Читать книгу Исследования семьи: основные понятия - Джейн Маккарти - Страница 3

Предложенный русскоязычному читателю перевод книги «Исследования семьи: основные понятия» преследует несколько целей, ближних и дальних. Ближайшая прагматика этого увлекательного чтения заключается в том, что в отсутствие единой социологической моноконцепции относительно феномена современной семьи читатель может расширить свой горизонт понимания разнообразных аспектов теоретизирования по поводу семьи, родительства, партнерства, детства и т. д. Формат энциклопедии позволяет решить эту задачу, следуя логике собираемых пазлов. Но представляемое издание можно рассматривать и в более широком контексте современных западных фамилистских исследований. В этом смысле мы знакомимся с актуальными концептуальными идеями, питающими фамилистику сегодня, с их рецепцией и результатами эмпирического зондирования.

Предлагая эту книгу русскоязычному читателю, который интересуется социологией семьи, но не избалован обилием отечественных теоретических и обширных эмпирических исследований семьи и партнерства, мы бы хотели обрисовать этот международный и междисциплинарный контекст современной фамилистики как фактор восприятия этой книги. Если аттестовать актуальное состояние эмпирической социологии семьи, то прежде всего следует сказать о растущей междисциплинарности в последние годы. Смешение оптик социологии, психологии, экономики, социальной политики, педагогики, антропологии, этнографии, биологии открывает возможность исследования различных аспектов фамилистских проблем и валидизации данных с разных точек зрения. Междисциплинарный перекресток, помимо явного методологического приращения, создает, однако, и проблемы. Одна из очевидных – разрыв между иллюзией феномена семьи как элементарной единицы порядка близости и солидарности, как ее понимают социологи на теоретическом уровне еще со времен Э. Дюркгейма, и тем сложным синтетическим единством, которое объединяет ее гетерогенные эмпирически обнаруживаемые составляющие – брак/партнерство и родительство/усыновление/бездетность. Нестабильность браков и текучий характер партнерств ставят под угрозу не только отношения партнеров, но и отношения родителей и детей, возвращая императивом на теоретический уровень необходимость размышлять о растущем диссонансе между этими двумя структурами отношений.

Таким образом, наряду с успешным для развития дисциплины импульсом междициплинарности, можно тем не менее наблюдать определенный застой во взаимодействии между теоретическими изысканиями в сфере фамилистики и эмпирическими исследованиями. Если исследование семьи понимать в широком смысле, включая теоретические и эмпирические исследования, можно увидеть, что явно преобладает доля последних. Чисто теоретические усилия стали редкими в семейной социологии, которая своими эмпирическими исследованиями обеспечивает существенные импульсы для практики, семейной политики, семейного консультирования и публичного дискурса. Теории меньше стало и на практике, и в политике. Более того, ввиду обширных эмпирических данных претензия на теорию все чаще воспринимается как сомнительная спекуляция. Парсоновские времена, когда «большие теории», нацеленные на объяснение воспроизводства социального порядка, были непосредственно связаны с социально-политическими интересами, безвозвратно прошли. После 80-х годов прошлого века, когда инновационные исследовательские программы, такие как экономика домашних хозяйств (Г. Беккер и др.) или конструктивистский подход П. Бергера и Т. Лукмана, значительно продвинули эмпирические исследовательские усилия, многие теоретические вопросы законсервировались, например, разделение домашнего труда по полу, женская трудовая занятость, мотивация рождаемости у образованных слоев и т. д. Слабый резонанс имеют фамилистские исследования и в политике, которая более склонна извлекать консервативные идеи из прошлого. Поэтому современные фамилистские дебаты формулируют запрос на более интенсивную теоретизацию и ее связь с эмпирикой. В этом направлении развиваются дискуссии о том, как расширить, например, привлечение лонгитюдных данных в исследованиях семьи, поскольку признается, что феномен семьи глубоко связан с темпоральностью, изменчив в меняющемся социально-экономическом и социально-политическом контексте. И хотя в настоящее время в домохозяйствах регулярно проводится ряд панельных и ретроспективных исследований (российские примеры – волны РиДМиЖ, РЛМС), усилия здесь должны быть еще более интенсивными, чтобы способствовать развитию теории в контексте динамически выстроенных объяснений. Другой сюжет дискуссий о стимуляции связи теории и эмпирики привлекает внимание к малым семейным подгруппам. Так, исследователя часто интересуют явления, которые представлены редко, например, описание и объяснение развития новых семейных форм. Они стартуют с небольшого числа новых семейных типов в популяции. Простые случайные выборки не позволяют их идентифицировать вследствие слишком небольшого числа случаев в подгруппе. В свою очередь, теории могут предсказывать конкретные контексты происхождения таких типов, но они не могут быть протестированы, поскольку независимая переменная не имеет дисперсии. Эти соображения приводят к выводу о том, что исследования в области семьи могут иметь перспективу при более широком рассмотрении малых подгрупп. В дискуссии также заметна точка зрения о привлечении экспериментальных методов, поскольку многие явления, интересные для фамилистов, эмпирически мало доступны. Исследовательское взаимодействие иногда значительно затрудняет наблюдение. Например, исследователь может быть заинтересован в фактических переговорах партнеров в семейном контексте, а не в ретроспективном их обзоре в интервью постфактум. И хотя психология семьи традиционно использует экспериментальную базу в своей эмпирической программе, да и экономика развернулась лицом к эксперименту, использование экспериментальных методов по-прежнему является исключением в социологии вообще и в семейной социологии в частности. Возможно, одна из причин этого – масштаб обобщения на небольших экспериментальных выборках. Наконец, еще одна перспектива – привлечение имитационных исследований и моделирования как условие разработки и тестирования теорий. Однако для того чтобы иметь возможность прогнозировать долгосрочные процессы для сложных социальных систем, анализ должен быть более всеобъемлющим. Это дает возможность наблюдать за развитием абстрактных, но сложных социальных систем с одновременным изменением нескольких параметров.

