Читать книгу Исполнение желаний - Борис Л. Березовский - Страница 4

Второй раз в своей сознательной жизни Кирилл Аркадьевич остался в одиночестве – визиты жены и отдельных сотрудников, впрочем, как и осмотры врачей, анализы, прием лекарств и пищи в счет не шли. Но вторым этот раз можно было считать лишь формально. Фактически же, это случилось с ним впервые.

Девять лет назад, когда он также лежал в одиночной палате, его состояние было психологически совсем иным. Во-первых, после всего происшедшего он испытывал нередкую в подобных случаях так называемую постинфарктную эйфорию; а во-вторых, если он и размышлял о чем-то, то лишь о проблемах, связанных с работой, да еще о том, какой прекрасной станет его жизнь, когда весь этот кошмар кончится.

Сейчас же одиночество было совсем другого рода: ожидание пусть, может быть, и несложной, но все же хирургической операции на собственном сердце наполняло его душу не только страхом, но и стремлением спокойно во всем разобраться, представить свое ближайшее будущее при том или ином исходе болезни. И еще им неожиданно овладело мучительное желание вспомнить всю свою прошлую жизнь. Вспомнить в подробностях и мелочах, которые на поверку оказывались совсем не мелочами; вспомнить родителей, друзей, учителей, да и вообще людей – хороших и не очень, – навсегда оставшихся в его памяти.

Честно говоря, Кирилл Аркадьевич всегда мечтал о возможности хоть какое-то время побыть в одиночестве. Но это ему никак не удавалось. В детстве у него была мечта о своей, пусть малюсенькой, комнатке, навязчивая, но увы – несбыточная: семья практически всегда жила на частных или служебных квартирах, а когда родители, наконец, получили вожделенную двухкомнатную «хрущевку», он уже уехал учиться. Шесть последующих лет, прошедших с момента его отъезда на учебу и до женитьбы, он провел на тех же частных квартирах и в студенческих общежитиях. А в квартире жены – точнее, в квартире тещи, – куда он пришел примаком, нашлось место лишь для его письменного стола.

Побыть же одному и подумать о чем-то своем, сугубо личном, не связанном ни с учебой, ни с работой, ему всегда страстно хотелось. Сколько себя помнил, он всегда втайне мечтал попробовать свои силы на литературном и даже на композиторском поприще. Но пытаться писать, особенно музыку, в присутствии кого бы то ни было он решительно не мог, и его заветная мечта так и осталась неосуществленной.

Жалел ли он об этом? Да нет, честно говоря, не очень. Во-первых, потому, что он прекрасно понимал: настоящим, истинным писателем, композитором или художником является лишь тот, кто жить без творчества не может. А если человек, претендующий на одну из этих профессий, прекрасно обходится без регулярного, сладостно-мучительного процесса созидания, то он фантазер, мечтатель и попросту – Васисуалий Лоханкин. Походить же на бессмертного героя Ильфа и Петрова Кириллу Аркадьевичу явно не хотелось. А во-вторых, если серьезно, он трезво оценивал свои, по крайней мере музыкальные, способности. Их вполне хватило на то, чтобы прилично окончить фортепианный факультет консерватории, но для того, чтобы стать композитором, их было явно недостаточно. Для этой профессии, помимо специфического таланта, требовалось обладать от природы гораздо большим комплексом специальных данных – не просто хорошим мелодическим слухом, который имелся в наличии, но особым, обостренным слухом внутренним и гармоническим, не говоря уже о музыкальной памяти. Этого, в нужном качестве, у него не было и в помине.

Что касается способностей литературных, то они явно присутствовали, и Кирилл Аркадьевич это прекрасно сознавал. Еще в детстве, запоем читая все, что подсовывала ему мама-учительница, преподававшая в школе математику, но всегда тщательно следившая за общим развитием своего первенца, он и не заметил, как сам стал пытаться сочинять. Во всяком случае, где-то во втором классе, начитавшись Гайдара и попав под обаяние его «Судьбы барабанщика», он с упоением стал писать что-то грандиозное под обязывающим названием «Судьба». У мамы долго хранились школьные тетрадки в клеточку с этим незаконченным опусом, но, к сожалению, из-за многочисленных переездов семьи они куда-то подевались.

В школе он с легкостью и удовольствием писал всевозможные сочинения. И всегда замечал за собой любопытную особенность – после понравившегося или откровенно не понравившегося фильма у него возникало острое желание написать и опубликовать собственную рецензию. В конце концов, все это и привело его к многолетней работе в городской молодежной газете в качестве внештатного музыкального обозревателя. Да организованная им позднее собственная небольшая газета, а потом и издательство были обусловлены его особой любовью к книге и к слову вообще.

