Читать книгу Опыт - Екатерина Сычёва - Страница 1

Никогда ещё Ян не испытывал такой тоски, беспричинной, безотчетной, неясной, представляющей собой размытый и нечеткий силуэт неудовлетворенности и разочарования. Он не мог сказать, что точно его волнует, мучает, просто всё, что раньше он воспринимал, как должное, теперь отвращало его, вселяло стонущую в груди меланхолию, но не тихую, как лейтмотив печальной мелодии, а скорее, бушующую, граничащую с отчаянием. Но, как бы это грусть его не терзала, он не мог ответить, в чем её смысл, откуда она взялась.

Ян оглянулся, на трех и пятиэтажные дома, обветшавшие, серые, со старыми рамами окон, плотно задернутых занавесками. Вот что представлял его родной город: убожество покосившихся старых зданий и выщербленных, выцветших улиц. Здесь было всего лишь две школы и мясокомбинат, где работала большая часть населения, детсад, и захудалая больница, где его отец имел должность зав. отделением хирургии. Мысли об отце были неприятны Яну, всё еще не отошедшего от утренних нравоучений, которые его родитель скармливал ему сегодня вместо завтрака. Конечно, завтрак тоже был, но у Яна на этот раз не было аппетита.

Чувствуя легкий голод, Ян перепрыгивал через лужи, представляющие собой помесь глины и дождевой воды, и заодно отгоняя назойливые неприятные мысли. Он к ним вернется позже, но не сейчас. Он уже видел вдалеке тонкую фигурку Леры, в желто-лимонном, нелепом плаще. Ян договорился с ней встретиться еще полчаса назад, но из-за утреннего происшествия он вышел позже, чем планировал. Он знал, что она не будет задавать вопросы, но всё поймет, догадается по его лицу, или по чём там ещё она его «читала». Раньше Яну нравилась эта её проницательность, но сейчас, подумав об ожидающем его многозначительном молчании, он передернул плечами в непонятном раздражении. Они знали друг друга с самого детства: ещё в колясках мамы их возили по этим дорожкам, еще целым, не успевшим раскрошиться под бременем времени, непогоды и ног, перемещавших безликие тела в пространстве. Подумав о своей матери, Ян снова покачал головой. У него нет матери. Она ушла от них, предпочтя ему и отцу лучшую жизнь вдали от них и от того, что не жалко было бросить. Так рассказывал его отец. Ян не обвинял её, может, даже где-то понимал, но обида всё равно жила в нём, даже с учётом того, что он её и не помнил толком. Сколько ему было? Четыре? Пять? Он помнил блондинку, у которой вместо лица был блин. Этим блином должно было быть её лицо, но какое оно было, Ян не знал. Отец после ухода/побега матери уничтожил все её фотографии.

Подойдя вплотную к Лере, Ян почувствовал легкий укор совести за своё совсем недавнее раздражение. Кому плохо, так это ей. Едва заметный, замазанный кровоподтек на лице, явственно говорил о её проблемах, но она никогда в них не признается. Но так как Ян тоже «читал» Леру, то он обо всём догадывался. И тоже не спрашивал, понимая, что она никогда никому не расскажет то, что мучает её. Эта сдержанность, затаённость была чужда Яну, привыкшему, что подруга с ним всем делилась. Но страдания делают человека замкнутым, и не потому, что так было легче, а потому, что другим всё равно не понять, не проникнуть в них, а от этого они становились только сильней и ожесточённее. Пряча лицо в капюшоне, Лера рассеянно взглянула на него, и только потом, через минуту молчания повернулась к нему. Она смотрела на гущу деревьев, стоящих немного поодаль, ещё голых, но которые скоро покроются молодой зеленой листвой, как только пригреет солнце.

Был конец марта, каникулы, подходящие к концу. А там последняя четверть и свобода, долгожданная и желанная. Им по шестнадцать и должно казаться, что вся жизнь впереди, но глядя на Леру, оглядываясь на свою жизнь с отцом, Ян понимал безысходность ситуации, и ещё больше жаждал свободы, и не просто свободы, ограниченной каникулами, а безбрежной, как древний океан, полновластный, не знающей что такое суша. Без слов, на уровне чувств он знал, что и Лера мечтает об этом, но если уж она не решается скинуть с себя цепи привязанностей, семьи, как он, жалкое подобие её влияния, сможет решиться на первый шаг побега из своего заточения.

