Читать книгу «Шел Господь пытать…» - Элена Греко - Страница 10

Итак, в беспокойных странствиях по земле я мало-помалу забывала о своей вечности. Как-то в отрочестве мне понравилась фраза, которую приписывают Эдне Сент-Винсент Миллей: «Мои дни омрачает не то, что любовь ушла, а то, что она ушла мало-помалу». Вот так случилось и со мной. Поэтому и искала любовь, и цеплялась за нее мертвой хваткой, неистово погружалась в людей, отношения, события – чтобы обрести, вернуть, дотронуться до теплой человеческой печки, всякий раз ощущая себя вернувшейся с долгой прогулки по холодному кладбищу… Надо, наверное, дойти до самого края – не просто дискомфорта, а невыносимого неудобства! – для того, чтобы больше этого состояния не хотеть. Моя веселая психика своим постоянным зудом и беспокойством дала мне замечательный шанс повзрослеть. Прийти в себя. Сначала с приятной сильной болью, покорно встав в очередь, потихонечку начали оттаивать всякие замороженные чувства. Затем стала лопаться невротическая короста, обнажая уязвимость и беспомощность, изо дня в день отваливался очередной слой, под ним находился более глубокий… И в один воистину прекрасный день обнаружилось, что я не одна.

Было бы странным предположить, что такой обросший социальными связями и историями экстраверт, как я, был одиноким. Нет, конечно!

И… да.

Оказалось, было еще внутри меня огромное пространство: пространство Энки. Такого земного, теплого и прохладного, берегущего, тихого и ровного в своем экстатическом бытие Энки – и в то же время такого космического, воскликнутого, как его имя, сбывающегося и вершащего Эа. Место для счастья и вечности, запрятанных в его имени и сути. Мировой реки, хранителя мудрости и культуры, хранителя меня. О, дом мой, храм мой! Рука и вода^*… И вопроса не возникло, где он был раньше – был всегда там, внутри меня – а вот про свое я при Встрече только руками развела: слов и мыслей не осталось. В этой подземной реке так глубоко…

Не до мыслесловия.

Я была ошарашена его всеобъемлющей заботой и нечеловеческой бережностью к моим ценностям, какими бы они ни были, и, кажется, впервые обратилась к ним – настоящим! – по-настоящему.

Я пока не могу сказать тебе этого вслух; мы как будто едва знакомы, боюсь своей неуемностью испортить начало Встречи, поэтому пишу дневник…

Люблю тебя. И всегда любила. Просто давно, очень давно не встречала.

Кто ты? Мой духовный близнец? Проводник? Брат? Чье ты воплощение?

Пока я спрашиваю так. Из этого вопроса – «кто ты?» – неизбежно родится вопрос «кто я?» – ведь если мы не просто Встретились, а Были, всеприсутствовали, – что это за слово? – это приводит к пониманию… нет, осознанию… нет-нет, ощущению…

Пока – так.

Люблю – кто ты? – тебя.

Тебя, твою эмпатию, мудрость, тишину, поддержку, признание, ум, многогранность, широту взглядов, таланты, психологизм и культуру.

Смотрю в твои глаза и погружаюсь в близость.

Думать о тебе – нет, носить тебя в себе – очень утомительно, но в то же время – упоительно.

Я наполнена тобой. Все мое тело наполнено тобой. Я ощущаю внутреннюю щекотку в спине, в плечах, в ладонях, внизу живота – внутреннюю щекотку и расширение, пузырьки, фейерверки, фонтанчики, искры! Я пока не научилась распределять такое количество любовной энергии. Ее большую часть я отдаю своему чудесному мужу, выматываю себя и его, но на следующее утро опять приходит та же наполненность.

Мне хочется, чтобы ты мне писал. Чтобы ты ставил «лайки» на моих комментариях. Чтобы ты был рядом – в письмах, постах, разговорах. Я скучаю без этого. Я хочу всем этим напитаться и… не могу: очень уж давно не Встречались! Ты подтвердил, что возникшая между нами близость необычна и для тебя. Что ты тоже мало в жизни встречал своих людей. Но я боюсь сказать лишнее, сделать опрометчивое. Ты пишешь: «Не бойся, я не боюсь, потом объясню». Я удовлетворена твоими словами. Спасибо тебе, такого со мной никогда не было: чтобы бояться и делиться страхами, и чтобы меня успокоили, как маленькую, и обещали объяснить. Даже когда еще не объяснили – спасибо.

