воочию убедилась, что лейтенантик, вняв ее советам, значительно продвинулся вперед. И тут она, обрадовавшись, похвалила начинающего пианиста и пообещала дать ему несколько уроков. И обещание свое сдержала. А так как лейтенант, участвующий в госпитальной самодеятельности, был нужен всем – особенно начальству, его и постарались придержать гораздо дольше, чем требовалось для окончательного излечения. Уроки с Гринберг продолжались, и кончилось все тем, что даже музыканты-профессионалы, слышавшие игру папы, не сразу верили тому, что он никогда и нигде не учился.

Вот каким был отец у Кирилла! И надо ли говорить, как Кирилл им гордился и как хотел порадовать своими успехами. А потому и в музыкальную школу, задолго до общеобразовательной, пошел с большой охотой. Ему там нравилось все – и его учительница Вера Кузьминична Рачковская, и большая, с толстыми картонными обложками «Школа игры на фортепиано» какого-то А. А. Николаева, и участие в репетициях хора.

Не нравилось ему только сольфеджио. Зачем, не понимал он, нужно писать ноты в тетрадке, когда они и так уже напечатаны, и зачем нужно петь, называя ноты, а не слова. Честно говоря, нелюбовь к сольфеджио в дальнейшем отрицательно сказалась на его училищной и консерваторской учебе – вероятно, в маленьком провинциальном городке преподавание этого важнейшего для музыканта предмета велось из рук вон плохо. И еще ему очень не нравилась его нотная папка – черная, большая, с витыми ручками и тесемками по бокам, с вытесненной на одной из крышек смешной лирой. Он терпеть не мог носить ее в руках – тяжелая папка волочилась по земле, и все прохожие прекрасно видели, что вот, мол, – идет маменькин сынок в свою музыкальную школу. Этого он почему-то стеснялся.

А вот игра на пианино ему нравилась, и он самозабвенно разучивал одну красивую пьеску за другой, стараясь держать пальцы так, как велела ему Вера Кузьминична – круглыми, как яблочко. И даже много лет спустя, сам обучая малышей игре на фортепиано, отчетливо припоминал, какими трогательными ему то гда казались те же пьесы – и «Василек», и «Девица зарученная», и «На горе, горе», и «В садике», и многие, многие другие, слава богу, сохранившиеся в педагогическом репертуаре до сих пор.

Мама тоже очень радовалась его успехам, хотя сама к музыке не имела никакого отношения. Как говорил папа: «Рите медведь на ухо наступил», и все почему-то громко смеялись. Мама на это не сердилась и даже, сидя дома за тетрадками учеников, сама часто, правда, очень фальшиво, напевала – он это хорошо запомнил – одну и ту же песню: «Хо-ро-ша-а страна-а Болга-рия, а-а Россия лучше всех!» И всегда это было очень смешно и весело.

А еще он стал больше читать – особенно стихи. Раньше их ему читала мама, а теперь он и сам мог брать книжки Агнии Барто, Сергея Михалкова, Корнея Чуковского, Самуила Маршака, Бориса Житкова и других детских поэтов, и наслаждаться той своеобразной музыкой, которая как бы сама собой рождалась при чтении этих стихов вслух. Но самым любимым поэтом Кирилла был Александр Пушкин. Его сказки и другие стихи нравились ему чрезвычайно. Множество стихов он знал наизусть и мог декламировать их по первой же просьбе. Кирилл даже пытался сам сочинять стихи, но у него, конечно, ничего не получалось. Но он не огорчался – был уверен, что, когда пойдет в школу, всему научится там.

Однажды осенью мама сказала Кириллу, что у него скоро появится братик или сестричка. Кто именно, она не знает, но разве это важно? Конечно, не важно, ответил Кирилл, но про себя подумал, что важно другое – мама станет возиться с маленьким, а он, Кирилл, уйдет на второй план. Он часто видел маленьких детей в колясках, и видел, как их мамы возились с ними и сюсюкали. Видеть это было противно, и он даже представить себе не мог, где поместится кроватка малыша, куда встанет его коляска, и вообще – как они станут дальше жить. Но делать было нечего – надо было привыкать к этой новости и как-то подготовиться. Как именно готовиться, он не знал, но про себя подумал, что лучше бы был братик – девчонок он вообще терпеть не мог. А братика он смог бы защищать, показывать ему свои игрушки и даже, может быть, отдал бы ему свой пистолет. А папу попросил бы сделать новый, так как этот потерял уже прежнюю привлекательность и был не очень-то похож на настоящий.

А настоящий папин пистолет он недавно видел, и даже подержал в руках. Черный, тяжелющий, с рифленой рукояткой, он был похож на хищного зверя. Покачав его двумя руками, Кирилл счел за лучшее отдать его обратно папе. Как говорила мама, «от греха подальше». А началось все с громкого скандала, когда случайно, роясь в тумбочке, мама нашла там коробку с патронами от папиного пистолета. Что началось! Кирилл даже подумал, что папе тоже попадет тем белым ремешком. Но обошлось.

