Читать книгу Опыт - Екатерина Сычёва - Страница 8

Павел Семёнович достал пачку сигарет из заднего кармана джинсов, брошенных на пол, и закурил. Его одолевали мысли, и отнюдь не радостные. Он был подавлен смертью пациента, и навалившихся на него бюрократических норм. Осаждавшие его родственники покойного, томительное ожидание результатов независимой судебной экспертизы, неожиданное предложение от старого друга, всё это навалилось на него не в самый подходящий момент в его жизни. Конечно, печальные и непредвиденные происшествия вообще нежеланны, но он привык к форс-мажорным ситуациям и давно научился держать себя в таких случаях под контролем.

Когда он только стал работать врачом по распределению, молодой и неопытный, он часто срывался и истязал себя муками вины, если что шло не намеченному плану, днями, неделями, а то и месяцами. В конце концов, истощенный самобичеванием, он привыкал к той ноющей боли, уже не замечая её. Не заметил он, и как она прошла. Постепенно он освоился на своей работе, полностью сосредотачиваясь на ней в больнице и забывая про неё дома. Так у него стало два мира, две жизни, врача и просто человека, например, отца и мужа.

На этой мысли Павел Семёнович поджал губы. На его плече спала незнакомая ему женщина, волосы которой воняли дешевой туалетной водой. Еще по-своему привлекательная, она всё же была уже немолода. Лариса была младше его почти на десять лет, и, если он её считает немолодой, так что же говорить про него.

Сейчас он как-никогда ощущает свой возраст. Его первая жена тоже была младше его. Ян был на неё похож. Эта схожесть раздражала Павла Семёновича, особенно когда не мог совладать с сыном. Он привык к покорному послушанию, но по мере того, как сын рос, Павел Семёнович всё чаще и чаще наблюдал в нём бунт, зреющий и не поддающийся контролю. В этом его сын напоминал Павлу Семёновичу Лизу, мать Яна. Она тоже была непокорной, строптивой бунтаркой. Шла против всех и всего. Павел Семёнович был же воспитан иначе, он был дитём другой эпохи. Где-то во времени были границы, отделяющие не века, не эры, а периоды, создающие между собой контраст поколений, несхожесть натур, с другими ценностями и всем тем, что так дорого одному, но совершенно чуждо другому. Так было с Лизой, и продолжается с Яном.

Павел Семёнович рос в период развития коммунизма, где каждому внушалась заветная роль в создании светлого мира, в котором личность – это общество, а общество – это мотыга, которая имела единственную цель: подготовить почву для взращивания солдат, армии, безликой и покорной. Он вспомнил, как участь в меде, изучал научный коммунизм, историю КПСС, эту утопию, которая сейчас казалось ему бредом воспаленного разума. Но он был предан партии и вся его жизнь, как и жизнь многих тогда людей, была завязана на ней. Павел Семёнович вспомнил случай, особенно характеризующий тот период его жизни, его молодости, звонкой, бойкой, преданной, с коллективным разумом во главе, где понятие личность, самоценность и индивид были затерты, как нечто постыдное и дурное. Он тогда учился в школе, в классе четвёртом, наверное. В их школу пришёл новый физрук, красивый молодой парень, сильный высокий и неглупый. Он сразу сумел обратить на себя внимания всего женского коллектива, а в частности их классной руководительницы, Жанны Николаевны, милой, наивной и молодой. Она была замужем, у неё был пятилетний сын и свекровь, которая довлела над ней, как дамоклов меч. У Жанны Николаевны в итоге случился роман с новым физруком. Догадавшаяся об этом свекровь не преминула сообщить про это в партию, из которой молодую девушку сразу же исключили, что было равноценно публичной порке, наказанию, клейму, из-за которого её не брали ни на одну работу. Муж, тракторист, с ней развелся, сына ей не отдали и отчаявшись, она попыталась убиться. Павел Семёнович уже и не помнил как. В то время в их школе об этом случае, показательном и жестком, говорили все. Партию боялись, её уважали и знали, что вездесущее око её повсюду; чтобы кто не делал, оно видит всё, и это всё будет обязательно представлено суду общественности и гласности. И все боялись за свои грязные трусы, рьяно играя роль, и даже не понимая этого, марширующей в экстазе толпы, за улыбкой которой был страх падения и неспособности оправдать ожидания.

