Читать книгу Ветра Пустоши. Книга 1. Старые долги - Дмитрий Литвинов - Страница 6

Погруженный в предрассветную темноту Атолл еще дремал, тихо было, только изредка раздавалось хлопанье дверей, на площади в районе рынка, торговцы просыпались, и неспешно открывали свои лавки. Короткая ночь не приносила желаемой прохлады и облегчения после бесконечно долгого жаркого дня. В период Солнечной Бури дни были особенно долгими, жаркими и изматывающими, а ночи мимолетно короткими и нестерпимо душными. По улицам лениво передвигались дворовые. В их обязанности входило убирать улицы и дворы, утром тушить фонари освещения, а вечером разжигать их вновь. На базарной площади, возле зданий городской администрации и зданий первого яруса, трактира, и обоих постоялых дворов освещение было электрическое – от ламп накаливания, остальные переулки, переходы и галереи верхних ярусов освещались от жировых ламп, которые нужно было разжигать и тушить вручную каждый день. Электричество в городе было, но его вырабатывалось крайне мало, не хватало генераторов. Ночью ветра Пустоши тоже спали, поэтому электричество нужно было запасать, в аккумуляторы, собирать которые нынче стоило безумно сложно и дорого. Когда–то люди в избытке имели даже портативные батареи в любом приборе, а электрический фонарь было чем–то настолько обыденным, насколько сейчас обыденны лучины в домах бедняков. Странное было время, то о котором сохранилось множество воспоминаний в книгах того времени, которые в огромном количестве выкапывались копателями и приносили добытчики, из мест погребения древних городов. У тех людей было все, они даже по воздуху летать могли, у них даже была чистая вода и практически неотравленный воздух, не было таких страшных болезней, они были счастливы! Но тогда чего им не хватало? Зачем развязали ту страшную последнюю войну? А чего не хватает людям сейчас? Зачем выжившие потомки тех людей развязали большую войну больше десяти лет назад? Наверное, дело в самом человеке, а не в условиях, в которых он живет…

Небо на восходе окрасилось предрассветной желтизной, узкая полоска света быстро расширялась, ползла вверх. Тревожные тени проснулись, поднимаются, растут, удлиняются, шепчутся – дневной владыка Пустоши приближается. Легкий ветерок пришел с заката, играя как ребенок, подбросил вверх пригоршню песка с поросшего травой, небольшого холмика, отсалютовал своему дневному другу. Ветер побежал дальше, просыпаясь, стал подниматься выше и выше, минуя город на его пути, ударился об отбойник на крыше, отскочил, задел дремлющие на мачтах городские флаги, на синем фоне которых красовалась массивная башня среди песков. Флаги затрепыхались, ветер отпрыгнул в сторону, запутался в лопастях ветряка, лопасти недовольно заскрипели, поворачиваясь, разгоняясь все сильнее и сильнее, пришла пора и им проснуться, людям нужно электричество, и генераторы будут добывать его из ветра, превращая в ночной свет.

Солнце показалось над горизонтом, разом залило своим ослепительным светом долину, тени шарахнулись в последнем отчаянном прыжке, разбились о неприступные городские стены и сгинули. Дневной владыка поднимался все выше и выше, ему было интересно заглянуть за высокие стены города, увидеть представление забавных букашек, там внизу. Букашки суетятся, снуют без устали по лабиринтам своего игрушечного городка. Букашки галдят, носят, меняют, бросают, ненавидят, предают, любят, рожают, крадут, убивают. Забавное представление было сегодня, идем друг верный, друг быстрый и свирепый – нам пора. Оставим букашек до завтра, пусть тени возвращаются, пусть тени поглотят их, скуют в своих объятиях страха, пусть наполнят дома и души букашек парализующей, вязкой темнотой забвения.