Словно прочтя его мысли, Лера нарушила молчание.

– Я не могу её бросить. Но и жить так больше не могу. Мне хочется собрать вещи и сесть в первый попавшийся поезд, а потом еще в один, и ещё… До тех пор, пока…

Ян понял, что Лера имела в виду. Всё понял, хотя фраза была незаконченной и постороннему непонятной. Прекрасно зная, что она имела в виду свою мать, Ян побоялся что-либо ответить, не желая причинить ещё больше боли. За эти три года её девушке было достаточно. Сначала младший брат, потом отец. История с братом всколыхнула весь город, о ней писали даже в интернете, было расследование, много соболезнований, но что они значат для того, кто потерял близкого? Ничего.

Это было три года назад. Тогда Егору исполнилось только два годика. Мать Леры повела брата, здорового и веселого, в поликлинику на плановую прививку, а оттуда он уже не вернулся. Потом вернулся, но в гробу, чтобы его отправили в последний путь. Это трагедия, даже ничего не значащая в масштабе всего города, все же стала достоянием всей страны, потому что затронуло самое дорогое, что есть у людей – детей. А потом, чуть больше года назад, утонул Лерин отец – тот, кого она любила больше всего на свете, тот, на кого она перенесла после смерти брата все свои чувства, ожидания и с кем связывала себя, чтобы не упасть в пропасть тьмы и неуверенности, разверзнутой перед каждым из нас, но до времени замаскированной ложными иллюзиями постоянства и стабильности.

Ян помнил этот день, когда отец Леры не вернулся с рыбалки. Был конец февраля, оттепель. Лера сидела у него и они слушали музыку. Она была немного уставшей и подавленной. Тогда Лера делилась ещё с ним своими переживаниями и огорчениями. Была очередная ссора её отца и матери. После смерти Егора, мать девушки, вместо того, чтобы искать утешения в кругу семьи, вдруг резко стала очень религиозной, и на почве своей новоприобретённой веры, своего преклонения, стала доводить семью новыми правилами, граничившими с деспотизмом и чистой воды тиранией. Отец девушки, по природе очень чувствительный и тонкий человек, вскоре не выдержал натиска такого яростного и ожесточённого навязывания мнения и стал выпивать, чтобы получить желаемое забвение и отрешенность от всего, что его окружало. В тот раз он тоже выпил и Лера, зная о планах отца на выходные, снедаемая волнениями, все же попыталась его уговорить остаться дома, но вместо этого услышала, что лучше умереть, чем пробыть хоть лишнюю минуту в этом адском доме, где всё стало ему чужим и мучительным. Конечно, кроме Леры, поправился он сразу. Поцеловал дочь в макушку и ушел. И тоже, как её брат, больше не вернулся. Его пожелание сбылось.

Отец Леры был художником. Она тоже рисовала. Яну нравились её рисунки, наброски, ещё не воплотившиеся в картины. Он видел в них Леру, её душу, не приземлённую, как у него, и пусть и не возвышенную, но не замаранную пошлостью и обыденностью, не запятнанную стереотипами и предубеждениями. Она на всё имела свой взгляд и видела всё не так, как видел он или другие. Когда у него возникал вопрос, который он был не в состоянии разрешить сам, он всегда шёл к ней, и возвращался с новой идеей, новыми образами и воодушевлением. Но что её привлекало в нем, Ян никогда не стремился узнать и просто довольствовался дружбой девушки.

После смерти отца Лера стала носить его вещи. Свитера, шапки, куртки, и даже ботинки. Вот и сейчас на ней был его плащ. Нелепый, широкий, ужасного цвета на её худенькой тонкой фигурке. Лера была в детстве выше его, и не только духовно, но и в физическом аспекте развития. В последнее время Ян стал её догонять, хотя понимал, что не быть ему высоким. Этого его смущало временами, но не тогда, когда он был сам по себе. В последнее время они вместе привлекали к себе внимание. Их стали дразнить парочкой, но это ему не нравилось, и Ян даже стыдился этого, потому что вовсе не был влюблен в Леру. Да, он любил её, но не так, как парень любит девушку. Он знал, что Лере плевать на разговоры о них, но ему было совсем не плевать. Это уменьшало его шансы закрутить роман с другой девушкой, которую он, может, и не будет уважать и любить, как Леру, но сможет благодаря ей переступить черту, которая сделает его мужчиной в его глазах и глазах его однополых товарищей, которых становилось всё меньше и меньше. Причиной тому тоже была Лера.

