Читать книгу Исполнение желаний - Борис Л. Березовский - Страница 18

А совсем скоро у Кирилла началась новая жизнь – он, наконец-то, пошел в школу. Сопровождаемый мамой и папой, он в первый день шел в школу, как на праздник, – в новенькой форме, с цветами для учительницы и коричневым портфелем, в котором рядышком лежали пенал с карандашами и стирательной резинкой, тетрадки и учебники, не раз прочитанные им от корки и до корки.

И знакомая уже Кириллу белоснежная двухэтажная школа, и их просторный светлый класс, и одноклассники, среди которых были Мила Грусман и Игорь Сивков, и его первая учительница – Любовь Матвеевна, немолодая, но приветливая женщина с косой, красиво уложенной вокруг головы, – Кириллу очень понравились. Все было как в фильме «Первоклассница», который он недавно посмотрел вместе с папой и мамой: и первый звонок, и приветствие десятиклассников, и речь директора и кого-то из родителей – в общем, все прошло так, как и ожидалось. А вот сама учеба Кириллу показалась скучной: он уже умел хорошо писать, читать и считать, в то время как подавляющее большинство его одноклассников едва знали буквы и цифры. И пока Любовь Матвеевна возилась на уроках с остальными, Кирилл откровенно скучал, не зная, чем себя занять.

Другое дело – переменки. На них всегда было и весело, и интересно: большие просторные коридоры давали всем возможность найти себе занятие по душе: старшеклассники играли в чехарду; малышня, жавшаяся к стенкам, смотрела на них с ужасом и восторгом; дежурные по школе, с красными повязками на рукавах, пытались наводить порядок, но все равно все бегали, смеялись, суетились. А еще все дружно ели бутерброды, принесенные с собой из дома: кто с колбасой, кто с сыром, а кто и просто с маслом или маргарином, густо посыпанные сахарным песком.

Электрического звонка в школе не было – в большой медный колокольчик звонила нянечка-техничка, внимательно следившая за стрелками на больших круглых часах, висевших высоко на стенке возле входа. А еще у гардероба на небольшом столе стоял высокий серый бак с водой для питья, со встроенным краном и железной кружкой, прикрепленной к баку никелированной цепочкой.

Помимо переменок, Кириллу нравились уроки пения и рисования, а также те занятия, которые Любовь Матвеевна проводила с ними на природе – в густом парке, расположенном поблизости на склонах Замковой горы, на школьной спортплощадке и на приусадебном участке с многочисленными грядками и цветочными клумбами. Но больше всего нравились Кириллу уроки труда, на которых все та же Любовь Матвеевна учила первоклашек с помощью ножниц и клея делать всевозможные поделки то из цветной бумаги и картона, то из собранных в парке желудей, то из сырых яиц, приносимых ими из дома, и из которых с помощью двух дырочек они учились извлекать содержимое.

За несколько месяцев они так наловчились, что к новогодним праздникам сумели понаделать несметное количество красивых елочных игрушек, которые потом с восторгом узнавали на огромной школьной новогодней елке, установленной в спортивном зале. Запомнились Кириллу и первый в его жизни школьный костюмированный бал, и традиционный конкурс новогодних стенгазет, ежегодно проводимый старшеклассниками.

На уроках же по-прежнему Кириллу было скучновато. От нечего делать он увлекся прописями – специальными тетрадками со слабо пропечатанными графическими элементами букв и цифр, которые нужно было обводить, учась тем самым писать красивым, или, как принято было говорить – каллиграфическим, почерком. Преуспев в этом занятии, Кирилл научился писать так красиво, что его почерк стал неотличим от прописей, и мама с гордостью долго хранила его тетрадки по чистописанию – был и такой школьный предмет, – хвастаясь перед знакомыми его успехами.

