Читать книгу Психотерапевтические беседы в эпоху пандемии - Борис Островский - Страница 7

С Василием Петровичем Величко судьба свела меня в сибирской глубинке, где по завершении учебы в мединституте в течение двух лет я отрабатывал диплом. Зимой в этот затерявшийся на просторах Новосибирской области городишко под названием Здвинск можно было попасть только вертолетом. Я врачевал в районной больнице, а Величко работал водителем газика, оборудованного под карету «Скорой помощи», а по совместительству выполнял обязанности электрика. Представлялся же не иначе как инженер-электрик из Москвы. Однажды Величко прибыл в Здвинск погостить к брату, здесь и остался, но при всяком случае подчеркивал – «на время». Проживал в утепленном бараке на дворовом участке, что позволяло часть зарплаты отсылать домой в Москву, где оставил жену-бухгалтера и двоих детей.

Величко имел внешность человека служивого – молодцеватый, с пышными буденновскими усищами и зычным голосом. Он мог бы быть неплохим армейским старшиной, но время было не военное, да и возрастом вышел – выглядел на пятьдесят с гаком.

Вскоре я узнал, что Петрович (так его звали в больнице) действительно имеет свидетельство об окончании технического училища. К тому же у него были золотые руки – мог быстро найти неисправность в проводке, отремонтировать любую бытовую технику, что со временем обернулось побочным заработком, пополнявшим тощий бюджет. Любопытно, что работа особо спорилась, когда Петрович пребывал в легком подпитии или, наоборот, хандре, вызванной похмельем.

На сибирских просторах пьют больше, чем в европейской части России. Сибиряки объясняют это трескучими морозами, хотя и летом пьют не меньше. Здвинск в этом отношении исключением не был, и Петрович ничем не выделялся среди местной народной массы. Поэтому чувствовал себя в Здвинске увереннее, чем в Москве. Здвинчане, что попроще, потребляли самогон. Продукт был крепче и дешевле государственной водки. В медицинских же кругах преобладал медицинский спирт.

В районе не было патологоанатома, и трупы вскрывали поочередно врачи мужского пола. Прозекторской служило деревянное строение, примыкавшее к задней стене главного больничного корпуса. Зимой температура в анатомичке опускалась до нуля, врачи работали в стеганых телогрейках, поверх которых накидывали клеенчатые фартуки. Резиновыми перчатками не пользовались, ибо на холоде они теряли эластичность. Работали в перчатках для земляных работ, и сквозь матерчатую ткань просачивалась трупная кровь. Для обработки рук и инструментов администрация выписывала на нос двести пятьдесят граммов спирта. Но врачи, справедливо считавшие условия работы в анатомичке экстремальными, в порядке компенсации использовали спирт не по назначению. Непостижимым образом обнаруживался медицинский спирт и у Петровича. Впрочем, не брезговал наш герой и самогоном, который покупал у тети Нюры, известной на весь Здвинск своим нелегальным промыслом.

Была у Петровича забава. Пригрел он выпавшего из гнезда вороненка с поврежденным глазом. И стала птица жить вместе с хозяином в тепле и сытости. Но тоскливо было Петровичу коротать одному за бутылкой долгие сибирские вечера. Приучил он птицу брать с руки хлеб, смоченный в водке. И, захмелев, рассказывал о жизни своей горемычной и непутевой. А ворон подмигивал хозяину здоровым глазом, словно разделяя его боль и сомнения. Встречая Петровича у порога, летел к столу и требовательно долбил клювом по краю граненого стакана.

С наступлением холодов улочки Здвинска рано пустели. Из-за прохудившейся крыши и вконец отказавшей системы отопления Дом культуры закрыли на ремонт. Поскольку других мест для культурного досуга не было, люди коротали вечера за настольными играми или ходили в гости. Сложилось так, что холостые сотрудники больницы сдружились с педагогами местной школы и молоденькими библиотекаршами. В выходные дни компания собиралась у Тимофеевны, одинокой вдовы, заведовавшей складом запчастей для сельхозтехники. У хозяюшки всегда была припасена четверть бутыли отменного самогона, а в сенях на противнях мерзла сотня толстеньких пельменей. Иногда мы лепили пельмени сами, в одну вместо мясного фарша закладывали монету на счастье; кому монета доставалась, пили за его здоровье. Случалось, что пельмени съедали, а монету не обнаруживали. Застолье перемежалось танцами под магнитофон, который приносил горбатый и седой как лунь учитель математики. Когда у Тимофеевны начинали румяниться щеки, она брала гитару и пела фривольные частушки. Расходились за полночь. Кто-то из мужчин по причине перепоя оставался ночевать у гостеприимной Тимофеевны. Чаще таковым оказывался Петрович…