Они шли рука об руку, прислушиваясь к гудку поезда вдалеке. Шли не в сторону школы, как обычно, где тусовались все их знакомые на спортплощадке, а на окраину города, где вместо пятиэтажных домов все чаще стали появляться двухэтажные «бараки», как говорил отец Яна. Откуда пошло это название, Ян смутно представлял, знал только что дома эти очень старые, построенные стразу после войны. Лера сама выбрала этот путь, уводя его всё дальше и дальше от знакомых улиц.

– Почему ты позволяешь ей себя бить? – Спросил Ян, топча грязь и ища более проходимые пути перемещения.

Он спросил не потому, что надо было что-то спросить, а потому, что вдруг вспомнил как девушка произнесла фразу «Я не могу её бросить. Но и жить так больше не могу», и испугался. До него вдруг дошло, какой в этих словах может содержаться тайный смысл.

– Я и не позволяю. Но что я могу сделать? В ответ ударить её? – И помолчав, Лера добавила. – Ты же знаешь, она не всегда была такой.

Да, Ян это знал. Он помнил мать Леры с самого детства потому, что хотел, чтобы эта была его мама, а они с Лерой были брат и сестрой. Это была когда-то его давнишняя мечта и надо сказать распрощался он с ней относительно недавно. Он помнил, как ребёнком приходил к ним в гости и его всегда чем-то угощали, без труда воскрешал в своей памяти уют и бессловесное взаимопонимание, царившее у них дома, улыбки, заигрывания отца с матерью. Лера была похожа на свою мать. Те же рыжие волосы, белая кожа с россыпью веснушек, светлые брови и почти невидимые ресницы, отчего взгляд у обеих был какой-то странный, словно на тебя смотрит не человеческое существо. Ян тут же вспомнил урок истории в седьмом классе, когда им рассказывали про инквизицию и сжигание на костре так называемых ведьм. И что большинство были рыжие девушки. Теперь Ян мог понять, почему рыжих считали дочерями дьявола. Скажи он это Лериной матери это свое умозаключение еще несколько лет назад, они бы посмеялись, а теперь Ян не был уверен, не получил ли бы он, решившись на такой поступок, звонкую оплеуху.

– Помнишь, когда ещё был жив Егор, какой она была?

Лера с трудом выговорила имя брата глухим, изменившимся голосом. Ян подумал, что теперь так будет всегда.

Какой она была? Звучал всё еще в ушах вопрос, хотя Лера спросила просто так, не ожидая ответа. Ян мысленно легко представил себе мать Леры весело смеющуюся, растрёпанную, – в отличие от Леры её волосы ещё и вились – сидящую на парапете песочницы и делавшую вместе с сыном куличики. И сразу после этого перед ним предстал другой образ этой же женщины: гладко зачесанные рыжие волосы, спрятанные под черным платком, черная юбка в пол, и кофта с высоким воротом. Но главное преображение было не в одежде, а в лице: колючие холодные светло серые бездушные глаза, сжатые губы, заострившийся нос на худом бледном с россыпью веснушек лице, и этот голос, стальной, безжизненный, словно механический. Куда подевалась переливающаяся трель радости из него? Что стало с этим лицом, всегда выражающим веселье и жизнелюбие?

Ян вздохнул и покосился на Леру. Что он мог сказать? Ему было жаль подругу, но у него и своих проблем хватало, чтобы нести в себе чужие переживания и беды.

Начинало моросить. Лера всё так же упорно шла вперед, изредка поворачивая голову и выглядывая из своего громоздкого капюшона. Ян молча шёл следом, вжав голову в ворот свитера, выглядывающего из полу расстёгнутой болоньевой куртки, ставшей за прошедший год ему коротковатой. Руки он засунул в карман, чтобы спрятать замызганные истертые рукава, открывающие его запястья. Мысль о куртки навели его на другие мысли, о безденежье и о работе, на которую его пытался устроить отец. Он хотел бы поделиться своими переживаниями с Лерой, но не будет этого делать, пока она сама не спросит. И тут же ему пришло в голову, что то же самое она ждет и от него.

Это придало Яну решимости, поэтому, обойдя огромную лужу, он обогнал Леру и тихо спросил:

– Из-за чего она тебя ударила?