Все в школе шло по заведенному порядку и, казалось бы, ничто не предвещало неприятностей. Но они вдруг неожиданно пришли. Все началось с того, что старшеклассники принесли в школу карбид – вещество, используемое на стройках и имеющее свойство взрываться при соприкосновении с водой. Недолго думая, на переменке ребята бросили карбид в бачок с водой и убежали. Понятно, через некоторое время раздался сильный взрыв и помещение школы заполнил жуткий запах. Бачок, подброшенный до потолка, упал обратно на пол и расплющился. Что началось! Завхоз Иван Данилович, всегда ходивший в гимнастерке с портупеей, стал хвататься за бок в поисках отсутствующего пистолета, директор – вызывать милицию, а школьники и педагоги, оправившиеся от испуга и выскочившие в коридор, увидев мечущегося завхоза, – хохотать! Виновных так и не нашли – приехавшие милиционеры, вместо того чтобы искать преступников, зажали вмиг носы и присоединились к смеющимся учителям и детям.

Но с этих пор карбид стал в школе очень моден. То в одном, то в другом классе начали взрываться чернильницы, установленные в специальных углублениях на каждой парте. Наученные опытом с бачком, мальчишки-старшеклассники стали бросать в чернильницы мельчайшие карбидные крупицы, не причинявшие большой беды, но вызывавшие такую же реакцию, сопровождавшуюся и чернильным всплеском, и неприятным запахом. Дело дошло до того, что каждую чернильницу перед уроком стали проверять не только педагоги, но и ученики.

Со временем история с карбидом подзабылась, но чернильница – источник прошлых неприятностей – привлекла внимание Кирилла как возможный объект новых шалостей. Причина была в том, что сидевшая перед ним Мила Грусман – такая же отличница, как и Кирилл, но редкостная ябеда, не упускавшая случая доложить учительнице о мальчишеских проделках, – обладала пышной черной и длинной косой с большим бантом, постоянно мелькавшим у него перед глазами. И в какой-то момент, разозлившись, Кирилл засунул кончик Милкиной косы в свою чернильницу. Печальные последствия столь дерзкого поступка не заставили себя долго ждать. Измазанные чернилами передник и платье вызвали у Милки не только злые слезы, но и приступ яростного гнева, завершившийся сильнейшим ударом Милкиного портфеля по Кирилловой голове. Обоих нарушителей порядка Любовь Матвеевна выставила из класса в коридор, где они, не найдя лучшего применения своим чувствам, еще и подрались.

Вернувшаяся после уроков мама, сполна проинформированная о его подвигах, поставила Кирилла в угол, пообещав попозже – когда вернется папа – как следует погладить попу сына ремешком. Ну, а уж когда пришла взбешенная Мария Моисеевна – мама Милки, потребовавшая самых строгих мер воздействия, вечерняя порка стала практически неотвратимой.

– Ну что, выдрали, выдрали?! – заверещала Милка на весь класс назавтра, увидев входящего в дверь Кирилла.

– С чего ты взяла? Вовсе нет, – ответил ей Кирилл, внезапно ощутив, помимо саднящей ниже спины боли, еще и слезы обиды, предательски подступившие к глазам.

– Выдрали, я точно знаю. Мне мама сказала. Маргарита Ароновна пообещала. А она свое слово всегда держит! – торжествовала Милка. – Будешь теперь знать!

– Ну ты, коза кудрявая, лучше помолчи, – вступился за приятеля Игорь Сивков. – Будешь вопить – мы тебя на переменке в мужской туалет затащим!

Милка заткнулась мгновенно – страшнее угрозы для девчонок в их школе не существовало.

– А ты, Лаврик, не переживай, – хлопнув Кирилла по мягкому месту, Игорь по-своему утешил товарища: – Тебя-то хоть дома драли. А меня отец летом при всех во дворе отлупил. Спустил штаны – и крапивой! Вот стыдуха-то была! Ты бы видел!

И, показав кулаки Милке, приятели, обнявшись, вышли в коридор под хохот всего класса.

Окончив год круглым отличником и в общеобразовательной, и в музыкальной школе, Кирилл вместе с подросшим Костиком и мамой опять уехал к бабушке и дедушке на лето. У папы были сборы и учения в лагерях, а тетя Оля наконец-то получила отпуск.

Приехав в третий раз в гости к дедушке и бабушке, Кирилл в первые же дни ощутил произошедшие в доме перемены. Причем перемены к худшему.