Так росло их поколение детей. Лиза же была другая. Да, коммунизм тоже её затронул, но как-то посредственно, без такого авторитетного, мощного влияния, как оказывал он на него. Конечно, в его детстве было много прекрасных, светлых мгновений, в своей прозрачности и доброте неповторимых в теперешнее время. Люди, их мысли, всё было другое, овеянное мягким светом радости, веры в будущее и надежды. Это неповторимые ощущения детства, и сейчас они неизменно ассоциировались у него со счастьем.

Павел Семёнович, чьи ценности закладывались с самого раннего детства, пытался их внушить Лизе, но все его попытки были тщетны. Он сам понимал, что это было глупо, несправедливо по отношению к его сбежавшей жене, к которой он был в своё время чрезмерно строг, за что и поплатился, в конечном итоге. Сейчас такую же тактику он использует и в отношении сына, делая всю ту же грубую ошибку, непоправимую, способную привести к повторению истории, которую он боялся больше, чем быть осужденным огромной толпой. Он боялся одинокой старости, немощности и забвения. В сыне была его жизнь, продолжение его самого, в нём и его потомках он будет жить вечно. Вот она, человеческая мечта о бессмертии.

– О чём ты думаешь? – спросила его рядом лежащая Лариса.

Павел ничего не ответил, только пожал плечами, не видя надобности что-то говорить.

– Ты красивый мужчина. Ты не думал жениться во второй раз?

– Зачем. Браком хорошее дело не назовешь. – Отшутился мужчина, закуривая новую сигарету.

Вообще-то он не курил, но нервишки шалили.

– Нет, серьезно. Ты считаешь, что подаешь сыну хороший пример?

– Его жизнь и моя почти не соприкасаются и какой бы образ жизни я не вел, не думаю, чтобы на сына он оказал существенное влияние.

Немного помолчав, он спросил:

– А ты? Какой пример подаешь ты сыну?

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего.

Он не хотел сейчас выяснять отношения, просто хотел отвести от себя вопросы.

Они уже были вместе почти полтора месяца. Между ними не было больше прежнего пафоса в общении, выпендрежа, с помощью которого они красовались друг перед другом, выставлялись лишь с тем, чтобы завлечь один одного в постель. Теперь дело сделано, и можно не стараться, скинув тяжелую личину притворства, ханжества и лицемерия, открыв истинное лицо, беззащитное в своей неприкрытости.

Смущение и стыд прошли. Они привыкли друг к другу, как это делают пары, живущие вместе уже долго лет. В их случае в силу возраста и опыта всё произошло быстрее. Зрелость раскрепощает, откидывает стыд и застенчивость, выставляя напоказ наготу, срам, ничем не прикрытый, а потому в своей доступности теряющий свою цену. А может ли чего-то стоить срам?

Думая об этом, мужчина, снова усмехнулся, горько иронично, наблюдая, как Лариса склоняется над трусами, при этом открывая обросшую темными жесткими волосами обвисшую промежность.

Чувствуя поступающую к горлу тошноту и отвращение, он поспешил отвернуться. Вспомнил свою студентку, в больших круглых очках и задорными кудряшками. Она была интерном в их отделении, и пока работала в их больнице, Павел с ней спал. Сейчас она замужем, вскоре, возможно, забеременеет, родит и со временем тоже потеряет вид. Павел не был в неё влюблён, скорее испытывал желание. Похоть к более молодому телу, упругому, свежему. Что же привлекло его в Ларисе? Общность взглядом, интересов? Нет, она была бестолковой беспомощной дурындой, с которой не о чем было поговорить. Душа? Души не существует. Конечно, кто-то, не связанный с медициной, сказал бы иначе, и был бы по-своему прав, характеризуя одним словом «душа» комок эмоций, где-то ощущающийся в области грудной клетки, но он, изучивший человека вдоль и поперек, знающий, что душа – это на самом деле продукт нейрофизиологических процессов мозга, был убежден в ином.