Лера пожала плечами, все так же глядя вперед. Наверное, она думала не отвечать, но видимо, в конце концов рассудила иначе. Ян видел колебание девушки, её нежелание идти на контакт и поэтому, когда она остановилась, резко, и повернулась к нему, немного испугался.

– Она не хочет, чтобы я рисовала, выбросила мой мольберт. Но этим дело не закончилось. Она собрала все вещи отца, пока меня не было, все картины, которые были дома и всё куда-то дела. У меня есть ключ от его студии, поэтому это я переживу. Но сегодня она заговорила, что хочет продать студию, ей якобы нужны деньги. Она хочет уничтожить всё, что связано с ним, все его вещи, искоренить память и даже мысли о нём…

Лера смотрела ему в глаза упорно, пристально, словно ожидая чего-то, или раздумывая, как человек, размышляющий над трудной задачей и смотрящий, сконцентрировавшись на внутренней работе, в одну точку.

– Я их оставлю тебе. Я так решила, на время.

– Кого их?

–Картины, что в студии. Она их продаст, или выбросит. А это всё, что осталось от отца, понимаешь?

Только теперь Ян догадался, почему они шли этой дорогой. Она вела к старому двухэтажному дому с мансардой на окраине города, приспособленного отцом Леры под студию. Раньше этот дом принадлежал какому-то частному лицу, которому он достался по наследству, но живя в другом городе, разделенном от их города существенным расстоянием, незнакомец продал полученное наследство.

– Лера, это плохая идея. Куда я их дену? Под кровать, что ли? В шкаф? Меня и так отец пилит, не хватало, чтобы он мне еще и вопросы начал задавать.

– Это ненадолго. Придумай что-нибудь. Пойми, у меня нет другого выхода.

Ян только покачал головой, немного ошарашенный просьбой.

– Но это глупо. Твоя мать имеет право распоряжаться имуществом твоего отца так, как этого захочет. И ты ей не можешь чинить препятствия.

– Пойми, ей не надо деньги, ей надо моё унижение, моё полное поражение. Мать хочет, чтобы я сама добровольно открыла перед ней двери в дом, который был в последнее время жизни отца его убежищем от реальности, от неё. Это месть матери моему отцу через меня.

Спорить с Лерой было бесполезно, тем более, что они почти подошли к той улице, где стоял этот злосчастный дом. Здесь в основном стояли частные дома, с огородами и маленькими палисадниками, скрытыми за высокими заборами. Они шли по изъезженной машинами, местами непроходимой от грязи грунтовой дороге, по бокам которой росли различные, в это время года голые и неприглядные кустарники и репей. Ян шёл и ловил себя на мысли, что ни пение птиц, ни их щебетание, не близкое дыхание настоящей весны его в этом году не радует, тем более это было заметно, когда он вспоминал себя прошлогоднего. Всегда пробуждение природы после долгой и холодной зимы его умиротворяло, вселяло надежду и неясный трепет счастья. Сейчас всего этого не было. Он видел под ногами месиво грязи, в коричневых лужах отражение пасмурного, серого, низко нависшего неба, а кругом неприглядность покосившихся старых домишек, где старики доживали последние дни своей жизни. То, что в тех домах живут всеми забытые старики, Ян не сомневался. Он чувствовал во всем отражение немощности и болезней.

Приоткрыв скрипучую, несмазанную калитку, Ян пропустил Леру, оглядывая заросший сорной травой, ещё примятой после тяжести сошедших снегов, маленький участок, прилегающий к дому. Ян помнил, как в хорошую погоду отец Леры выносил мольберт и рисовал прямо здесь, подставляя лицо лучам солнца и слабым порывам легкого ветерка, колышущего листву у него над головой, которая отбрасывала такие же извивающие тени на его холст. От этого воспоминания неприятно сжалось сердце и Ян поспешил в дом, двери которого были приоткрыты. Лера была уже внутри.

Темное затхлое пространство окружило Яна, как только он затворил за собой дверь. Он слышал, как Лера по пристроенной лестнице взбирается на второй этаж, где непосредственно и находилась студия. На первом этаже была маленькая кухня, и комната отдыха, как называл её отец девушки. Оказавшись в низком, пыльном помещении, Ян огляделся, словно был здесь впервые. Так оно, если подумать, и было.