Во-первых, Стася и Анюта уехали работать на все лето в пионерский лагерь, а значит с частыми купаниями в Березине, о которых так мечтал всю дорогу Кирилл, можно было попрощаться. Во-вторых, все обитатели дома как-то разом сильно постарели: заметно сник Джульбарс, все больше лежавший в тенечке и не прыгавший даже при виде мозговой косточки; куда-то запропастился кот Мурзик, появлявшийся, по словам бабушки, лишь к вечеру, чтобы поесть, и быстро исчезавший вновь; да и сама бабушка внешне сильно сдала: сгорбилась, сморщилась и стала часто беспричинно плакать, читая и перечитывая две свои любимые книги – «Войну и мир» Льва Толстого и «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте. Она и в прошлые годы читала эти книги – читала медленно, пришептывая и как бы про себя, но на самом деле вслух, только очень тихо. В-третьих, дедушка стал сильно кашлять, надолго заходясь в частых приступах, из которых выходил с трудом, отплевываясь и утирая выступившие слезы. Курить же свой любимый «Север» он не перестал и на все советы сходить к врачу отделывался шуточками.

«Сколько же лет всем нам тогда было? – Кирилл Аркадьевич задумался и, посчитав, пришел к удивившему его результату: – Мне – семь, Костику – два, маме – всего двадцать девять, папе – тридцать один, а бабушке с дедушкой, наверное, за пятьдесят. А ведь они казались мне глубокими стариками! Странная это штука – детское восприятие. А может, полвека назад люди и впрямь выглядели старше своих лет». – Озадаченно почесав в затылке, он стал вспоминать, чем же запомнилось ему то лето. А запомнилось оно немногими, но очень характерными штрихами.

Приезд мамы, Костика и Кирилла сразу же создал в тихом доме бабушки и дедушки обстановку легкой истерии. Детей надо было развлекать, разнимать, утешать, укладывать спать, читать им книжки, отвечать на вопросы и следить, чтобы они чего-нибудь не натворили. Но главное, о чем непрестанно заботилась бабушка, их надо было сытно кормить!

Пощупав своими длинными узловатыми пальцами ягодицы Костика и Кирилла, бабушка сварливо заявила маме:

– Ты что их, Рита, не кормила? У них же попы жидкие! Их надо срочно откормить!

На что мама, не менее сварливо, отвечала:

– Отстань от детей! Они нормально упитанны! Нечего им печень портить! И не клади ты столько масла во все блюда! Они же к этому не привыкли, только желудок расстроят! Ну не тридцатые же годы – голод уже в прошлом!

Смертельно оскорбленная бабушка гордо умолкала, но продолжала тем не менее откармливать, как на убой, любимых внуков, упрямо считая плотность их ягодиц основным мерилом физического здоровья. Дедушка же, растерянно глядя на все это, поднимал вверх руки и вздыхал:

– Их вэй! Черт его бога душу матери знает! Суетоха! Ей богу, суетоха!

Новое словечко, изобретенное дедушкой, – по всей видимости, производное от «суеты» и «суматохи», – очень веселило и маму, и Кирилла. И вообще, он узнал много новых слов на идиш, то есть на еврейском языке, которым взрослые время от времени стали пользоваться для того, чтобы скрыть смысл своих пререканий от Кирилла. Так он узнал, что по-еврейски «кум а гер» – значит «иди ко мне», «чепезахоп» – «отстань», а «ге а век» – «уйди». Слово «мишугинэ» означало «сумасшедший», а «шлимазл» – «неудачник», «аидише коп» – «умный еврейский мальчик», а «гой» – «не еврей». Но больше всего ему нравилось слово «балабостэ» – «хозяин» и смешное выражение «азохен вэй», означавшее, примерно: «А! Перестаньте мне сказать!»

Ну а поскольку в разговоры бабушка и мама вставляли много русских слов, Кирилл стал вскоре понимать, о чем шла речь. А шла она в основном о деньгах. То, что «гелд» на идиш означает «деньги», Кирилл понял сразу. Бабушка талдычила, что мама не умеет считать деньги, что деньги надо собирать «копеечка к копеечке», что умные люди всегда откладывают «на черный день», а «мишугинэ-мама» бездумно тратит все, что зарабатывают и она, и папа. На это мама отвечала: ни за что, из-за одного «черного дня», она не будет делать все дни «черными». Что всегда можно занять у друзей, а потом отдать – не для того они с папой работают, чтобы колготиться над каждой копейкой.