Как-то выпало мне суточное дежурство в паре с Петровичем. Завершив вечерний обход в больнице, я расположился в комнате дежурного врача. Около десяти поступил звонок из совхоза «Октябрьский» – вытащили мужика из петли. То ли удавили человека, то ли сам свел счеты с жизнью. Предстояло констатировать смерть и доставить труп в больницу для анатомической экспертизы. Я разбудил Петровича. Тот, недовольно ворча, пошел разогревать машину. Вскоре прибыл старший лейтенант милиции следователь Говорков, статный русоволосый красавец, и мы поехали.

На дворе поздняя осень. К вечеру глинистую жижу прихватил мороз, превратив дорогу в частокол из колдобин. На этих ухабах машину так подбрасывало, что мы то и дело стукались головами о потолок кабины. До совхоза было рукой подать, всего-то километров тридцать, но ехали долго. Дорога едва угадывалась в свете фонарей, тоскливо мерцающих на редких придорожных столбах. Петрович, чертыхаясь, круто вращал баранку, выбирая путь поровней…

В «Октябрьский» прибыли к полуночи. Жмущиеся друг к другу низкие избы спали. Покореженные таблички с названиями улиц разглядеть в темноте было невозможно. Мы направились в сторону одиноко светящегося окна на окраине поселка. Дверь отворил здоровенный мужик. Увидев перед собой милиционера, отпрянул, но, узнав в чем дело, заулыбался:

– Так это Федор, счетовод наш, сердешный, преставился.

Через приоткрытую дверь доносились звуки баяна и громкие голоса.

– Григорий я, – назвался хозяин. – А вы заходьте, праздник у нас сегодня – сынок из армии вернулся.

Я сказал, что мы при исполнении, нам бы только узнать, где дом Федора.

– Так чем вы теперь ему поможете? – удивился Григорий. – Подождет он. А вы лучше заходьте да примите стопку за здоровье Андрейки нашего. Апосля покажу вам Федоров дом…

– Григорий! – окликнул хозяина женский голос. – Чё это ты там? – И в сени выплыла дородная женщина лет пятидесяти. Увидев выглядывавший из-под полы моего пальто белый халат, всплеснула руками: – Ой, никак доктор к нам пожаловал! А здеся больных нету, – явно кокетничая, пропела она. – Глянь, и товарищ Говорков здеся. Гости дорогие! Как раз к пельменям поспели.

Петрович, переминаясь с ноги на ногу, с мольбой смотрел на меня. Говорков, заложив руки за спину, смущенно уставился на свой ботинок. Почувствовал: стану отнекиваться – вызову недовольство.

– Разве что на минутку, – вздохнул я и шагнул в тепло.

В натопленной горнице за длинным столом сидели человек двадцать. Стол был по-сибирски обильный: вареная рыба, картошка в мундире, квашеная капуста, сало, ломти свежеиспеченного хлеба, ну и выпивка. Гости загалдели, задвигались, освобождая для нас места. Во главе стола восседал виновник торжества, Андрейка, широкоплечий парень в расстегнутом солдатском кителе, мутным взглядом встретивший новых гостей. К нему, глупо улыбаясь, прижималась пышная круглолицая девица с русой косой.

На стол подали блюда с горячими, обильно политыми сметаной пельменями. Говорков мало ел, много пил и на глазах мрачнел. Под гладко выбритой кожей, обтягивающей скулы, перекатывались желваки. А наш водитель затеял оживленный разговор с сидящей рядом дамой, не забывая при этом подливать себе и закусывать. Иногда Петрович наклонялся к женщине, да так близко, что нос утопал в ее выжженных перекисью волосах, и что-то вкрадчиво шептал на ухо. Та, запрокинув голову, сверкая металлическим ртом, хохотала.