Так что есть человек, если даже характер, поведение и образ жизни – есть продукт жизнедеятельности организма и мозга? Что есть любовь, если за всё отвечают гормоны, вырабатываемы при помощи этого органа в черепной коробке, который всем руководит? Что есть наша жизнь, если она не имеет высшего смысла, приписанного ей библией и всеми вытекающими предрассудками? Приземленная, исключающая божественность, со слабостью тела и его физическими функциями?

И снова, как это случалось с Павлом Семёновичем и раньше, когда он предавался столь тоскливым размышлениям, он почувствовал пустоту, безнадегу, словно его грустные философствования выжгли в его нутре дыру, в которой сейчас завывал ветер. Его существование связано с обыденностью, он – как большинство, и большинство, как он, но есть и меньшинство, к которому его так тянет, но, к сожалению, встречаемое им всего лишь несколько раз в жизни. Лиза тоже была из меньшинства. Он никогда не забудет её, свою первую любовь, хоть тогда был уже не молод, восторг, новизну и радость, которые она вызывала в нём.

Лариса же вызывала в нём только усталость своей нескончаемой болтовней, невежественностью и ограниченной примитивностью. Он знал наперед все, что она скажет или сделает, в ней не было загадки, которая так завлекала его в женщинах, тайны, во время решения которой он забывался и хоть ненадолго становился если не счастливым, то спокойным. Найдя очередной ключ от «сокровищницы», он всегда шёл на поиски новой головоломки, и так было всегда, но теперь он стоял в пустой холодной пещере, и не мог сдвинуться с места.

Может, он разглядел в этой женщине себя?

– Ты подумал о том предложении, что сделал тебе твой друг?

Этого вопроса Павел Семёнович ожидал давно. Ведь именно он все эти дни преследовал женщину, требуя объяснения и обнаруживающийся в вопрошающем взгляде и в неровных движениях. Он не давал ей покоя, потому что именно от него зависело её будущее, то, будут они вместе или нет.

Приезжий независимый судмедэксперт, призванный разъяснить смерть пациента, оказался его лучшим другом студенческой молодости. Раньше Павел Семёнович поддерживал с ним связь, но как это часто бывает, со временем под тяжестью лет и расстояния, она оборвалась, не выдержав испытаний. Но все равно бывшие друзья были несказанно рады встрече друг с другом, даже при таких компрометирующих одного из них обстоятельствах. Когда же выяснилось, что вины Павла Семёновича в смерти пациента нет, они обрадовались встрече еще больше, решив за чашечкой кофе и последующей за ним бутылочкой неплохого вина наверстать упущенное, делясь сокровенным, тем самым уменьшая расстояние и отчужденность их разделившую. В порыве искренней радости старый друг предложил Павлу Семёновичу поспособствовать в получении новой должности, более высокооплачиваемой, а главное, находящейся в Минске. Павел Семёнович, разомлевший от выпитого вина и расслабленный после испытанного напряжения, не обдумав ничего, с радостью согласился и лишь на следующее утро, осознав грядущие перемены, понял, что натворил. Он поделился опасениями с Ларисой, но та только искренне обрадовалась за него.

Павел Семёнович, видя чистую выгоду от сделки, всё же медлил, понимая, что окончательно согласившись на должность, загонит себя в ловушку, свяжет по рукам и ногам этой невыносимой женщиной, уйти добровольно от которой он не может, не имеет сил. Она окутала его собой, своей жизнью, видя в нём источник расчета и пользы для себя и своего сына. Она уже предвкушала совместный переезд, рисуя своей восторженной фантазией, не имеющей под собой почвы, радужные картины обустройства новой жизни в столице и открывающихся возможностей.