Бабушка опять бубнила, что у них с папой нет своего дома, что жить на частных квартирах – глупо, что папе нужно уходить с военной службы, раз он, трижды сдав на все пятерки, не прошел мандатную комиссию при поступлении в академию. Что ему надо учиться, что «самашедший» Хрущев все равно разгонит армию, что надо возвращаться всей семьей к ним с дедушкой и «строить жизнь». На что мама отвечала, что ни за какие коврижки не вернется, что с нее хватит того «еврейского кагала», в котором она прожила всю свою молодость, и что не надо лезть в ее жизнь, а главное – не надо портить жизнь детям.

Кирилл из этих перепалок узнал немало нового. Во-первых, то, что папа трижды поступал в какую-то, наверное военную, академию, и его не приняли по какой-то особой причине. Будучи не по годам смышленым, он догадался, что это было прямо связано с еврейством. А во-вторых, он как-то сразу понял, что старые евреи – во всяком случае, и бабушка, и дедушка, и их знакомые – люди шумные и странные, живущие не такой жизнью, как другие, и раз уж мама против какого-то «еврейского кагала», то и ему, Кириллу, от евреев надо держаться подальше. К тому же, горькое воспоминание о Милочке и ее маме – единственных евреях, кроме бабушки и дедушки, с которыми он был знаком, – надежно укрепило его в этом мнении. Правда, непонятно было, как относиться к Костику и самому себе, Мирону Михайловичу и папе с мамой – тоже евреям, но на этот вопрос он ответа найти так и не смог.

Дедушка, явно побаивавшийся бабушку и маму, в их яростные споры не влезал, а вставлял лишь едкие слова на идиш, понять которые Кирилл не мог. Затем дед уходил на огород, где все свое свободное время возился с каким-то особым сортом помидоров, доставшимся ему по случаю в прошлом году. И действительно, еще в прошлый приезд Кирилл отметил, что помидорные кусты у дедушки были намного больше тех, которые он видел в огороде их квартирной хозяйки.

Своим любимым помидорам дедушка отдавал все силы. Придя с работы и едва успев поесть и выкурить папироску, он брал большую кисточку и шел на грядки. И там, присев на корточки или согнувшись – в зависимости от высоты куста и местоположения распустившихся на помидорных веточках желтых цветочков, – погружал кисточку в чашечку цветка и делал там несколько кругообразных движений. По сути он выполнял работу, которая природой была предназначена пчеле – то есть опылял каждый цветок своими собственными руками. А поскольку кустов было много и цветков на кустах – видимо-невидимо, то и конца-края дедушкиной работе тоже не было видно.

И бабушка, и мама, посмеиваясь над его трудом, который мама называла не иначе как сизифовым, не упускали все же случая прикинуть, каких размеров будет урожай, если, дай бог, все опыленные цветы принесут завязь, а потом и вожделенные плоды.

– Смейтесь, смейтесь, глупые курицы, – ворчал дедушка и с новой силой продолжал корпеть над кустами. – Вот вырастим мы помидоры, да повезем с Кирюшей на базар, да продадим – тогда посмотрим, кто из нас Сизиф.

– А кто такой этот Сизиф? – как-то спросил Кирилл, не отходивший ни на шаг от деда в надежде, что и ему он разрешит хоть чуточку поопылять цветочки.

– Да в древности был такой царь – очень плохой. И после смерти его наказали боги – заставили вкатывать на гору тяжеленный камень, который все время обратно скатывался вниз. И так с утра до темной ночи, каждый день.

– И получалась бесполезная работа?

– Ну, таки да! Совершенно бесполезная! А что может быть хуже бесполезной работы! Подумай, Кира! Ничего! Человек должен всегда видеть результат! Запомни это!

И Кирилл запомнил. На всю жизнь.

«Да, действительно запомнил, – подумал про себя Кирилл Аркадьевич, – и если всеобщая формула счастья, по-видимому, отсутствует, то всеобщим синонимом несчастья вполне может являться понятие “сизифова труда”. И, к сожалению, примеров – пруд пруди! Как говорил дедушка – большой воз и маленькая тележка».