Петровича я оставил нас дожидаться, приказав больше не пить. К дому Федора нас подвез Григорий. В сарае на соломе лежало тело, здесь его и сняли с петли сбежавшиеся домочадцы. В свете переносной лампы мы увидели посиневшее, распухшее лицо. В руках, сложенных на груди, горела свеча. Я констатировал отсутствие пульса и дыхания. Говорков торопливо опрашивал родственников, заносил показания в записную книжку. По завершении формальностей труп завернули в старое стеганое одеяло и на носилках погрузили в салон газика.

Вернувшись в дом Григория, увидели, что два мужика в валенках отплясывали под гармонь, кто-то из гостей заснул прямо за столом, другие разбрелись по комнатам. На мятой скатерти были разбросаны остатки еды. Пахло махоркой и квашеной капустой.

Григорий налил мне и Говоркову по полстакана самогона.

– Уважьте, гости дорогие, – попросил он. – На посошок…

Вопреки моим наказам Петрович влил в себя еще изрядную порцию самогона и сейчас похрапывал на диване. Его разули, и из дырявых носков выглядывали грязные пальцы. Рядом на полу сидела захмелевшая соседка по столу и, с умилением глядя на Васю, перебирала его редкие волосы. Обозлившийся Говорков тряс Петровича до тех пор, пока тот не разлепил глаза. Наш водитель едва держался на ногах, пришлось поместить его в салон машины рядом с трупом. Сесть за руль вызвался следователь. Устроившись на холодном сиденье, старший лейтенант крепко ухватился за поручни и тупо уставился в покрытое морозными узорами лобовое стекло. По всему было видно, что управлять машиной он тоже не сможет.

Водительских прав у меня тогда не было, и я с тревогой подумал, что за руль придется сесть мне. К тому же, чего греха таить, и я был в подпитии.

– Так прямо и езжай, никуда не сворачивай, – напутствовал меня Григорий. – Только не забывай газ поддавать, чтобы мотор не заглох. – Потом он объяснил, как нужно выжимать сцепление и, перекрестив красный крест на борту машины, прощально махнул рукой.

Газик дернулся, и мы покатили в ночную степь…

Внезапно погас свет придорожных фонарей. Пришлось ориентироваться по выныривающим из темноты столбам электропередачи и редкому кустарнику на обочинах дороги. Рядом постанывал Говорков, голова его моталась из стороны в сторону.

Меня одолевали тревожные мысли. Что, если за время моего отсутствия в больницу доставили тяжелобольного? Конечно, вызовут другого врача, но потом начнут выяснять, почему я так долго отсутствовал, узнают, что во время дежурства пьянствовал. Это же подсудно. А если, упаси бог, заблужусь в темноте или мотор заглохнет… Черт бы побрал этого Петровича!

Часы показывали пять, когда сквозь пелену предрассветного тумана стали просматриваться крыши домов на окраине Здвинска. Я с облегчением вздохнул и поддал газу.

Вдруг справа от себя услышал резкий голос:

– Стой!

Повинуясь приказу, я ударил ногой по тормозной педали. Говорков легко спрыгнул с подножки, махнул мне рукой и твердым шагом направился к своему дому.

По пустынным улицам я докатил до больницы и, оставив машину у центрального входа, осторожно, чтобы не потревожить дремавшую за столом медсестру, прошел в комнату дежурного врача. Здесь прямо в верхней одежде я повалился на застеленную кровать. Только сейчас почувствовал усталость и тяжесть в голове. Перед глазами кружились сцены прошедшей ночи – дальняя дорога, труп Федора, пляшущий в валенках мужик, рука Петровича, сжимающая коленку захмелевшей женщины…

«Ох, надо бы его разбудить…» С этой неоформившейся мыслью я впал в забытье…

Пришел в себя оттого, что кто-то осторожно тряс меня за плечо. То была Валя, дежурная медсестра. Из-за ее плеча выглядывала сестра-хозяйка.

– Доктор, – взволнованно сказала Валя, – звонили с молокозавода, спрашивали, почему машины до сих пор нет.

– А который час?

– Да скоро семь, уже и смена подходит.