За дверью спальни раздавались голоса – низкий властный голос жены, она уже кого–то отчитывала. Ей отвечал тонкий детский голосок, опять дочери досталось, из–за пустяка какого, поди. Опять не в духе жена проснулась. Как не хочется вставать, проклятое утро, проклятая бестия, опять будет мозг выедать, сейчас начнет снова поучать как нужно дела вести. Начнет указывать на то, что он не может заработать и скопить на нормальный дом, хотя бы на втором уровне, как их друзья, точнее сказать «её», его друзьями они не были никогда. Расем с семьей, вон вообще на первый уровень перебрался год назад. У нее всегда, чуть что – Расем то, Расем сё. По любому спит с ним зараза, да и морок с вами – спите, любитесь, как хотите, меня в покое оставь, дай жить нормально, дочь не трогай. По пустякам шпыняешь ее постоянно – «Такая же, как твой отец неудачник, ничего не можешь, ни к чему не стремишься. У тебя не игры в голове должны быть – смотри, да присматривайся к сыновьям из зажиточных семей, ищи мужа себе нормального. Не повторяй моих ошибок молодости, вот, выбрала себе слюнтяя в мужья, так и мучаюсь теперь. Сил моих больше нет вас, никчемных, терпеть».

Жарко, душно с утра, вентиляция не помогает, третий ярус с утра уже солнцем разогревается, тонкие в несколько слоев законопаченные стены, жесть да щиты всякие, местами камень, накаляются нещадно. То ли дело стены первого и второго ярусов, к городской стене, два метра шириной, примыкающие – прохлада и безопасность. Рубаха мокрая совсем, потная, к телу липнет. Дышать нечем, грудь сдавило, сердечко шалит, где капли? Доведет она меня, раньше времени в могилу положит, а как же Мара, как же доча без меня, сгнобит ее совсем бестия.

Семь лет назад встретил ее на базарной площади, сама заговорила, сама свиданку назначила. Красивая тогда была, веселая, ни намека на ту стерву, в которую потом превратилась. Хотя вру, конечно, сам дурак слепой был. С рождения больной. Что–то про обмен, каких–то веществ лекари все время говорили, полный, медлительный, жара постоянная, потный, запах этот… Кто с таким знакомиться захочет. Сам же никогда не мог первым подойти, заговорить, как посмотрят, смеяться будут, так с самого детства повелось.

Нашел капли, накапал, выпил, вода горячая противная.

В тот год отец умер – тоже сердце, на роду у нас значит так. В наследство карт торговый оставил, небольшой двухосевой. Сдал его в аренду, за пару удачных ходок сумму неплохую заработал с аренды. Потом она. Как то быстро у нас все закрутилось, еще бы – меня понять можно, я же с женщинами никак и никогда, вот и повела меня как кобеля дурного, стоило только пальчиком поманить. Через полгода уже оженились, мать благословение дала, а сама через четыре месяца вслед за отцом, даже внучку не увидела. У ее отца бизнес только что прогорел, уговорила меня карт продать, да с отцом в новое дело вложиться. Послушал код безмозглый. Не до того было тогда, радость наконец то большая – дочь родилась.

Как вставать не хочется. Ноги за ночь отекли, болят, не встать огнем горят. Нужно, нужно, работа, пропади она пропадом, нужно склад идти открывать. А какому мороку он нужен, буря уже пять месяцев свирепствует, торговля стоит, даже с близлежащих копален руда не привозиться.

Взяли сначала в аренду склад, дела пошли – неплохо пошли. Склад выкупили через два года, только папаша ее, склад к рукам прибрал, на себя оформил. Сказал, что большая часть денег в предприятии его была, он дело своим трудом поднял, поэтому хозяином он будет, а меня управляющим этим складом поставил, на побегушках. Бестия тогда папашку поддержала, все по–честному, говорит, да и стар он, так что склад в любом случае твой. Ага, как же мой, старик еще меня переживет, а нет – так она же его и приберет к рукам, сука морочья.

Оделся, идти нужно.