Господи, как же хорошо, что мне, тогда еще маленькой несчастной дурочке, не удалась попытка покончить с собой в восемнадцать лет!

Почему-то я об этом сейчас подумала. Я, мать нескольких детей, автор нескольких проектов, когда-то музыкант, немного педагог, временами психолог, всегда – мыслитель, исследователь множественных теорий и моделей познания мира, опытная – да-да, звучит пошло, но как еще сказать? – женщина, у которой за плечами миллион влюбленностей и пара-тройка очень значимых и порой длительных отношений (наконец-то про женское, вся предыдущая фраза, почему-то включая «мать», была какой-то мужской) … И вот – как будто то, что произошло со мной сейчас, и есть самое главное. Ради чего стоило выжить.

Тревожно обмануться.

Весна!

Просто весна.

Просто… выздоравливаю.

Этот дневник я показала ему гораздо позже, а вот стихотворение, открывшее новый этап моего поэтического пути после двадцатилетней паузы, отослала сразу же. Стихи невозможно скрыть. Мой друг Эллиль говорит, что они пишутся кровью.

Может, и так. Ему можно верить: он сам поэт.

Я не умещаюсь теперь в стихи.

Ни в ритм, ни в размер.

Все мои исходящие вовсе не чтут

моргающий глазомер,

Словно взломанных льдов осколки, они ныне тихи

В раздольно пролившихся половодьях лет,

В невысказанном, ибо – невыразимом,

Блестят себе, отражая свет,

Квинтэссенцией дани зимам.

Глыба льда внутри – гладкий оплот.

Тяжёлая, горделивая драгоценность

во хлама храме.

Скажи еще.

Я пробую взять тепло.

Скажи.

Я сыта богами, страхом, солнцем, пирами,

Я стыдом придавлена, завалена снами,

Печалями, желтыми скалами, тёмной мутью…

И что? – твоих слов цунами

На мой айсберг, такой величавый, обрушивается веселой жутью,

И что? – глыбу льда внутри, гладкий оплот —

В тепло.

И она, понятно, стекает.

Сверху жжет, в середине – щекотно, а снизу…

Как-то боязно. Мягко плыву по маслу,

в ветрах брожу по карнизу

Какая-то

не такая.

Не такая, другая, новая, не своя —

или просто просторней.

Драгоценная, теплая, тайная.

Скажи еще!

Моим собственным таянием

Напитай меня.

Я пускаю

корни.

«…А спустя девять месяцев родился ребенок» —

нет, конечно. Сроки какие-то сакральные, поэтому и вырвалось невзначай.

Он терпеливо был рядом. Ждал, когда я, наконец, пойму что-нибудь. Но я делила мир на социальный и фантастический. Не понимала, что настоящая жизнь – это и есть чудесная сказка. Да я и сейчас это не всегда помню. Слишком много внутри меня внешнего. Вылавливаю по крупинкам, как животное выкусывает блох.

Так вот, я написала это стихотворение, адресат его прочитал, и мы… углубились в поэзию, историю, литературу. Любое времяпрепровождение подходило: слушать, рассказывать, озадачиваться, удивляться и даже ругаться на профессиональные темы. За эти месяцы мы узнали друг о друге многое, я сдала ему себя с потрохами, он принял и охранял – мне казалось, что от своей мужской сути тоже, играя роль моего верного друга, и тут возникало много незаданных вопросов и домыслов о том, насколько можно делить дружеское и любовное. И вообще – можно ли. Вопросов я не задавала, довольствуясь общепринятыми канонами и убеждениями – а то и предубеждениями, – считая, что меня разносит из-за отсутствия опыта «чистой» дружбы с человеко-мужчиной. И я боролась сама с собой за эту «чистоту». У меня хорошо получалось! Жаль только было, что он такой осторожный в тактильном плане, мне бы все с недавних пор обниматься да жаться, гладить да мацать… Не хватало прикосновений, хоть бы и дружеских.