А кончилось все тем, что папа, смущенно смеясь и оправдываясь, взял коробку, присел с ней перед печкой, и, вынимая из коробки патрон за патроном, каким-то образом стал вытаскивать из гильз пули, а порох высыпать на медный лист, прибитый перед печной дверцей к полу. Затем он маленькими порциями жег порох в печке, а мама, заткнув уши, чтобы не слышать пороховых вспышек, кричала, что он взорвет весь дом, и что война давно уже закончилась, а он, как маленький, не может наиграться. Кириллу все это ужасно нравилось – и то, что ругают не только его, но и папу, а главное – то, что папа, убрав в планшет гильзы, отдал ему – Кириллу – все пули. О таком сокровище он и помыслить не мог, хотя мама так и не поверила, что пули, сами по себе, не представляют никакой опасности, и все хотела их у него забрать. Но папа защитил его и даже дал потрогать свой командирский пистолет.

А вскоре, как раз после Нового года, маму увезли в роддом, откуда она вернулась уже с братиком – Костиком. Он был весь сморщенный, но уже волосатый и, как говорили взрослые, очень упитанный и крупный. Конечно, жизнь Кирилла изменилась. Вместо няни Аси в доме появилась тетя Оля. Она помогала маме нянчить Костика, вела домашнее хозяйство и как-то очень быстро вошла в их семью. Папа по-прежнему пропадал на службе, мама была дома и не ходила на работу, Костик рос тихим и смирным, и Кирилл, познакомившись поближе с тетей Олей, решил, что ему повезло.

Тетя Оля не пела песен, как Ася, но зато регулярно ходила молиться, причем и в церковь, и в костел. Как она объяснила, два ее покойных мужа были разной веры – один из них был православным, а второй – католиком. Вот она и молилась: за упокой души одного – в церкви, а за упокой другого – в костеле. И, к удивлению Кирилла, мама разрешила тете Оле брать его с собой. Он до этого ни разу не был в храмах, хотя и знал, где они находятся.

После первых посещений церкви и костела Кирилл взахлеб рассказывал о том, что там увидел. Ему понравилось в костеле больше, хотя и в церкви было интересно. Узнав об этом, папа очень удивился и сказал, что вера в бога – это глупость. Во всяком случае сегодня, в наше время. А вот, как сказал папа, в древности у храмов было очень много функций: они служили людям и музеем, и театром, и концертным залом. Ходить сегодня в церковь – стыдно, но если очень хочется – то с тетей Олей можно. На том и порешили. Но очень скоро Кириллу это надоело, и он стал оставаться дома. А вот когда подрос Костик, то он часто с тетей Олей ходил в церковь и, возвращаясь оттуда, очень смешно, подражая попу, гнусавил: «Во имя Отца, Сына и Святаго Духа – ами-и-инь!»

Вообще, как говорила мама, с Костиком оказалось меньше хлопот, чем с Кириллом. Он рос спокойным, уравновешенным ребенком, мог часами не сходить с одного места, тихо и самозабвенно играя со своими игрушками. Одно лишь волновало маму – Костик рос искусственником, то есть слишком рано отказался от груди. В отличие от Костика, Кирилл сосал мамину грудь чуть ли не до полутора лет. Как вспоминала мама, маленький Кирилл поступал очень подло – наевшись, обязательно кусал ее сосок, благо зубы у него уже выросли большие.

Надо сказать, что Кирилл с каждым днем узнавал о своей прошлой жизни все новые и новые подробности. К примеру, мама рассказала, что когда Кирилл родился, то в горле у него образовалась опухоль. Его прооперировали, но если бабушка бы не купила на базаре – за сумасшедшие деньги – только что появившийся пенициллин, то еще неизвестно, выжил ли бы он. И показала ему в зеркале чуть видный шрам под левым ухом, о котором раньше он и не подозревал. И добавила, что маленький Кирилл, даже когда начал ходить, еще долго склонял головку к левому плечу.

А те деньги они с бабушкой, в буквальном смысле, выкопали из-под земли. Точнее, не сами деньги, а массивную золотую брошку, которую нашли, копая грядки у своего дома. Они тогда только вернулись из Свердловска, где провели годы войны в эвакуации, и у них, кроме документов и кой-какой одежды, совсем ничего не было. Эта брошка просто спасла их в те годы. На вырученные от продажи брошки деньги они потом с папой и свадьбу справили, и пенициллин для Кирилла купили.

А много лет спустя, когда отца уже не было в живых, мама рассказала Кириллу и о том, с какими приключениями она его рожала. Сразу после родов у нее открылось обильное кровотечение. Будучи неопытной молодой девушкой и думая, что так и надо, она об этом молчала. Счастье, что сестры заметили. Поднялась суета, никто не знал что делать, пока не прибежал их главный хирург-гинеколог. Недолго думая, он засучил рукав халата до локтя, густо намазал руку йодом и засунул ее маме в то место, каким она Кирилла и рожала. Так, чудом, мама выжила. Как, впрочем, и Кирилл.