– Ну, наконец–то поднялся, солнце вон уже скоро над крышей станет, а он все бока отлеживает!

Глаза злые, сверкают, стоит – руки в бока необъятные уперла, волосы темные кудрявые в разные стороны. В трактире на полке альбом стоит с фотографиями «Мифы и легенды древней Греции» называется, вот там такая же, как ее… Медуза Горгона! Вот точно – вылитая.

– Сладко ли тебе спалось муженек, мой, трудолюбивый?! Конечно как же, когда же мы отсюда переехать сможем? Если глава семейства даже не чешется, чтобы квадрат31 лишний заработать и домой принести!

Ну вот, о чем я и говорил – старая песня, заезженный винил. Выбросить бы его с окна да вниз на улицу, битым камнем мощенную, или разбить об угол стола, да в канаву сточную спустить, к аспидам во тьму бездонную.

– И тебе доброго утра.

Вяло, без выражения ответил. На кухню прошел. Дочка за столом сидит над кашей, лениво в тарелке ковыряется, настой из трав по чашкам разлит, на меня, как всегда не накрыто.

– Папочка, доброе утро!

Искренняя, приятная улыбка, открытое светлое личико, веснушки на пухлых щеках, золотые волосы в две косы сзади собранные. В ответ улыбнулся. На бабушку свою очень похожа, жаль не виделись никогда.

– Привет солнышко!

В лоб поцеловал, хихикнула довольная.

– Папуль, ты садись, я тебе сейчас быстренько соберу. Сел на стул. Мегера пришла свое место заняла, не на кого не глядит, сидит ложкой кашу зачерпывает, настоем запивает.

– Чтобы есть нужно работать, а не дармовщину разводить.

Дочь тарелку поставила, чашку настоем залила, подала.

– С собой ее на склад сегодня возьми, мне нужно к Арею зайти, платье заказать новое хочу. На обмерку пойду. Потом дела еще есть в городе.

– Платье? Дорогое? Ты же сама говорила, что на дом копить будем.

Лицо повернула, глаза, сколько в них ненависти.

– Ты что мне предлагаешь голой на людях ходить? Ты мужик, ты должен заработать и на дом и жене на платье.

Отвернулась, настой пьет.

– Хотя какой ты мужик, даже не был им никогда.

– При Маре не нужно.

– Ей шесть, уже можно жениха подыскивать. Через шесть лет готова к женитьбе будет.

– Время придет – сама подыщет.

– Сама она себе ничего стоящего не найдет, потому что вся в отца слюнтяя. Я за тебя всю жизнь все делаю. Место свое ты благодаря кому получил?

– Благодаря кому?

– Конечно благодаря мне. Я своего отца уговорила тебя никчёмного управляющим поставить.

– Какой из него управляющий, чем он управлять может.

Повторила она, подражая голосу своего отца.

– Еще тогда отец понимал, что ты ни к чему не годен, но все равно тянул – потому что я просила, родня потому что.

– Там и мои деньги были, я тогда свой карт продал, забыла!

– Рот закрой! Смотри, голос у него прорезался.

Ложка в тарелку грохнулась, сильно, отлетела, под стол упала. Женщина встала, от злобы кипя, тарелку, чашку со стола забрала, в мойку понесла.

– Про деньги он вспомнил, которых пес наплакал, было. Деньги, кому скажи – животы от смеха надорвут. Ты бы все профукал и карт и деньги, ты бездарь, не можешь ничего. О, духи Пустоши, за что мне такое несчастье досталось. Зачем я тебя терплю такого.

Тарелку помыла, на полку поставила.

– Дочь забери, мне сегодня некогда. Все, я ушла.

– Хорошо бы и не возвращалась.

Вслед проговорил. Мара весело хихикнула. Дочери подмигнул.

– Готова? Давай посуду помою, и пойдем с тобой работать, на наш новый дом зарабатывать будем.