Однако, вспомнив эпопею с помидорами, Кирилл Аркадьевич не мог не вспомнить и ее финал. Цветочки таки вскоре превратились в завязь, а там – недели через три, к концу июля – на всех кустах набухли и плоды. Сначала серые, потом зеленые, они в какой-то миг порозовели и налились. Не дожидаясь, когда помидоры покраснеют, дедушка их аккуратненько снимал с кустов и, завернув в газетные обрывки, укладывал в большие чемоданы и сундук, стоявшие в сарае.

Спустя еще неделю помидоры в чемоданах стали совсем красными, и дедушка начал готовить тележку и картонные коробки, чтобы в ближайшие субботу и воскресенье везти свой урожай на базар. Он был готов взять с собой и Кирилла, но мама, в принципе не одобрявшая идею с торговлей, но не знавшая, как дедушку остановить, сразу же заявила свое категорическое «нет».

– Где это видано, чтобы сын учительницы и офицера торговал на базаре? Стыд и срам какой-то получается! – шумела мама и, пытаясь найти поддержку со стороны бабушки, просила ее угомонить мужа:

– Хоть ты меня поддержи! Что восьмилетнему ребенку делать на базаре? Там ходят разные люди, антисанитария полнейшая! Где он там поест? А проблема с туалетом! С ума все посходили!

Но бабушка, совсем неожиданно для Кирилла, готового на все, только бы пойти с дедом на базар, маму не поддержала:

– Ты, Рита, не шуми. Продавать выращенное своими руками не стыдно. Да и деньги в доме не валяются. Я и так не отхожу от швейной машинки – обшиваю всех, кто ни попросит. А Кирилл уже не ребьенок. Он умный мальчик. Пусть посмотрит, как деньги достаются. Да и пойдут они ненадолго, не так много у Арона помидоров. А что он твой сын – так кто это знает? И тебя здесь не знают, и твоего Аркадия. А Кирилла и подавно никто не узнает.

– Мамочка, миленькая, – завопил Кирилл, – отпусти меня на базар! Я буду дедушку слушаться, честное слово! Мне так хочется пойти с ним. Да и ему со мной будет не скучно. А я хорошо позавтракаю и есть совсем не захочу. И в туалете я знаю, что и как делать. Я же в школе первый класс закончил!

– Нет, вы все сошли с ума! Какой базар, какая торговля! – не унималась мама, но постепенно, под напором родителей, убедительно доказывавших ей, что ничего с Кириллом не случится, сдалась:

– Черт с вами, пусть идет! Но смотри, Кирилл, от дедушки ни на шаг! Чтобы слушался беспрекословно и не шалил!

– Мамочка, я буду слушаться! Вот увидишь! Правда-правда! – у Кирилла от счастья даже дыхание перехватило.

И вот в ближайшую субботу, рано утром, плотно позавтракав и выслушав все наставления бабушки и мамы, они с дедом выкатили тележку с помидорами за ворота и не спеша направились к базару. Идти было совсем недалеко – кварталов пять, – и минут через двадцать они уже оказались на базаре. Заплатив в конторе за место и весы, дедушка пристроил тележку у свободного прилавка овощного ряда, выложил помидоры, поставил ценник и стал поджидать покупателей.

Кирилл с любопытством огляделся. Вокруг них за прилавками стояли люди, тоже торговавшие овощами – морковкой, огурцами, помидорами, луком, редисом, баклажанами и кабачками, а также привезенными откуда-то арбузами. Покупателей было немало. Они толпились, переходили от прилавка к прилавку, приценивались, трогали овощи и спрашивали, откуда привезли. Но покупать не торопились. Казалось, все пришли не для того, чтобы купить, а для того, чтобы лишь присмотреться.

Ребенок, восседавший рядом с дедом за прилавком, привлекал внимание:

– Ой, какой кудрявый мальчик! Помогаешь дедушке? Ай, молодец! И откуда помидоры? Здешние? Да они ж не на кусте поспели! Небось, их в темноте держали? Вот жулики!

– Какой класс кончил? Первый? И уже торгуешь? Странно. Зачем вы, гражданин, ребенка к рынку приучаете? Нехорошо!

– Вот молодец, надо, надо к труду приобщаться! А растить помогал? Да? Ну, давайте, куплю у вас килограммчик.