Возможности, упомянутые выше, для связи эмпирических исследований с разработкой и проверкой теории не составляют исчерпывающего списка и, безусловно, могут быть дополнены дальнейшими инновационными предложениями. В любом случае, однако, их следует рассматривать как призыв к сближению эмпиризма и теории, к развитию теории семьи на эмпирической основе.

Если проинвентаризировать популярность тех или иных теоретических ресурсов фамилистики в Европе, пролистывая учебники и словари по социологии семьи, то мы обнаружим по сути три теоретических направления: теорию индивидуализации, теорию структурно-функциональной дифференциации и теорию рационального выбора. Фактически эти теории не были разработаны в формате теории семьи, но они затрагивают феномен семьи. Основная идея теории индивидуализации (Н. Элиас, У. Бек и Э. Бек-Герншейм, З. Бауман, Ч. Тэйлор и Э. Гидденс) – автономизация семьи, поскольку процесс индивидуализации оказывается тесно связан с рефлексивной модернизацией, глобализацией, детрадиционализацией в смысле отказа от доминанты патриархальных ценностей. Индивидуализация обычно понимается как проблема для семьи: растущий индивидуализм заставляет индивидов жить в одиночестве, больше не связывать себя, отделяться быстрее, больше концентрироваться на своей индивидуальной работе, чем на семье. Теория структурно-функциональной дифференциации после классиков, и особенно Т. Парсонса и Н. Лумана, также оказала сильное влияние на теорию в социологии семьи, хотя и менее впечатляюще по сравнению с исследованиями индивидуализации. Структурно-функциональная дифференциация призвана объяснить механизм перехода от традиционного общества к обществу модерна и описывает возрастающую потребность в индивидуализации и самореализации. Так, Н. Смелзер концепту-ализирует структурную дифференциацию семьи в процессе ее упрощения, когда происходит переход от расширенной семьи к нуклеарной с ослаблением влияния и контроля со стороны старших родственников. Встречные проблемы раскоординирования брака и родительства как эффекта структурно-функциональной дифференциации осложняют понимание отношений между различными аспектами семьи – семьей, отношениями партнеров и родителей с детьми, близостью, неприкосновенностью частной жизни. Теория рационального выбора (Г. Беккер, Х. Лейбенштейн и др.), которая была задумана как теория действий, открытая для рассмотрения структурных ограничений, задается вопросами: Каким образом определенные ограничения мешают людям действовать рационально? Каковы непреднамеренные последствия действий? Однако критика этого подхода, основанного на рациональном выборе в соответствии с калькуляцией затрат и выгод, ставит под сомнение социологическую ценность этой теории, излишне рационализируя контекст семьи.