Спускаться по ступеням третьего яруса нестерпимо больно, отекшие ноги огнем горят, идти не хотят, не слушаются, о муки адовы! Дочка рядом пыхтит, ей тоже жарко, душно, платье плотное – не дышит совсем. Мамашка вон себе тонкие, модные платья заказывает у кройщика дорогого. У него многие жены зажиточных купцов одеваются, даже дочь Воеводы там частая гостья. А своей дочери, самое обыкновенное платье, для люда простого, из жесткой ткани, из травы полевой, сотканное покупает. Не любит она дочь. Странно получается – сама носила, рожала, а любви материнской нет, ждет, когда та женщиной станет, чтобы избавиться выгодно от нее, все разговоры только об этом. Как будто не дочь, не плоть от плоти, а мулга32какая – товар.

Еле дошли до склада, по дороге дочь Воеводы встретили – легка на помине. Она не сама, при ней охрана – два быковатых мордоворота. Вот интересно, столькие больными рождаются, уродов сколько, мутантов самых настоящих, а откуда какие берутся, как на подбор, как специально их где–то выращивают и к нам отправляют. Сама идет – нос задрала, людей от грязи на сапогах своих не отличает. Метра полтора ростом, маленькая, талии нет – грудь сразу в бедра переходит, груди тоже нет. Зато плечи как у мужика широкие, шея короткая, ноги–тумбы, своим охранникам мордоворотам под стать, сразу и не поймешь где кто. Лицо грубое, челюсть тяжелая, глаза глубоко посажены, волосы каштановые густые, на затылке в хвост собраны.

На торговой площади никого, воины иногда прохаживаются, карты стоят плотной тканью затянутые, пылью изрядно припорошенные, за долгие месяцы стоянки. Последний караван вышел из Атолла две недели назад, сам сын Воеводы с ним пошел, и с тех пор ни слуху, ни духу о них нет. Склад пустой, опять без работы сегодня, как и вчера, как и много дней уже подряд; нет никого, уже хлеб на столе раз в день увидеть можно, еще месяц и голодать совсем начнем. Мегера тогда взбеситься окончательно, что будет тогда, дочь жалко, ей тоже тяжело, молодой организм в питании хорошем нуждается…

Когда же уже эта буря проклятая закончиться? Ничего, потерпи доченька, скоро, совсем скоро Солнечная Буря утихнет, караваны пойдут, торговля начнется, склад опять товарами заполниться, деньги появятся – побалую я тебя. Куплю сладости и платье новое, не из грубой ткани сотканное, у Арея закажем. Будешь красавицей у меня ходить, на зависть всем женихам! Тфу, ты от мегеры набрался гадости, не нужны нам они эти женихи, нам с тобой вдвоем хорошо, никто нам не нужен.

Так весь день без дела и промаялись в помещении склада, в слова играли. На какую букву слово оканчивалось, с той буквы следующее должно было начинаться. Жарко, душно, скучно. После обеда суета на площади какая–то началась, вышли, прошлись, посмотрели, у воина молодого спросили, отчего суета. Но тот толком ничего сам не знал, сказал приказ Воеводы один малый карт к выходу готовить, загрузить всем необходимым и ждать. Что бы это могло значить? Может за рудой все же? Если так, это обнадеживает – работа может, будет.

Склад закрыли рано, что толку в пустом душном помещении весь день сидеть. Нет никого, еще один пустой день без прибыли, значит еще один голодный день сверху, в груди колет, задыхаюсь, воздуха не хватает. Пойдем домой, устал, отдохнуть отцу нужно, спать пораньше лечь. Одежда воняет то как, самому тоже помыться нужно. На воду деньги нужны, их нет, вода дорогая. Помывочный день в городской бане через два дня, но если дела не пойдут, то и туда в четвертый класс даже не попаду, денег не будет.