Но в целом торговля шла плохо. Дедушка стеснялся хвалить свой товар, не скрывал и того, что овощи не привозные. Цену не снижал, а запрашивал, как все. Взвешивая помидоры, всегда давал «поход», то есть бесплатную прибавку.

Кириллу все безумно нравилось. Вот только то, что их товар брали немногие, его, конечно, задевало.

– Дедушка, ну почему у нас не покупают? – спрашивал он с обидой, вглядываясь в проходивших мимо покупателей с робкой надеждой.

– Видишь ли, Кирилл, – отвечал дедушка, – торговать-таки надо уметь. Тут нужен особый талант. А у нас с тобой его нет. И вообще, торговать должен не тот, кто товар производит, а тот, кто лучше его продает. Это целая профессия!

– Почему же мы сами торгуем?

– Потому, что мы мелкие частники. А они никому не нужны.

Кто такие «частники», Кирилл так и не понял, но зато быстро сообразил, что немалую часть их товара придется отвозить назад. В конце концов они оба устали и, не дожидаясь окончания торговли, направились домой.

И тем не менее и Кирилл, и дедушка были довольны: из привезенных на базар четырех больших коробок три им удалось продать.

– И сколько виручили? – спросила бабушка прежде всего, завидев их в воротах.

– Сколько мы виручили – все наше! – смеясь, ответил дедушка. – Совсем неплохо, три коробки продали! И, знаешь, мне Кирилл помог. Он привлекал внимание, и люди подходили.

Раздувшийся от гордости Кирилл бросился к маме, вышедшей из дома, и закричал:

– Мам, все было здорово! Мы с дедом торговали как настоящие крестьяне. А кто такие – частники?

– О, господи! Где ты такого набрался? Частничек мой, ненаглядный! Иди умойся и за стол. Небось, проголодались!

Кирилл Аркадьевич невольно улыбнулся, вспомнив свое боевое крещение на ниве частной торговли. «А ведь действительно таланта торговать у меня нет! Как не было его и у деда. Скорей всего, это врожденный дар. И наши книги – те же помидоры! Когда еще была жива оптовая торговля, был и доход, и прибыль. А как накрылся опт – упали тиражи, а значит, и доходы. А уж о прибыли пришлось совсем забыть. Как выживают все издательства – одному богу известно! И все же прав был дед: торговать таки надо уметь!»

Они еще не раз возили помидоры на базар, но торговля у них шла без явного успеха. Возвратившись домой, дед недовольно бурчал, чесал в затылке и, подсчитав на бумажке доход, протяжно вздыхал: «И-ээх!» Кириллу же продажа помидоров быстро надоела, и он шел с дедом на базар скорей из чувства солидарности, чем с желанием заработать деньги. К деньгам он относился равнодушно, и бабушка шутливо говорила, что Кирилл – «плохой еврей».

Лето подошло к концу, и надо было начинать готовиться к отъезду. Костик заметно вырос и окреп, да и Кирилл поправился и возмужал. Жаль было лишь того, что на Березине он побывал всего три раза – мама на большее не решилась, а взрослых, с которыми его могли бы отпустить купаться, к сожалению, не нашлось. Из-за разнообразнейших забот Кирилл в летние месяцы прочел на удивление мало. Зато он разучил все пьесы, заданные ему Верой Кузьминичной на лето – день через день они ходили с мамой к родственникам «с пианино», где он усердно, чуть ли не по часу, занимался.

Мама с бабушкой перед отъездом почему-то перестали препираться и, сидя рядышком, о чем-то тихо и подолгу говорили. Дедушка все так же сильно кашлял, много курил, возился со своими накладными и перекладывал какие-то бумаги синей копиркой. А за обедом и за ужином все чаще заходила речь о сносе дома и о том, как будут бабушка и дедушка существовать, если вместо него, а также вместо огорода с садом, они получат, в лучшем случае, двухкомнатную квартирку. Горестно вздыхая, взрослые прикидывали варианты, но так и не могли найти ответа на этот вопрос.

А накануне самого отъезда, обойдя участок и попрощавшись с помидорными кустами – попутно навсегда запомнив волшебный запах помидорных листьев, растертых между пальцами, – погладив стволы яблонь и расцеловав Джульбарса, Кирилл с грустью подумал, что в этот огород и сад, он никогда, наверное, уж больше не вернется.