Всё изменилось до неузнаваемости. Из-за отсутствия своего хозяина всё выглядело мрачным и неприветливым. Слой пыли на незамысловатой мебели указывал, что здесь давно никто не появлялся. Ян посмотрел на Леру. Она сняла плащ и сейчас стояла в одном лишь широком длинном поношенном свитере.

Лера стояла тихо и прямо, словно к чему-то прислушиваясь, слегка наклонив голову. Но Ян, хорошо знавший Леру, понимал, что внутри неё идет сражение слабости, нежелания причинять себе боль и долга.

– Ты здесь после его смерти не была? – догадался Ян.

– была. Несколько раз. За картинами тоже нужен уход.

Выпрямившись, Лера словно стряхнула с себя что-то и подошла к окну, открывающий вид на зеленеющее поле позади ряда домов, за которым начинался смешанный лес, расстилающийся вправо, а слева огороженный продолжением дороги, по которой они сюда пришли. Немного постояв в этом падающем из окна тусклом свете, Лера принялась за дело. Она достала обложенные газетной бумагой несколько холстов, а потом обвязала крест-накрест бечёвкой. Когда всё было кончено, подошла к Яну и устало вытерла о джинсы руки. Картин было не так уж и много и Ян решил забрать часть сегодня, на что Лера только кивнула головой.

Повисло молчание.

Два подростка одни в мрачной тёмной комнате, где всё пропитано печалью и заброшенностью, серый тускнеющий свет умирающего равнодушного дня, запах затхлости и пыли, холод пустующего дома, где долгое время никто не появлялся – всё это породило минуту, кратковременную, быстротечную, которая была только началом, указателем направления их жизни; но испуганные неожиданным проявлением чувственности, такой естественной, наивной и чистой, они поспешили разрушить очарование момента, словно стыдясь себя и друг друга.

Это произошло случайно. Лерина печаль, её сила, видимая хрупкость и запрятанная глубоко внутри стойкость, заставили Яна подойти к ней и обнять, прижать к себе, и девушка не сопротивляясь, прильнула к нему, ища утешение и теплоты. Ян почувствовал, как ее нос уперся ему в шею, как её руки обхватили его и неосознанно ещё сильнее прижал к себе девушку. Так прошло несколько секунд. Всего несколько секунд. Отстраняясь, они встретились взглядами, и то, что прочти в глазах друг друга, заставило их в неловкости отступить один от одного, потому, что так не могло быть. Зачем усложнять, вмешивать в их дружбу чувства, влечение, к которому они оба были не готовы, и которое оставит после себя руины.

С картинами в руках, они вышли в догорающий свет дня, переходящий в сумерки, и, подталкиваемые усилившимся ветром, меся грязь резиновыми сапогами, покинули место, где внезапно зародилось неведомое ранее им ощущение близости, взаимосвязь, и что-то большее, чем просто притяжение зарождающейся влюбленности.

Уже дома, засунув картины под кровать, Ян размышлял над произошедшим событием, и всматриваясь в непроглядную ночь, в которой терялись даже огоньки тусклых фонарей, видел в отражении стекла не себя, не свои глаза, а её. Ни бессонная ночь, ни шедшее за ней ясное утро, так и не помогли ему разобраться в себе, в своих эмоциях, обуревающих его и волнующих. Неудовлетворение от жизни, снедающая тоска, и прибавившееся к этим чувствам непонятное томление и внезапное влечение к Лере – сводили его с ума, заставляя прокручивать в памяти эпизод в студии, дорисовывать, изменять реальный финал всей истории на вымышленный, где он позволил себе по отношению к девушке нечто большее, чем то, что было на самом деле. И тогда наступала минута сожаления, что произошло так, а не иначе, но сожаление смутное, едва уловимое, как запах сирени под окном.

На следующий день Ян позвонил Лере, но трубку подняла её мать, сказав, что девушка заболела. Сказала как-то странно, как автомат, воспроизводящий голос, записанный на пленку. Ключи от студии Лера оставила у него «на всякий случай», поэтому, почувствовав неладное, какой-то подвох, Ян сам забрал оставшиеся там картины, и, не задерживаясь больше, чем надо в этом доме, наполненном воспоминаниями и утраченными мгновениями прошлого, захлопнул за собой дверь.

Отправив Лере смс о том, что забрал оставшиеся картины и получив в ответ слова благодарности, Ян забыл и о них. На некоторое время.