Павел Семёнович ей не перечил, понимая, что всё равно выбор будет за ней; он же только мог её отпугнуть, показать несостоятельность её планов и надежд, в которые он не сможет вписаться, и тем самым обеспечить ей должное существование, о котором она мечтала. И даже это вряд ли помогло бы избавиться этой женщины, потому что на уровне интуиции он понимал, что для неё он не просто шанс, способный её вывести к лучшей жизни, с ним связаны более глубокие чувства, если не любови, то жажды создания семьи, привязанности, потребности избежать одиночества, которое, она возможно, испытывала. В этом он были схожи, и, скорее всего, именно это и привязывало их друг к другу.

– Наших всё ещё нет. Может, позвонить?

Павел Семёнович снова ничего не ответив, лишь пожал плечами, боясь своим голосом выдать раздражение, совладать с которым он не был уверен, что сможет: даже упоминание о сыне Ларисы заставляло челюсти мужчины сжиматься, словно ему в рот попал лимон. Макс вызывал в мужчине стойкую неприязнь, справиться с которой ему было не под силу. Это неизменный негатив усиливался ещё страхом за сына, как ему казалось, попавшего под влияние этого разбалованного, развязного и нахального парня. Лишь Лариса не видела недостатки своего сына, или упорно делала вид этого, не признавая испорченность, являвшуюся результатом её же воспитания.

– А знаешь, мальчики не плохо поладили. Я думаю, если ты всё же согласишься на новую должность и мы переедем в начале лета, у них будет время освоиться на новом месте, прежде чем пойти в новую школу.

– Ты уже всё решила?

– Милый, тебе думать, моё же дело поддержать тебя в любом твоем решении.

Одевшись, она поцеловала его в кончик носа, и упорхнула, его ночная бабочка, тяжеловесный мотылек его жизни, черный, серый, невзрачный, под стать его существованию.

Павлу Семёновичу оставалось лишь порадоваться, что эта женщина до сих пор к нему не переехала, тем самым давая мнимую свободу выбора, которой он заведомо был лишен, взятый в плен чужой волей и амбициями.

Встав с кровати, как никогда ощущая всю тяжесть своего возраста, он последовал в ванную. Помочившись, он унюхал какой-то странный запах, и сразу же наткнулся глазами на какие-то палочки, торчащие из маленькой вазочки. Очередное новшество, оставленное после себя Ларисой, так показывающей свою заботу о нём, если бы ему это было нужно! Он знал, что в холодильнике будет суп в трехлитровой банке и кастрюлька котлет. Это, конечно, не могло не радовать его желудок, но не его самого, чувствовавшего себя обязанным и благодарным, той неприятной благодарностью, от которой неловко и тягостно им обоим.

Возможно, когда они будут жить вместе – он сам уже не замечал, думая об этой вероятности, как о чем-то предопределенном, уже почти свершившимся – Павел Семёнович будет воспринимать всё это, как должное, само собой разумеющимся, и потому не обременительным и приятным, на законных основаниях. Да, наверное, Лариса этого и добивается, молчаливо ждёт, подталкивая его к этому шагу, ловко, с хитростью женщины, умеющей манипулировать мужчинами и ситуацией. Неспроста она заговорила сегодня о браке.

Подумав об этом, Павел Семёнович обреченно провел рукой по лицу, до сих пор не понимая, как он в это вляпался. Он, вертко избегавший до этого расставленных коварными женщинами ловушек, он, ценивший и уважавший свою независимость и свободу, он, уже успевший узнать, что совместная жизнь с женщиной в конечном итоге может привести только к разочарованию и крушению себя.

Послышался шум отворяемой двери. Это пришёл Ян, сразу зашедший в свою комнату и закрывший плотно дверь. Раньше такого не было. Раньше между ними, может, и не было доверия, но был негласный свод правил, нарушать которые было нельзя. Сейчас они что ни день нарушались.