Но одно дело – критика и организация издательского процесса, а совсем иное – собственное литературное творчество. И все же ему очень хотелось попробовать себя на этой стезе. Тщательно редактируя чужие рукописи, пытаясь, как читатель, быть в курсе современной российской и зарубежной беллетристики, по мере сил следя за периодикой и критикой, он нередко страдальчески морщился от литературной, композиционной и сюжетной беспомощности многих авторов. Но заставить себя сесть за стол не с чужой рукописью, а со своей собственной Кирилл Аркадьевич никак не мог.

Отговорок было хоть отбавляй: отсутствие времени и места для работы; неловкость перед родственниками и друзьями; природное отсутствие той смелости, которую он в шутку определял как наглость и без которой, по его твердому убеждению, ни один писатель состояться не мог; а главное – отсутствие конкретного сюжета и абсолютное непонимание того, где можно его взять. «Уж если Пушкин мучился из-за сюжета – то что уж говорить обо мне, грешном», – нередко посмеивался над собой Кирилл Аркадьевич, приказывая своему писательскому «я» умолкнуть и не возникать.

И вот теперь, оказавшись, наконец, в заветном одиночестве, помноженном на полную неизвестность того, что может произойти с ним в ближайшем будущем, Кирилл Аркадьевич решил прикинуть, можно ли из собственной, отнюдь не пресной, жизни сделать нечто вроде книги.

Вопрос о том, будет ли эта книга востребована читателями или ляжет мертвым грузом на складе, особенно его не волновал. Мало ли книг пылится сегодня на издательских и книготорговых складах. Понятно, что и сам издательский процесс не представлял для него – профессионального издателя – никакой сложности. Проблема заключалась в ином – удастся ли ему создать полноценное художественное произведение? Хватит ли на это вкуса и таланта? Сумеет ли он наполнить описываемые, пусть даже реальные, события необходимой долей вымысла, без чего, как он считал, литературы, в полном смысле, не бывает?

Ему нравились книги Виктора Конецкого, называвшего свою, по сути автобиографическую, прозу горючей смесью вымысла и дневника. Но сам Кирилл Аркадьевич дневниковых записей отродясь не вел, да и называть подлинные имена всех без исключения героев, как это делал Конецкий, он не считал возможным. Надо было изыскать такую форму изложения, которая, с одной стороны, давала бы понять, что все описываемое – правда, а с другой – что вся история изложена не без лукавства.

И еще одна проблема волновала Кирилла Аркадьевича: надо ли писать о некоторых интимных сторонах собственной жизни, и писать ли о женщинах, встречавшихся ему как до женитьбы, так и после? Манера многих современных авторов вытряхивать на публику все свое грязное белье, ставшая сегодня едва ли не общепринятой, была ему крайне неприятна.

Стук в дверь палаты прервал его «литературные» размышления:

– К вам можно или как? – нянечка Анна Никитична, ежедневно протиравшая в его палате пол, ловко вплыла в дверь, держа в одной руке ведро, а в другой – швабру. – Убраться надо, так что уж не обессудьте, – речь нянечки была весьма забавной, являя собой смесь деревенского говора с высокопарными оборотами.

– Да ради бога, заходите, – приветливо махнул рукой Кирилл Аркадьевич. Они были знакомы уже несколько дней, и общение с Анной Никитичной доставляло ему истинное удовольствие. В день их знакомства, взглянув на нового больного из-под насупленных бровей, она сурово спросила:

– Большой начальник, да?

– Да нет, с чего вы взяли? – Кирилл Аркадьевич удивился. – Вовсе нет.

– А что ж тогда отдельная палата? Иль по знакомству?

– Скорее по знакомству, – рассмеялся Кирилл Аркадьевич, сразу же почувствовав к этой прямолинейной женщине искреннее расположение.

Ровесница Кирилла Аркадьевича, родом из далекой деревни, всю жизнь проработавшая на заводе штамповщицей, Анна Никитична пришла в больницу сразу после выхода на пенсию. У нее на этом отделении долго лежал и умер муж, но она, как это ни парадоксально, прониклась к здешним сестрам и врачам огромным уважением.

Сегодня, пребывая в хмуром настроении, Анна Никитична сразу схватила быка за рога:

– Хорошо вам, богатым. А бедным-то как быть? Им, значить, помирать?

– Да что случилось, Анна Никитична? – Кирилл Аркадьевич немало удивился.

– Дак стенты энти не только богатым, а и бедным ставять. Пожилым пенсионерам, по бюджету.