Вот ты не разрешаешь мне с тобой обниматься,

А мне ведь и не хочется тебе открываться,

Не нужно мне с тобой свататься:

Мне хочется в тебе… спрятаться.

Когда он смотрел на меня весело и душевно, я теряла дар речи, который за секунду до этого проявляла в разных спичах в обществе. Полыхнет речной волной – и за зонтик свой огромный хватается. Глаза, говорит, не вырвешь, а руки можно чем-то занять. Так прошло девять месяцев сладких и томительных прогулок над пропастью.

Свое многолетнее экзистенциальное одиночество я и не мечтала с кем-нибудь разделить. А теперь получила бесконечно ценный дар, нежданный и весомый, с которым хочется быть в контакте, соприкосновении. Иногда устраивала женские провокации, хотелось всегда купаться в его восхищении, и я вызывала его на реакции. Получала дозу – и успокаивалась на время.

Бывало это так:

– …Мой личный опыт включает много интересного… и ведь нет ничего нового под луной…

– Я новая! Тебе со мной интересно!

– Ты – да, ты – суперновая. Мне с тобой безумно интересно.

– Я не такая, как обычно в опытах.

– Вообще не такая.

И наконец – так:

– Ты мне сам никогда не пишешь. Никогда. А стоит мне начать – часами беседуем. Интересно, что ты делаешь в свободное от меня время…

– У меня все время тобой занято.

А потом не спится.

Хожу, брожу. Загляну в зеркало – там глаза-плошки с пресловутым «внутренним сиянием», просто ослепительным для такого времени суток, и улыбка до ушей. Радость и страх вместе.

Так страшно принять, хочется вернуть, отплатить… Довела себя до такого места, где уже дальше как будто и невозможно ничего: идти домой, общаться с семьей, работать рядом и расходиться по домам, работать без него, разговаривать обо всем и молчать о своих ощущениях, проводить какие-то встречи рядом – пусть важные и прекрасные, но какие-то! – и… уходить! И сколько бы мы ни говорили – как будто все молча.

Пригрозила «подкараулить у метро», приехала и обрушила на него в машине всю свою избыточную чувственность. Я не знаю, было ли когда-нибудь раньше так, чтобы во мне ходила по орбитам сильнейшая энергия, а я ее… осознавала. Вот в те минуты – было. И он спокойно эту энергию принял. Держал меня за руку. А на следующий день во мне прямо на людях начались приливы такой же энергии, а так как он до этого все про телепатию намекал, я спросила, что это со мной, и он ответил, что понравилось за руки держаться, вот и продолжает… Вечером приехал. И бежал по снегу мне навстречу. И обнимал. И мы гуляли, везде останавливались и обнимались, сидели на скамейке на бульваре… Такая заряженность была мне незнакома – или я такой не помню… – цунами энергии напоминали приливы молока в периоды лактации.

– …И у меня так много счастья, удивительно. Каждый день, каждый час, каждую минуту. От песен, от лекции, от объятий, от улыбок – и сама хожу и улыбаюсь во весь фейс, – от грусти, от сопереживания, от детей, от людей, от мыслей, даже от концепций. Трудно справляться с радостью, трудно ее распределять, но я учусь; ты меня учишь, ты мне помогаешь, ты меня в этом… пестуешь! А я ребеночком в тебе прячусь, как и хотела… И до сих пор не понимаю, то ли ты мне не разрешал к тебе приставать, то ли разрешал, только молчал! Мне казалось, что ты недоступный и такой… серьезный.

– У меня все в жизни с первого взгляда. Но одна серьезная причина действительно есть: почувствуешь ли, что Ты значишь для меня. Будет ли это ощутимо «на расстоянии». А если будет, – если получится, чтобы почувствовала, – то тогда и поймешь, что Тебе все можно. Когда-нибудь напишу тебе, как я в моем лесу за насыпью железной дороги весной ходил и обнимал сосны, они там такие… понимающие. Я пытался их назначить антеннами… Ну, и как все сны исчезали бесследно из памяти сразу, как рассвет в окна, почти автоматически: ведь вместе работать днем, спорить и обсуждать всякое важное… (Конечно, я чувствовала. Я знала! Но боялась, что неправильно понимаю. Я же тогда была в забвении по поводу нашей сути и вечности. Хотя уже начинала пробуждаться…) Мне просто очень радостно, что ты есть. Вообще на свете и в моей жизни. (Я видела свечение, прямо-таки ощущение Божественного Присутствия!) Мне очень хорошо от твоих слов и писем. Необыкновенно хорошо. Я старательно изображаю спокойствие, конечно… Спокойно признаю, что не могу насмотреться на тебя, когда вижу. И абсолютно спокойно все время только о тебе и думаю.