Городская баня – полезная вещь, Совет33, в свое время правильно рассудил, что такое учреждение жизненно необходимо в целях профилактики кожных болезней, опрелостей в гнойники переходящих, да чтобы не завшивели люди. Вода, дистиллированная за ночь на крыше собирается, очищается и на городские нужды идет, на баню в том числе. В городской бане вода несколько циклов проходит. На первом цикле подается в душевые первого класса – чистая вода, в ней помыться дороже остальных стоит, потом эта вода грубыми фильтрами фильтруется и снова подается в душевые второго класса и так далее. Всего этих классов четыре, вода четвертого класса самая грязная и мыльная, после четвертого класса душевых эта вода используется как хозяйственная, для приготовления дезактивирующих и дегазирующих растворов и для помывки общественных туалетов. Ночной конденсат, конечно не единственный источник пресной воды в городе, есть еще водоносная скважина, уходящая глубоко под землю к подземной реке, которая некогда по поверхности текла, но теперь она намертво заточена под песками Пустоши. Содержание скважины дорого городу обходиться – чистка штольни, колодца, плюс наверх ее поднять. Для этого электричество для насосов нужно. Потом очистить от грубых примесей, профильтровать, обеззаразить. Дорогая нынче вода для людей стала – роскошь.

Домой вернулись, ступени на третий ярус, вот мороки, как же тяжело по ним наверх подниматься. В дом вошли, чувствую себя как выжатый лимон. Что такое выжатый лимон? В старину, предки наши так любили говорить, зачем они эти самые лимоны выжимали. И вообще это человек, животное или растение? Жены еще нет, у Арея еще, или в городе по делам ходит, как будто я эти дела не знаю, эти дела зовут Расем, да и морок с вами, любитесь на здоровье, может опосля эту стерву хоть ненадолго отпустит. Дочь разуться помогла, руки помыли. Одежду городскую на домашнюю сменили. Все больше не могу – я спать.

– Паап!

– Что милая?

– Можно я рядышком с тобой посижу?

– Конечно солнце!

По золотистым волосам погладил.

– А давай я тебе почитаю! Что ты хочешь послушать?

– А что мы прошлый раз читали?

– Робинзон Крузо!

– Хорошая книга.

– Пап, а почему черные люди убивали и ели других людей?

– Так было принято у них. Подношения своему Богу делать, жертву приносить, чтобы Бог на них не сердился, напасти всякие не слал.

– А почему мы так не делаем, может на нас Бог перестанет сердиться, если мы ему тоже эту… жертву принесем?

– Нельзя так, нельзя людей убивать, просто так, и в жертву приносить нельзя. Тогда люди глупые были, они верили в то, чего нет, верили что громом, засухой и болезнями кто–то управляет, верили, что его задобрить можно, принеся жертву.

– Так что Бога нет?

Запнулся. А на самом деле, его точно нет?

– Понимаешь, это как верить, что ветрами Пустоши или Солнечной Бурей кто–то управляет. Это все равно, что верить, якобы древний Бог разгневался на наших предков и уничтожил почти всех, и планету отравил, чтобы оставшихся людей убить. Но ведь это не так, люди сами войну развязали, сами применили ядерное, биологическое и бактериологическое оружие.

– Зачем они так поступили, они ведь сами погибли и мир, в котором жили, разрушили. Пап, они тоже были глупые, как те черные люди?

– Люди всегда глупы. И те, и наши предки, и мы тоже глупые, мы ведь тоже развязали большую войну двенадцать лет назад. Если бы не приход демонов Пустоши, кто знает, чем бы все закончилось, может, нас бы уже тоже не было.

Загрустила, голову опустила, задумалась.

– Пап, а ты видел море?

– Нет, Марочка, не видел.

– А знаешь того кто видел?

– Эйр, вожатый, что к станичникам карты водит, он видел.

– А где это море?

– На закате.

– А оно красивое?

– Я правду не знаю, наверное.

– Я тоже не знаю. А давай, мы о море почитаем, чтобы узнать.

– Давай, у нас есть книга про море?

