Читать книгу Культурные индустрии - Дэвид Хезмондалш - Страница 31

На другой стороне интеллектуального и политического водораздела по отношению к только что обсуждавшимся методам находятся исследования культуры. Это неоднородная и фрагментированная область исследований, но в ее центре лежит попытка изучения и переосмысления культуры с учетом ее отношений с социальной властью. Многие из представителей вышеназванных подходов с характерной враждебностью отнеслись к этой междисциплинарной области. В свою очередь, многие исследования культуры содержат крайне негативные высказывания о вышеуказанных подходах, включая политическую экономию и радикальную социологию медиа. Однако исследования культуры в своих лучших проявлениях могут многое дать для углубления нашего понимания смысла и культурных ценностей и заполнить пробелы, возникшие из-за недостатков осмысления культурных индустрий. Каковы были основные достижения исследований культуры в этом отношении?

Во-первых, исследования культуры утверждают, что нужно серьезно относиться к обычным, повседневным культурным нуждам. Это означает, что необходимо поставить под сомнение иерархические способы понимания культуры, которые можно встретить в публичных дебатах и в более традиционных гуманитарных дисциплинах и социальных науках. Исследования культуры сопротивляются сосредоточению внимания на общепризнанных текстах, относящихся к «высокой культуре», но вовсе необязательно занимаются некритическим «прославлением» популярной культуры[26]. Исследователи, принадлежащие к этому направлению, настаивают на том, что мы должны рассматривать разные элементы культуры в их отношениях друг с другом вместо того, чтобы заранее решать, какие элементы следует анализировать, а какие нет. Эта более широкая концепция культуры также имеет международный аспект. Когда в 1980-е и 1990-е годы исследования культуры вышли на международную арену, авторы, родившиеся за пределами Европы и Америки, включая интеллектуалов из диаспор, таких как Эдвард Саид [Said, 1994] и Гайятри Спивак [Spivak, 1988], создали пространство для осмысления культуры, учитывающее наследие колониализма. Благодаря этому лучшие подходы в рамках исследований культуры могут считаться значительным шагом вперед по сравнению с пренебрежительным отношением к популярной и незападной культуре, которое можно встретить в политической экономии и либерально-плюралистических исследованиях коммуникации. В лучших исследованиях культуры было достигнуто глубокое, серьезное рассмотрение гораздо более широкого диапазона культурного опыта, чем тот, что признавался ранними традициями изучения культуры. Этот демократический импульс присутствует и в других антропологических и социологических подходах (например, в эмпирической социологии культуры), но исследования культуры в более полном объеме рассматривают вопросы власти символов.

Во-вторых, исследования культуры значительно усовершенствовали наши представления о том, что называется сложным термином «культура». В частности, были подвергнуты серьезной критике эссенциалистские представления о культуре отдельного места и (или) народа как о «единой, общей культуре» [Hall, 1994, р. 323], как о связной, застывшей вещи, а не сложном пространстве, в котором сочетаются и вступают в конфликт множество разных вещей. И снова работы авторов, живущих за пределами евро-американской метрополии, и мигрантов из бывших колоний сыграли большую роль в развитии такого понимания. Вызов, брошенный этими авторами традиционному представлению о культуре, имеет важные следствия для тех проблем, о которых мы пишем далее. Благодаря обогащенному пониманию концепции культуры, исследования культуры значительно продвинулись вперед в осмыслении политики текстов. Авторов, работающих в традиции политической экономии, и их союзников из исследований медиа и радикальной медийной социологии очень волновал вопрос, чьим интересам могут служить тексты, производимые культурными индустриями. Исследования культуры, однако, распространили эту концепцию далеко за пределы экономики и политики, включив сюда сильные политические переживания, связанные с вопросами признания и идентичности. Они показали, как некоторые, внешне невинные, тексты служат (дальнейшему) исключению и маргинализации относительно слабых.

В-третьих, исследования культуры подняли жизненно важный политический вопрос о том, «кто говорит?», кто наделен полномочиями высказываться о культуре. Интересно, что эти вопросы одинаково актуальны как для тех, кто стремится критиковать капитализм, патриархальный порядок, гетеросексизм, превосходство белой расы, империализм и т. д., так и для тех, кто защищает все эти структуры. Через все лучшие работы в рамках исследований культуры красной нитью проходит изучение авторитета в культуре. Например, работающие в этих рамках антропологи тщательно изучили внешнюю объективность традиционного этнографа, наблюдающего за культурой туземных, «примитивных» народов с относительно привилегированной позиции [Clifford, 1988]. В некоторых аспектах этот процесс соотносится с проблематизацией позитивизма и объективизма «интерпретативным поворотом» в социальных науках последних 30 лет. В своих худших проявлениях это направление демонстрирует наивный конструктивизм и подозрительное отношение к праву любого человека каким-либо образом высказываться о более бесправной, чем он, социальной группе. Благодаря новым дисциплинам, таким как исследования негритянской культуры, квир-теория и исследования женщин, в исследованиях культуры появились новые голоса и были поставлены важные вопросы о политике высказывания о культурных практиках других людей с позиции конкретного субъекта (скажем, с позиции белого мужчины, получившего образование в частной школе).