У Яна появилась девушка, но Ян об этом ему не сказал. Как ни отцу было об этом догадаться, знающего женщин лучше, чем кто бы то ни был, и знающего своего сына, как он не знал себя. Павел Семёнович подумал о Лере, и это было бы замечательно. Ему нравилась эта девушка, чистая, непорочная, яркая и непосредственная. Такая была и Лиза. Павел Семёнович уже много раз привлекал внимания сына к его подруге, но тот упорно не замечал в ней девушку, видя только друга. Но мужчина знал, что так будет только до поры до времени. Возможно, время пришло?

Решив поговорить с Яном, он тихо постучался в дверь, и, зная, что не услышит отклика, так же тихо зашел на чужую мальчишескую территорию, затворяя за собой дверь.

– Привет.

– Привет. Ты по делу? Я уже убегаю.

– Куда?

– Это допрос?

– Нет, просто вопрос. Я, как отец несовершеннолетнего сына, имею право знать, где ты будешь сегодня вечером.

– У Кати.

– Это кто такая?

– Моя девушка.

– Удивлен. Я думал, что это Лера.

– Не напоминай мне о ней.

– Что так?

– Не твоё дело. Я спешу. Кстати, что ты решил насчет новой работы?

Здесь глаза сына блеснули интересом, на миг заставившим его остановить свой взгляд на отце.

– А ты хочешь переехать?

– Поверь, больше всего в жизни я мечтаю выбраться из этого захолустья.

– А как же Катя?

– Ты её даже не видел. Какое тебе до неё дело.

– Наверное, вам будет больно расставаться.

– Я как-нибудь перетерплю.

– Цинично.

– У меня был хороший учитель в плане цинизма.

Взвалив на плечо рюкзак, Ян обошел отца про траектории, стараясь не задеть:

– Можешь меня не ждать. Я переночую у девушки.

– Ты хоть предохраняешься?

– Всё как ты учил, отец.

Ян вышел, оставив Павла Семёновича стоящим с беспомощно повисшими руками посреди комнаты. Немного постояв, он уже хотел выйти, но передумал, увидев на полке фотоальбом сына. Он вспомнил, как они с Лизой его выбирали в магазине, а потом старательно подбирали самые лучшие фотографии, вспомнил, как Лиза писала на уголке первого листа пожелания своему первенцу, счастливая и безумно любящая его. Неужели она могла покинуть своего сына, того, кого любила больше всего в жизни, не считая его?

У неё не было родителей. Они погибли в несчастном случае задолго до их знакомства. Лиза тогда училась в Гродно в колледже на медсестру, по вечерам подрабатывая в той больнице, где он уже работал несколько лет в качестве основного штатного специалиста. Там они и познакомились. Там зародилась их любовь, на фоне белого кафеля стен и больничных коек, с мимолетных её взглядов через маску, и беглых улыбок в суматохе больничных дел.

Она любила его так сильно, почти боготворила, преклоняясь перед ним, его талантом и умом. Она старалась ему соответствовать, но через несколько лет совместной жизни ему стало этого мало. Он, не удовлетворенный результатом своих тяжких трудов, не оцененный начальством по достоинству, потерпевший фрустрацию, срывался на ней, сидящей в декрете и, как ему казалось тогда, на его шее. Ему было трудно, и он тогда не понимал, что ей – труднее.

Ян рос беспокойным, капризным и очень болезненным ребенком. Сказывались затяжные роды и трудная беременность, но, несмотря на это, а может даже благодаря этому – то, что трудно достается, больше цениться – Лиза без ума была от мальчика, даже во младенчестве уже походившим на неё. Несмотря на ограниченные средства, в их доме всегда был достаток, в первую очередь и почти всегда в ущерб её интересам и потребностям, и их сын не в чем никогда не нуждался. Но Павлу Семёновичу казалось этого мало. Он всем всегда был недоволен и постоянно раздражен. Срывы на жене, ребёнке не могли уменьшить его внутреннего напряжения ответственности, поэтому он начал искать расслабление на стороне. Так в его жизни появилась любовница, точнее любовницы.

