Читать книгу Психотерапевтические беседы в эпоху пандемии - Борис Островский - Страница 5

Путешествуя воздухом, я всегда жду, когда самолет поднимется над облаками, мне нравится смотреть на небо «сверху». Пролетая над густой облачностью, воображаю, будто мчусь на аэросанях по бескрайней снежной пустыне. Или мысленно облекаю облака в законченные формы – тела мифических животных, лики святых, а то и целые баталии из античных сюжетов. Вот и сейчас мой взгляд остановился на «крылатом» облаке. Из нижней части выступают два мохнатых отростка – «ноги», а сверху нечто вытянутое – «шея». В воображении проступал контур большой птицы. Орел с распростертыми крыльями, вцепившийся когтями в камень.

Я почувствовал сопричастность к пушкинскому узнику и к этой гордой птице, которая, «со мною задумав одно», тоже стремится «туда»…

Самолет шел на посадку. Он зарылся в облачность, и «орел» исчез. Железную махину трясло, она переваливалась с боку на бок, отчего пропадала земля то справа, то слева. Временами казалось, что мотор захлебывается, и тогда становилось жутковато. Наконец облачность прорвало, и под крылом самолета открылась Вена.

Я проснулся ночью, проснулся от знакомого голоса: «Любимый, не спи…». Приснилось.

…Самолет на Вену отправлялся в четырнадцать часов, но мы прибыли в аэропорт Шереметьево утром, чтобы занять очередь на таможенный досмотр ручной клади. Основной багаж, прошедший досмотр три дня назад, отправится в Италию железной дорогой, потом через океан – в Америку.

Здание аэропорта запружено людьми, улетающими и провожающими, и работниками разных служб. Уединиться негде. Заняв очередь, мы вышли к стоянке такси.

Мотель «Союз» находился в нескольких километрах от аэропорта. У входа в ресторан нас встретил швейцар. Наметанным глазом он оценил ранних посетителей и сделал приглашающий жест.

– В двенадцать нужно такси, – бросил я.

– Будет сделано, – услужливо ответил швейцар. – Отдыхайте.

В это серое будничное утро ресторан был почти пуст, два официанта неторопливо обходили столы, меняли скатерти. Мы заказали по бокалу белого вина, курили и мало разговаривали. Да и о чем говорить, и так ясно: я улетаю, она остается.

Последние дни мы только и обсуждали, как преодолеть преграды, стоящие на пути к нашему воссоединению. И каждый раз оказывалось, что что-то не учли, забыли. Сейчас же разговор не клеился. Если бы мысли обрели видимость, то между нашими головами вспыхнул бы серо-пепельный мост, как дымок от не желающих возгореться осенних листьев. И если бы пытливый физиолог погрузил руку в это пси-поле, то почувствовал бы острые электрические покалывания.

– Ты меня не забудешь? – снова и снова спрашивал я, заглядывая в глаза Марины.

Обычно она морщилась в ответ: «Ты только пиши чаще». Сейчас же грустно улыбнулась и покачала головой:

– Вот ты говоришь, а сам первый забудешь. – Потом, спохватившись, принялась торопливо что-то искать в сумочке. Достала замысловатый брелок: – Это талисман. Золотой. Я его заговорила, чтобы никакая другая женщина не вскружила тебе голову. – Она продернула через отверстие в брелке кожаный шнурок и повязала мне на шее. – Будь там осторожней, говорят, китайцы какой-то вирус в Италию занесли.

– Не беспокойся, – отвечал я, – нас, транзитников, в резервации под Римом содержат.

– Любимый, что бы ни случилось, мы будем вместе, – сказала Марина. – Главное – в это верить.

Была ли сама Марина уверена в этом, не знаю, ведь в моих глазах она искала подтверждение.

Швейцар помахал нам рукой:

– Такси ждет.