– Так хорошо же! Радоваться надо.

– Ага, обрадуешься тут! Вам что, не говорили? Дак как поставять энти стенты, надо цельный год какой-то плавикс пить. Лекарство такое, чтобы в сердце там чего не наросло. А стоить-то оно полторы тыщщи на пятнадцать дней. А в месяц? – Цельных три! Где взять пенсионеру эти тыщщи? Вот и помирають. Зачем же стенты ставить? Чтоб хоронить? Уж если делаете операцию бесплатно, так выдайте бесплатно и лекарства! А то ведь, бедолаги, месяц-другой покупають тот плавикс, а потом что ж – не есть, не пить? Ну разве ж то не безобразие? Тьфу ты, пропади все пропадом! – бросила она в сердцах и, сердито протерев линолеумный пол, беззвучно вышла из палаты, оставив озадаченного Кирилла Аркадьевича в полном недоумении.

«Если рассказ нянечки – не выдумка, то с нашим здравоохранением, действительно, беда», – подумал он и понял, что ничуть не удивился ни рассказу этой сердобольной женщины, ни положению дел в российской медицине. Спросив попозже обо всем об этом у своего лечащего врача – молодой, красивой женщины, судя по кандидатской степени, знающего специалиста – и получив полное подтверждение сему печальному факту, Кирилл Аркадьевич вынужден был согласиться и с ее грустным выводом: «Когда одна рука не хочет знать, что делает другая, лечить надо не руки, а голову».

Ежедневное общение с Анной Никитичной не только забавляло, но и удивляло Кирилла Аркадьевича. Как-то раз, завершив уборку и посмотрев на него в упор, она прямо спросила:

– Вы в бога верите?

– Да нет, не верю, – ответил он с виноватой улыбкой, подозревая, что сейчас начнется сеанс ликбеза для неверующих. Однако Кирилл Аркадьевич ошибся.

– И я не верю. Бога нет! – смешно дернув подбородком, заявила Анна Никитична. – Но мимо церкви я не прохожу. У нас там поп Василий – хороший мужик, молодой еще, опрятный – все говорить, что надобно терпеть. А мы ему: чего терпеть, всю жисть терпели, больше не хотим. А он в ответ: мол, только на том свете, если в рай возьмуть, нам будет счастье. Только на том свете. А что такое счастье, вы-то знаете?

– Да нет, Анна Никитична, наверное, не знаю. Да и у каждого оно свое.

– Ничево-то, я смотрю, вы не знаете. Чево ни спросишь. А счастье – это счастье. Оно для всех одно, я думаю. Вон коммуняки тоже говорили: терпите, стройте камунизм, при нем уж счастье для всех будеть. Врали, конечно, дак хоть что-то делали. Помаленьку жисть лучшела. Люди квартиры получали. Глядишь там, хто коператив, хто мебель купить, хто машину. Конечно, нынчего разгула в гастрономах не было, так и то сказать, кому все это нужно. Сортов колбас не счесть, а кто их покупаеть? Одни буржуи! Да и невкусно стало, химия одна, тьфу! – Анна Никитична перевела дух, и вновь пошла в атаку, вдруг перейдя на «ты»:

– Вот ты купить квартиру можешь? А? Вот то-то! – злорадно усмехнувшись в ответ на его отрицательную реакцию, Анна Никитична махнула ручкой швабры и подвела итог: – Только и можешь, что отдельную палату. А что ж ты за мужик, если у тебя сваево дома нет?! А хто может купить? Только ворюги! И все про это знають, а молчат.

Устав от собственных эмоций, нянечка присела к столу и грустно заключила:

– Совсем совести в людях не стало. А совесть и есть бог!

Не зная, что ответить, Кирилл Аркадьевич благоразумно промолчал.

– Вот ты скажи, неужель счастье – это только жрать и пить, да шмотками трясти по заграницам. Ну неужель? Скажи?

– Да нет, конечно. Это все от нищеты, пройдет. А что такое счастье – кто же знает?

Горестно вздохнув, Анна Никитична ушла, а Кирилл Аркадьевич вспомнил свою старенькую бабушку – мамину маму – и себя, любопытного первоклассника, настырно пристававшего к ней с вопросом: почему дедушка верит в бога, а она нет?

Бабушка, всегда отмахивавшаяся от его назойливых вопросов, на этот раз вдруг посерьезнев, ответила на редкость внятно:

– Не верю, потому, что бога нет. Если бы он был, твой дядя Боря не погиб бы на фронте. Он был лучшим, а его убили. А бог? Бог – это совесть! Запомни. – И он запомнил. На всю жизнь.