Каждое утро в шесть тридцать машина «Скорой помощи» отправлялась за молоком для больницы. Неужели Петрович еще дрыхнет? Вместе с женщинами я поспешил к выходу. Холодея от дурного предчувствия, заглянул в салон машины. Петрович храпел на железном полу, крепко прижав к себе труп Федора.

* * *

Жители Здвинска не придали бы этому событию особого значения, если бы однажды не случилось что-то подобное. Совпадение было столь пугающим, что вызвало у многих горожан мистические чувства. А произошло вот что.

Как-то главврач, Николай Иванович Поленов, попросил Петровича наладить телевизор. Они быстро нашли общий язык, и больничный электрик зачастил в дом к начальнику. А надо сказать, что доктор Поленов тоже был неравнодушен к спиртному. В сейфе его служебного кабинета спирт не переводился, и к середине дня главврач частенько бывал, как говорится, тепленьким. Районное руководство знало об этом грешке Поленова. На бюро райкома партии ему не раз ставили это на вид.

На майские праздники Поленов был приглашен к шурину. После демонстрации, на которую сотрудники больницы, как водится, вышли с искусственными цветами и портретами руководителей партии и правительства, главврач и Петрович заторопились в гости. Выпили крепко. К вечеру их под руки вывели на свежий воздух и осторожно погрузили в кузов больничного газика. Подъехали к дому Поленова, но извлечь начальника из машины никак не получалось – уж больно он был тяжел, к тому же всеми силами упирался. Оставили корешей в машине до утра. Дежуривший в тот день водитель накрыл главврача тулупом и отправился домой праздновать.

Супруга Поленова проснулась засветло. Пронзила тревожная мысль – как он там, в машине? Накинула на себя пальто, вышла за калитку. Открыв заднюю дверь газика, увидела, что ее благоверный и Петрович, обнявшись, лежат на железном полу.

– Ко-оля! – окликнула она мужа.

Зашевелился, зачмокал во сне Петрович. Кряхтя, женщина залезла в салон, стала расталкивать мужчин. Петрович, продрав глаза, начал озираться вокруг. Его смутило то обстоятельство, что все попытки разбудить начальника были тщетными. Наконец Петрович прозрел – рядом с ним труп…

Из Новосибирска прибыл на вертолете патологоанатом. Вскрытие показало, что смерть Поленова наступила в результате аспирации содержимым желудка. Попросту говоря, главврач захлебнулся рвотными массами. Местные власти пытались убедить патологоанатома изменить диагноз. Тот не соглашался, ссылался на клятву Гиппократа, на какие-то принципы. Лишь когда последовал окрик из Новосибирска, в протоколе вскрытия появилась другая запись: «Смерть наступила в результате обширного инфаркта миокарда».

На похоронах председатель райисполкома возложил на могилу венок и произнес проникновенную речь, отметив, что вся трудовая деятельность Николая Ивановича Поленова была посвящена служению людям и что память о честном коммунисте и чутком враче навсегда сохранится в сердцах благодарных жителей Здвинска.

Если главврачу, хоть и посмертно, воздали почести, то для водителя «скорой помощи» эта история не прошла гладко. В районе стало известно, что Петровича вызывал к себе следователь Говорков «для уточнения обстоятельств». С водителя взяли подписку о невыезде, что спровоцировало слухи о преднамеренном убийстве. Мол, Величко, домогавшийся благосклонности жены Поленова, удавил своего начальника. Сослуживцы мужского пола стали посматривать на Петровича осуждающе, даже с неприязнью, а женщины – с любопытством.

Машину «Скорой помощи» Величко люто возненавидел, и теперь, прежде чем сесть за баранку, он дважды осенял себя крестным знамением. После недолгих раздумий Петрович пришел к заключению: что повторное объятие с мертвецом – дурной знак. Он подал заявление об увольнении и убыл к своей семье в столицу нашей Родины.

* * *

30 декабря 1987 г. у нескольких пациентов Центральной больницы китайского города Хухань внезапно поднялась температура и появился кашель. Врачи забили тревогу: в больнице вспыхнула эпидемия. На следующий день врачей вызвали в полицию и предупредили об ответственности за ложные заявления и распространение панических настроений. Они подписали бумагу, в которой признавали свой проступок и обещали в дальнейшем не совершать «противоправных действий».