При досмотре ручной клади эмигрантов беспредельно царит принцип «симпатичный – несимпатичный». Если эмигрант не вызывал антипатии, держался спокойно, ему разрешалось пронести в салон самолета лишнюю баночку черной икры и бутылку шампанского. Но чаще, ссылаясь на инструкцию, таможенники изымали из сумок «лишние» вещи. Если кто-то протестовал, следовал ответ, мгновенно восстанавливающий порядок: «Сейчас вообще снимем с рейса».

Очередь в основном состояла из людей «упакованных», с чемоданами, набитыми дорогими вещами, что, естественно, вызывало неприязнь таможенников. Утруждал ли себя кто-нибудь из этой важной государственной службы несложным житейским раскладом: люди уезжают навсегда, у многих имелись какие-то сбережения, но деньги вывозить запрещено, вот и приходилось приобретать разрешенные к вывозу «предметы роскоши». И шли женщины, увешанные янтарными бусами, шли мужчины при серебряных портсигарах и дедушкиных золотых часах. И так ежедневно перед таможенниками проплывала вереница суетящихся людей, предъявлявших вместо паспорта израильскую визу. Поневоле всех возненавидишь…

В декларации, в графе «драгоценности», я указал только «золотой брелок» и попал в разряд «симпатичных». Таможенник, длинный как жердь прыщавый парень, оказался словоохотлив, стал пояснять принцип работы импортного аппарата:

– Багаж кладется сюда…

Он провел меня за служебную стойку. Нажал на какую-то клавишу, и транспортер потащил саквояж в чрево всевидящей машины.

– У тебя ничего подозрительного. – Он хитро подмигнул, – Очень полезный аппарат. Раньше, когда его не было, приходилось вещи перетряхивать, радиоприемники вскрывали.

– Часто находили?

– Бывали проколы, – скривился таможенник. – Ведь чего только ваш брат не придумает…

Пока взвешивали и оформляли багаж, таможенник поведал историю, которую я давно слышал и считал байкой.

– Получили мы сигнал: один ювелир бриллианты в каблук замуровал. Поджидали его, конечно. А перед самым досмотром его мандраж хватил. «Боюсь, – говорит он своему брату. – Если найдут, далеко в другую сторону отправят. Лучше оставлю камушки у тебя, потом придумаем, как мне за кордон переправить». Поменялись они, значит, обувкой. Изрезали его туфли и, понятно, ничего не нашли. «Как же я босой полечу?» – спрашивает ювелир. Ну, наши ребята и подсказали – бери, говорят, обувь у провожающих. Так и забрал он свои туфли у брата. – И, запрокинув голову, парень громко захохотал.

А я смотрел на Марину, которая ждала меня за барьером, и думал, что этот весельчак безжалостно расправляется с нашими последними минутами.

Подошел коренастый мужчина в черном костюме. Стрижка ежиком, острые, проницательные глазки.

– Приветик!» – Он подал руку таможеннику, потом мне: – Виктор. А тебя впервой вижу. Недавно у нас?

Я промолчал. Было ясно, что службист, увидев меня по эту сторону барьера, за своего принял. Мой таможенник, заложив руки за спину, нехорошо ухмылялся.

– Улетаете? – уже подозрительно спросил Виктор. – Командировка?

– Угу, – ответил я и, предупреждая дальнейшие вопросы, извлек из кармана израильскую визу.

На лице Виктора проступили красные пятна. Он оглянулся, потом, кашлянув в кулак, сипло произнес:

– Ну, ты это там… того… не подкачай, – вздернул подбородок и быстро зашагал прочь.

Объявили посадку. Мы молча смотрели в глаза друг другу. Впервые я видел слезы Марины. Как тяжело.

– Можете опоздать, – ворвался в наше прощание голос таможенника.

Быстрые частые поцелуи – губы, лоб. Резко оторвал ее от себя и побежал на посадку.

* * *

В начале семидесятых советской разведке стало известно, что американцы прощупывают сонарами тектонические разломы в Тихом океане. Советские военные сейсмологи расценили эту информацию как подготовку США к геофизической войне. СССР немедленно приступил к изучению разломов на дне Тихого океана, чтобы, взорвав там ядерный заряд, вызвать катастрофическое землетрясение и цунами в Калифорнии[1].