Задумалась.

– Сейчас пойду, посмотрю.

Ушла. Сильно клонит в сон, как же я устал, сколько же усталости накопилось, как же я уста…

– Просыпайся, эй, сколько тебя будить можно – вставай!

Голос жены, недовольный, раздраженный. Глаза открыл. Надомной склонилась, за плечи трясет, эй, эй – полегче голова сейчас отвалиться. Почему она в моей комнате? Мы уже давно вместе не ночуем, после рождения Мары, еще первые полтора–два года жили, и даже супружеский долг выполняли. Без страсти, без любви, просто долг, просто выполняли. А потом она вообще в отдельную комнату ушла – мол, храплю я сильно, мол, разожрался, что места ей мало, как будто она не разожралась. Так какой арг в Пустоше издох, что она ночью ко мне в комнату сама пришла?

– Да вставай же ты, боров окаянный!

Хотя нет, еще не ночь, небо красное, предзакатное.

– Да встаю уже, встаю, хватит меня трясти.

Повернулся на кровати сел, сон на пользу пошел, немного полегчало, отдохнул и ноги не так сильно огнем горят.

– Что случилось, из–за чего суета.

– Пришли за тобой, одевайся.

Не понял.

– Кто пришел, зачем?

– Человек от приемного34, караван в город пришел из Полуночного Альянса. Товар принимать, и сгружать будут, ангар нужен.

Вот это новость, даже не вериться! О чем мы намедни говорили? О Боге, выходит, что есть он!

Встал, быстро переоделся, собрался.

– Ну, все, пошел, буду поздно, может даже завтра.

А в ответ холодный взгляд и тишина. Ладно, потопали. Вот, вспомнилось к слову.

– Друг, оставь покурить, а в ответ тишина. Он вчера не вернулся из боя…

Посыльный покосился.

– Чего оставить? Не курю я!

– Да нет, в трактире слышал – песня такая играла, мужик красиво под гитару пел!

– Нет, не слышал такой.

Рукой махнул – что с тебя взять, ты, небось, и в трактире то ни разу не был. На какие шиши тебе туда пить идти, небось, выпиваешь где–то на подпольной сивушной хате35. Зараза, что это такое? За трактир вспомнил, живот аж скрутило, подступило, теплотой разлилось. Да я и сам–то не часто там бывал, но вот сегодня, сегодня можно и зайти, деньги будут. Приемному спасибо огромное, что именно за мной послал, именно мой склад выбрал. Но не о выпивке воспоминания теплотой нутро напомнили, вспомнилась она – Виолетта. А что я ведь тоже живой человек, мне тоже ласка нужна, а в ее объятьях я как ребенок забывался, другой раз даже не нужно мне ничего от нее, не могу. Просто нужно, чтобы выслушала, голову себе на грудь положила, рукой хрупкой своей по волосам погладила…

Приемный другом амбарному36 не был, у амбарного вообще не было друзей, не нужным никому человек оказался. Так в жизни бывает, когда человек полезен, пока ценность какую представляет – помочь может, деньги занять без процента, вопрос решить сложный, по работе подсказать или направить. А как только нужда такая проходит, то и человек этот ненужным становиться. Вот и амбарный не нужен был никому, никому и никогда, потому как даже вопросы порешать или денег занять не мог. Приемный мог арендовать любой другой склад, они сейчас все пустовали, но послал именно за ним, потому как жалко амбарного ему было, даже не его самого, а дочь его. Он знал, что в семье амбарного происходит, потому ребенка жалел, нравилась она ему, можно сказать, отеческие чувства он к ней испытывал. Может потому, что приемный своих детей иметь не мог. Поэтому и тянулся к ней, как к дочке, поэтому вот так, через отца ее пытался ей помочь. Он даже иногда денег амбарному давал сверх договора аренды – вот, мол, тебе чаевые за качественную работу твою, комплимент от грузоотправителя, так сказать.