Хотя структурный функционализм парсонсовского образца по-прежнему упоминается как один из пяти или шести наиболее важных подходов во многих словарях и учебниках, он не играл ведущей роли в течение длительного времени. Тем не менее тезисы о том, что «семья», или фиксированная структура семьи, больше не существует и что имеется плюрализм семейных форм, по-прежнему ссылаются на классическую модель нуклеарной семьи. Вопрос о преимуществах семейного образа жизни и ценностей не исчез из повестки, сюжет о функциях семьи не устарел, но показал в дискуссиях резко усеченный их объем. Но то, что было утрачено с концептуальным забвением подхода Т. Парсона, – это связь трех уровней: макроструктуры (культура, экономика, общество), семьи как системы взаимодействия и структуры личности. И в современных дискуссиях о роли теории в социологии семьи есть явная ностальгия по этому утраченному масштабу теоретизирования. Очевидно, что и другой теоретический ресурс – символический интеракционизм – также влиятелен сегодня, поскольку социологию интимности и теорию привязанности, социальную психологию брака, хотя и критически, включают сегодня в социологию семьи. Но сокращение феномена семьи до формата личных отношений или форм взаимодействия было бы концептуально неадекватным для социологии.

Наконец, нет никаких сомнений в том, что феминизм и гендерные исследования послужили важными импульсами для теории семьи. Но их теоретический интерес большей частью не был направлен на семью, а иногда и радикально против нее, в целом феминистские исследования семьи относительно редки. Их главный фокус – критика патриархата и пересборка гендерных конструкций на иных эмансипаторных основаниях. Сюжет гендерного разделения труда теперь концептуально обсуждается не в рамках критики патриархата, а с помощью категорий равенства и партнерства, хотя это и не объясняет происхождение гендерной ассиметрии в деятельности домохозяйств.

В институциональном аспекте в семейной социологии идет процесс внутренней дисциплинарной дифференциации, который усилился с 1980-х годов прошлого века. Детство, ювенильный возраст, гендер, маскулинность, отцовство, социализация, биография – эти сферы анализа редко встречаются в семейной социологии, поскольку с начала 1990-х годов преобладал исследовательский фокус на проблемах семьи как социального феномена. Помимо этого, тезис о плюрализации форм семейной жизни и отходе от классической нуклеарной семьи привел к концентрации на демографически легко идентифицируемых явлениях: Сколько насчитывается «нормальных» семей, сколько одиночек, сколько однополых семей? Каковы соответствующие демографические переменные для объяснения изменений в росте разводимости? При такой демографизации семейной социологии определенные области систематически игнорировались как теоретически, так и эмпирически: сексуальность, любовь, эмоции, телесность, а также внутрисемейный дискурс и коммуникация.

Что же впереди, каково будущее дисциплины? Какие темы выходят на авансцену? Одна из широко обсуждаемых тенденций – дальнейшая фрагментация родительства, в частности, отцовства. Еще один новый аспект – это дигитализация семейного бюджета, социальные последствия которой пока неясны.

Исследователи старения обеспокоены будущим феномена заботы. Семья постмодерна остается смутной идеей, и дальнейшее развитие тренда на индивидуализацию также неоднозначно. Новые вызовы приходят в фамилистику и извне, со стороны других наук. Успехи в таких областях как исследования мозга, генетика, молекулярная биология и т. д., также влияют на тему семейных и частных форм жизни. Повторная натурализация частной жизни, возврат к природе и опрощение образа жизни, биологизация семейных и гендерных ролей могла бы определять дебаты следующих лет и десятилетий. В этом направлении теоретическим дискурсам, особенно социально-конструктивистским, построенным на критике эссенциализма, придется развернуть новую страницу в концептуальных построениях. Эти вызовы во многом спровоцированы публичными дискуссиями об очередных открытиях в социобиологии, генетике, нейропсихологии и т. д., которые разрушают прежнюю монополию психологии и социологии на понимание таких феноменов, как любовь, сексуальность и выбор партнеров, развитие ребенка, отношения матери и ребенка, гендерные различия, физико-эмоциональные характеристики человека, размер тела или продолжительность жизни.

Секс, тело, сексуальность, любовь, рождение, здоровье, старение и смерть – это центральные интерфейсы между природой и культурой, на которых сегодня происходит развертывание конфликта между социологией/культурологией и биологией/науками о жизни. Эти интерфейсы являются предметом исследований семьи самыми различными способами. Таким образом, семейная социология может играть центральную роль в будущем, если ей удастся объединить эти многочисленные специальные области исследований под знаком мультидисциплинарной семейной социологии и синхронизировать это объединение со своими теоретическими усилиями.

Елена Рождественская