Павел Семёнович никогда не бил женщин, но тогда он сорвался. В тот раз, когда Лиза поставила его перед фактом, что знает о его изменах, он ударил её, не больно, не со всей силы, по лицу, а потом мотанул за волосы и запер в ванне, чтоб не видеть её заплаканное лицо с доверчивыми, полными боли и страданий глазами. Он орал, что она самая никудышная жена и мать, фригидная иждивенка, никому не нужная, самая жалкая и никчемная. Он уже открыто говорил про свои связи на стороне, про женщин, про других жен, с которыми не стыдно показаться на людях и другую обидную чепуху, лишь бы побольнее задеть, ранить за самое живое. И у него получилось. Через несколько дней она ушла, оставив Яна у соседки.

Павел Семёнович не помнил, где во время той все решившей ссоры был Ян и часто задавался вопросом, что вообще помнил сын о своей матери и той жизни, когда она была рядом. Он боялся, что Ян, молчаливый по натуре, всё помнит и винит отца, в прямом смысле понимания являющегося виновником того, что Лиза не выдержала и ушла неизвестно куда. Поэтому с раннего детства он пытался влить в сына неправду, и, исковеркав суть и изуродовав память, представлял ему его мать легкомысленной и непоследовательной.

Её стали искать не сразу. Пусть и с запозданием, Павел Семёнович понял, что был несправедлив, но считал выходку жены ребяческим жестом и ждал её возвращение как само собой разумеющийся жест успокоения после истерии. Она напугала, тем самым наказав его, он получил испуг, почувствовал вину, и довольно. Но Лиза так и не появилась, не появилась она и через несколько дней, и когда больше замалчивать побег нельзя было, ему пришлось обратиться в правоохранительные органы. Началось расследование, допросы, поиски, суматоха, шумиха, которую он не ожидал. Его недоброжелатели злорадствовали тому, что его доброе имя, репутация было вымарано в грязи темного дела бесследного исчезновения супруги, что вся его жизнь выставленная напоказ подверглась жесткой и конструктивной критике отнюдь не в его пользу. Павла Семёновича ругали, гнобили, обходили стороной, а некоторые и отказывались у него лечиться. Это была достойная месть обиженной жены, если бы она была преднамеренной. Но Лиза не хотела такой печальной финальной развязки, она вообще не хотела никому мстить или доставлять неприятности, просто хотела избавить от своего нежеланного присутствия, возможно, хотела свободы, жизни с чистого листа.

Через несколько недель Лиза прислала ему письмо. Коротенькое и несодержательное, но его хватило, чтобы снять с Павла Семёновича всякие подозрения. Он зажил, как и прежде, с той лишь разницей, что его честь и достоинство были восстановлены, а мнение о нём стало прямо противоположным: из тирана неожиданно Павел Семёнович превратился в жертву, в отца одиночку, самостоятельно воспитывающего сына, брошенного непутёвой матерью.

Так он и жил, постепенно забывая про истину, про то, что случилось на самом деле, всё и больше и больше погружаясь в самообман и ложь, служившую ширмой, за которой скрывался истинный монстр – он сам.

Открыв фотоальбом, Павел Семёнович присел на краешек кровати Яна, разглядывая фотографии за фотографией. Он вспоминал фрагменты из своей жизни, те чувства, что испытывал в тот или иной момент и тихая грусть всё больше и больше наполняла его, превращаясь в сожаление, и понимание – запоздавшее – потери, безвозвратной и роковой.

Вздохнув, Павел Семёнович устало поднялся и побрел в свою комнату, в последние дни убранную женской рукой, но не той, что когда то создала здесь первоначальный и такой привычный уют. Выходя, он заметил торчащий из-под кровати угол завернутой в газету прямоугольной фанеры или чего-то подобного, но не имея в этот момент никакого любопытства, просто затворил за собой дверь, на следующую секунду, погруженный в свои тоскливые мысли, забыв об увиденной находке.