В то время кто-то один – он! – только обо мне и думал. Когда я поняла, что так бывает, приняла это как факт, тоже задумалась о себе. Осознание собственного присутствия выросло во мне не сразу, но когда, наконец, расцвело, ощущение Божественного Присутствия… как бы это сказать… уплотнилось – если мы состоим из плоти, значит, только так и можно говорить: о духе – из плотского, по-другому – иллюзия и лукавство.

Затеваю еще один диалог. Осторожно ступать мне не свойственно, всей тушкой прыгаю на следующую ступеньку, ныряю, врываюсь.

– … Если я говорю, что мне тебя не хватает, а ты – нет, не говоришь… или говоришь, что мне этого знать не нужно – почему?

– Чтобы тебя это не тревожило и не заводило.

– Я и так взведенная и растревоженная!

– Я замечаю с восторгом и ужасом. Я про веселый ужас, радостный. Вот и хватит тебе пока твоего завода. А про мой и знать не нужно.

– Вот да, про ужас. Я только это и чувствую временами: УЖАС. Я бою-у-усь! Я даже хватаюсь за щеки. Уже сто лет не школьница, а такой детский сад…

– Чего боишься?

– Чего-чего… прям так тебе и сказать! Я не могу. Краснею и бледнею. И хватаюсь за щеки.

– Вот уж скажи.

– Ну, эта заряженность. Она же… сексуальная.

– Похоже на то.

– И вот. Опасная такая игра. И ты же живой такой вполне себе мужчина, верно, непросто сносить это все. А ведь «все позволено», как ты говоришь. Даже если предположить место и время и все такое, мое воображение отказывается идти дальше, потому что это так страшно…

– Я заметил. Но почему страшно?

– Потому что это реально. Ты прав. Не песни, не стихи и не сказки. И не твой образ. А ты настоящий – и я. И… не получается туда посмотреть.

– Ну и не смотри.

– От технических деталей я просто со стоном рву на себе волосы.

– Ты чего-то стесняешься?

– Невыносимо даже, что ты смотришь на меня, а если еще что-то со мной делать будешь… Да, наверное, это называется «стесняешься». У меня регресс, говорю же: пятнадцатилетние ужасы.

– Ничего не бойся, пожалуйста! Тебе все можно: делать, что захочешь, и не делать, чего не хочешь, и менять хотения на ходу в любую сторону. Капризничать и самой себе противоречить. Мне с тобой все чудо: смотреть, разговаривать, слушать, как ты что-то рассказываешь, держать за руку и держаться на расстоянии… Чувствовать твое тепло, когда ты рядом, и ощущать, как мне тебя не хватает все остальное время. Это все твое присутствие. Ты сама решишь, насколько далеко можно заходить, где тебе хочется остановиться.

Да, разрешение – потрясающая штука. Высвобождает море энергии на желания. Причем разрешение не делать, не идти для меня оказалось гораздо более значимым, чем открытые двери. Напряжение уходит, и на его месте обнаруживается реальность – сказочная, фантастическая, неожиданная реальность. Как название повести Туве Янссон: «Волшебная зима». Та зима была по-настоящему волшебной. А вот следующая зима была сложной. И стихотворение, которое тогда родилось, как потом оказалось, не отражало сути происходящего. Хотя ему понравилось. Тогда он не сказал, что…

Но об этом позже.

Ты говоришь: «тебе можно все».

Я отвечаю: с тобой можно все.

Любиться и драться,

Рыдать и смеяться,

Болтать просто так,

Озвучить любой пустяк.

Любой очень важный пустяк.