В-четвертых, исследования культуры вывели на первый план проблемы текстуальности, субъективности, идентичности, дискурса и удовольствия применительно к культуре. Они внесли огромный вклад в наше понимание того, как суждения о культурной ценности могут соотноситься с политикой социальной идентичности, в частности класса, гендера, этнической принадлежности и сексуальности. В данном случае недостаточно сказать, что вкус – продукт социальной принадлежности и воспитания (подход, которого придерживалась эмпирическая социология). Скорее исследования культуры изучают то, какими сложными способами системы культурных ценностей подключены к культурной власти. Чьи голоса слышны внутри культуры, а чьи маргинализированы? Какие (и чьи) формы удовольствия санкционированы, а какие (чьи) считаются легкомысленными, банальными или даже опасными? Это вопросы касаются дискурса – того, как смыслы и тексты циркулируют в обществе. Они также касаются субъективности и идентичности и зачастую иррациональных и бессознательных процессов, благодаря которым мы становимся теми, кто мы есть. Эти вопросы – которые обходят стороной многие из подходов культурных индустрий, обсуждавшихся выше, – очень активно изучались исследователями культуры, указавшими на то, что формы культуры, к которым существует наиболее пренебрежительное и оскорбительное отношение, по-прежнему потребляются относительно бесправными социальными группами. Феминистские работы, посвященные таким формам, как мыльные оперы [Geraghty, 1991] и женские журналы [Hermes, 1995], сыграли исключительно важную роль в этом отношении.

Итак, исследования культуры предлагают потенциально ценные инструменты для анализа культурных индустрий. Подходы исследований культуры сравнительно редко применялись к культурным индустриям и даже к культурному производству (см. обсуждение концепции «культурной экономики» во вставке 1.1). Есть серьезные исключения, и одна из наметившихся тенденций – подчеркивание взаимосвязи культурных индустрий и более широких течений культуры внутри общества. Кит Негус [Negus, 1999], например, пишет, что «индустрия производит культуру», но что «культура тоже производит индустрию» [р. 14]. Или, если процитировать слова Саймона Фрита [Frith, 2000, р. 27]:

Популярная музыка не является эффектом музыкальной индустрии; скорее музыкальная индустрия – один из аспектов популярной музыкальной культуры <…> Музыкальная индустрия не может рассматриваться как нечто, существующее отдельно от социологии повседневной жизни – ее деятельность культурно детерминирована.

Таким образом, подход с позиций исследований культуры может включать в себя изучение того, как преобладающие паттерны культурного поведения отражаются на самих культурных индустриях. Здесь есть некоторое пересечение с социологией культурного труда, обсуждавшейся ранее, например, как она представлена у Говарда Бекера, но делается больший, чем в социологии культуры, акцент на вопросы власти и неравенства, включая этническую принадлежность и пол. Кроме того, такие методы исследований культуры дополняют подход культурных индустрий, заставляя нас внимательнее относиться к тому, как культурные запросы людей формируют условия, в которых культурные индустрии вынуждены вести дела – например, как способность музыки опосредовать отношения между публичной и частной сторонами личности человека повлияла на то, в какой форме музыкальный бизнес предлагает нам товары, которыми мы можем владеть точно так же, как любыми другими. Подходы исследований культуры к производству могут сглаживать вопрос о том, как, в свою очередь, культурные индустрии влияют на способность музыки осуществлять посредничество между частным и публичным, но поднимают интересные и важные проблемы, которые могут послужить дополнением к вопросам, поставленным другими подходами.

ВСТАВКА I.1. КУЛЬТУРНАЯ ЭКОНОМИКА

Любопытный взгляд на экономическую жизнь, известный как «культурная экономика» [Amin, Thrift, 2004; Gay du, Pryke, 2002] иногда понимают как анализ культурных индустрий, но на самом деле у большинства исследователей, использующих данный термин, далеко идущие амбиции. Их цель заключается в том, чтобы применить достижения постструктуралистских исследований культуры к производству и экономической жизни в целом. Культурная экономика в этом значении рассматривает область экономической практики – в ее самых разнообразных формах, таких как рынки и экономика и организационные отношения – как сферу, форматируемую и определяемую экономическими дискурсами [Gay du, Pryke, 2002, р. 2], и делает это отправной точкой для анализа, а не дополнением к существующему экономическому и политэкономическому анализу. Это, конечно, не мешает анализу культурных индустрий, и под этим знаменем был опубликован ряд работ, но пока, на момент написания данной книги, их недостаточно для того, чтобы образовать отдельный отличительный подход к культурным индустриям (противопоставленный подходу к производству или экономике в целом). Однако культурная экономика задается вопросом, на чем должна базироваться критика изменений в культурных индустриях. Этот подход заставляет нас усомниться в простых дихотомиях, при помощи которых некоторые политэкономисты и социологи культуры описывают различие между сферой культуры и все больше вторгающейся в нее экономики. Однако деконструкция таких бинарных оппозиций выносит за скобки многие важные политические и этические вопросы, касающиеся отношений между культурой и коммерцией. Например, существуют ли последствия, потенциально вредные для коммодификации? Все общества защищают некоторые аспекты своего мира – природу, личность или культуру – от коммодификации. Какие аспекты культуры современные общества могут оградить от обмена и частной собственности и на каких основаниях? (Эти вопросы, например, рассматриваются в работе Джона Фроу [Frow, 1997], который и сам работает в рамках исследований культуры. Я вернусь к этому вопросу применительно к культурному производству в главе II.)

И последнее замечание касательно исследований культуры. Некоторые важные работы в рамках исследований культуры были посвящены взаимодействию телезрителей с телевидением. В действительности, хотя в 1980 – начале 1990-х годов по этому поводу было сделано множество культурных комментариев, работ на эту тему не так уж и много (некоторые из наиболее обсуждаемых: [Ang, 1985] и [Morley, 1986]). За последние годы появилось несколько крупных исследований в этой области ([Gillespie, 1995] и [Mankekar, 1999] – два из них). Вместо этого исследования культуры склонялись в сторону теоретических работ о концепциях культуры и вопросах культурной идентичности. Хотя среди этих исследований есть множество очень полезных работ, ирония заключается в том, что в исследованиях культуры был скорее недостаток, чем избыток эмпирических исследований потребления и рецепции.