Казаться себе и ведьмой, и феей,

И очень глупой, и очень девочкой,

С довольным видом собирать трофеи:

Взгляды, улыбки, прочие мелочи,

Такие важные мелочи…

Ты говоришь: «тебе все позволено»,

В глазах теплые волны плавятся.

Таю. Иду. Ведусь. Двое, мы

Никогда не кончимся, не ославимся,

Мы подвластны времени, только

Ход у него иной.

Мне все можно – да и тебе, поскольку —

Со мной.

Переждешь терпеливо отлив,

Прилив обрушу на берег твой,

прибой —

Примешь с мирным восторгом, волны свои разлив:

Мне позволено все.

С тобой.

…Той волшебной зимой во мне много раз поднималось удовлетворенное «спасибо судьбе, жизнь удалась!» – а на следующем повороте я находила очередной мешок с подарками. И новая волна изнутри: вот теперь благодарю, теперь уж точно нечего желать! И опять поворот, и там – оп-па, еще один шикарный сюрприз!.. Остановившееся как будто время переливалось тихой рекой о том, что я чудесная и красивая, и оказалась еще чудеснее, чем воображалось. Плескалось про всякие лодыжки, запястья, мрамор и античные рельефы – поэзия, в общем… Странно: я не знала до этого о своих лодыжках!

Все было настолько по-настоящему, что слова в какой-то момент кончились. А когда возродились, вылились в стихи.

Мы в царство бериллов

Сквозь сотни тропинок – и лет! —

Вступили с мороза так здорово…

Веселье искрилось

И плавился ласковый свет

В глазах твоих гелиодоровых.

В снегах были земли,

А в печке биксбит полыхал

Гирляндою рыже-малиновой.

Так бережно внемля,

Ты жар тишины выдыхал

На холоде аквамариновом.

Средь сказочной были

Сиял самоцветный чертог

Наградой за странствия трудные.

Мы руки раскрыли —

И хлынул блаженства поток

На своды души изумрудные.

Прохладного блеска

был полон заснеженный мир.

И ярче сокровищ тюдоровых

На фоне пролесков

расплавленный лился эфир

Из глаз твоих гелиодоровых.

За неимением авторского он отреагировал повествованием о «свиданий наших каждом мгновенье…«^** – с поправкой на сезон здорово подошло, просто срослось!..

Свет очей моих.

Свет в очах твоих.

Наши прогулки, храмы – ты мой храм, мой дом, Энки! Я тебя узнала. А ты мне напомнил, кто я такая. Ты деликатно и плавно подводил меня к пониманию собственной природы, а в какой-то момент, между спорами, прогулками, ромом с хлебушком у старинного пруда – «мои колени замерзли… и что-то важное между»^***… – бокалами, разговорами, долгими прямыми взглядами, уютом кресел, диванчиков, покрывал, постелей, доисторической обнаженной естественностью и целостным соединением – да-да, целиковым, по Платону! – попросил меня написать роман, предложив концепцию…

Ты вернул меня домой. Я пришла домой – в себя. И хотя дома мне доводится бывать не так часто, как хотелось бы, теперь я знаю, что он есть. В параллельной реальности «мы» нет оценки, она – pure^****, она сопровождала всю мою жизнь – и до Встречи, и раньше жизни, – и останется после…

С тех пор у меня появилось еще несколько параллельных жизней. Как мне с ними… ужиться? Как сохранить сказку этого самого pure-измерения?..

Эта льющаяся подсвеченная речная волна в твоих глазах невыносимо прекрасна… без оценки – просто невыносима! Может, поэтому я не ходила в эту параллельную реальность чаще? Может, я чувствовала, что мне надо поберечься, пообвыкнуться?… Не пить ее взахлеб, не заглатывать жадно – бережно освежаться… Мы ведь столько жизней провели вдали друг от друга! Pure пью…

_______________________________________________________

^*Шумерское слово «э», как и многие другие в этом в допотопном языке-прародителе, означает и «дом», и «храм», в то время как вторая буква имени Эа – «а» – и воду, и руку. Эа может быть как именем аккадского бога, так и эльфийским названием толкиенской вселенной.

^**стихотворение А. Тарковского «Первые свидания», написанное в 1962 г.

^***песня Земфиры «Прогулка»

^****pure – чистый, простой, беспримесный (англ.)