Читать книгу «Шел Господь пытать…» - Элена Греко - Страница 18

Это был день под грифом «Портал в Будущее». В такое наступившее, сбывшееся будущее -такой великолепный, паузный и трансформирующий портал.

Шестое июня.

Дата как дата – просто помню зачем-то…

Коллекция гениев в моей жизни пополнилась! Зачем мне нужны гении, я потом пойму, через год-полтора. А тогда…

Написала живому философу, юному в свои много лет, абсолютному, неподражаемому, волшебному. Написала наутро, после ночи волнения, предвкушения, стыда и страха, смелая и… жадная. Завоевательница!

– Вчера ко мне приезжал человек, который «на ты» с самим тобой. Он как будто принес тебя в мое пространство – как звездную пыль, или фантом, или саму Идею и вообще… витальность твою сумасшедшую. И я вспомнила, как после первой нашей полуночной переписки стих написала.

Ошарашенное «и где стих?» повлекло меня дальше.

Захотелось – ах ты, бл… дь! —

Привлекать и обаять,

Понавыучить цитат,

Выскрипеть пером трактат,

Сделать яркий маникюр,

Разучить скорей ноктюрн —

Сто пассажей, восемь рук —

Отжимаясь, как физрук,

Лет на десять похудеть,

Платье девичье надеть,

Стать красивой. И тогда,

И тогда,

И тогда…

И тогда, возможно, я

Попрошусь к тебе в друзья.

Я сумею. Я смогу.

Репетировать бегу.

Это проще, чем ходить

Как я есть.

Глупой быть.

Лабиринтов не копать

И любить свои плюс пять.

От шальных бежать надежд,

Накупить больших одежд…

Да, надежд шальных – бежать!

Сладко спать и вдоволь жрать,

Полюбить свои плюс пять,

Восемь, десять…

Крепко спать,

Бряцать «Замыкая круг» —

До мажор, почти без рук —

И писать стихи вот так,

Абы как.

Как пятак.

Не сумею.

Не смогу.

В мегакруть скорей сбегу.

Супер-мега-гипер-круть —

Суть.

Ведь помрешь, возможно, ты

Без великой красоты.

Утром гляну в интернет —

А твоей страницы

нет.

Минут десять спустя пришел ответ, и стало ослепительно ясно, что… завязалось! Поймала трофей с первого же сообщения. «Жизнь прожита не зря!» – закружило очередное ощущение свалившегося на меня дара.

– Потрясающий стих. И другие тоже. Я посмотрел немного. Неожиданно, если честно. Пронзительно. Много. Многослойно. Думаю о том, насколько же мы друг друга не видим, даже если видим в глаза. И вот это доверие твоего решительного «ты»… Как-то немыслимо дорого. Я же про тебя на самом деле ровным счетом ничего не знаю – и тут вдруг этот ливневый поток стихов. Настоящих. И я в этом ливневом пространстве, оказывается, тоже избранно-помечен. Варежку открыл и глазами хлопаю. И мурашки по телу бегают: туда-сюда, туда-сюда. Тоже захотелось наманикюриться и тебя обнять. Заражает. Хочешь, встретимся и обнимемся?

Завязалось и отправилось, как-то получается иной раз взять – и соединиться налету. Это такое чудо… Не забыть бы! Поэтому и записываю. Люблю бюрократию: добыв нечто, фиксирую, размещаю. Чудеса понемногу укладываются, учатся держаться сами, сохранять вкус и без инвентаризации. Хотя, как говорит мой ох… тельный поэт, сильные чувства – самые дрова для поэзии. А поэзия – та же инвентаризация. Никуда от нее.

– Обняться… это здорово.

– …И просто постоять, подышать. Прислушаться. Главное – прислушаться.

Я бы сказала – принюхаться. Он так интересно водит носом и вытягивает шею, как гончий пес…

– Только ты высокий для «постоять» со мной.

– Могу на колени встать.

– Меня на пенек поставить…

Смайлам в художественные тексты втискиваться не положено, в сообщениях же все ими рябило: радость с его стороны – чистоганом, смущенные скобочки с моей – передышками, попытками сгладить острое.

– Приезжай ко мне в парк! Здесь много пеньков. Я свободен что сегодня, что завтра. Я рад тебе. Есть возможность – приезжай. Сегодня день хороший для пеньков. А завтра можно будет и подольше…

«Я свободен» в тот раз не показалось чудом, хотя чем это еще могло быть? Я не понимала, что он буквально живет в самолете, курсируя между разными российскими, американскими, европейскими городами и весями, нигде подолгу не останавливаясь, нанося визиты по приглашению.

– …У меня тут консультационная студия: арендую в университетской гостинице.

– Психосессии тоже там? Твоя Чужая Жизнь. Страшно и привлекательно…

– …Суперский вид из окна. Парк на ладони. А за ним – вся Москва. При том, что сама гостиничка такая советски-задрипанная. Но место чудесное, с соловьями.

– Место моей первой… чего? Поцелуйности?.. Не любви же: первая случилась в детском саду.

– Ты – шквал. Это правда. Удивительно. И удивительно, как мне нравится разговаривать тобой так. Потому что слышу твою настоящесть. Чувствование очень ярко отозвалось. Удивляюсь вот этому – вдруг и мгновенно случившемуся – открытию тебя. Видел просто девочку. А тут – такая офигительная хрень. Ух!!! Это я все от стихов не отойду. Кружусь и кружусь вокруг.

…И даже после поэтично запакованных технических договоренностей этот насыщенный событиями, трансформационными процессами, открытиями и раскрытиями разговор продолжился. До самой встречи мы не могли лишить себя удовольствия п… деть (позже ознакомлюсь с его теорией реабилитации матерного дискурса: «п… деть» означает философствовать о сексе, о чувственном, беседовать чувственно – или «словоблудить»)

– …Попала. Задела. Yes! Потешил мои сиренские настроения.

– Прямо-таки не могу устоять. И не хочу, что интересно. Пошел еще стихи читать. Мне нравится, как ты меня сиренишь. Твоя сиренность воистину сладкозвучна.

– Растопил…

– Могу же! Могууууууу!!!

– А были сомнения?!?!? Товааарищ психотерапевт…

– Поскольку я в принципе не живу целевым образом, у меня всегда есть место для искреннего изумления тем, что жизнь оказывается богаче того, что мы про нее предполагаем. Я словно принюхиваюсь к тебе – и правда в том, что мне нравится твой запах. Если хочешь, мы как-нибудь сядем рядышком, и я буду читать тебя тебе вслух.

– Занятно. Пока не хотела, но это… занятно.

– «Пока» дарит надежду.

– Собеседнические маниаки мечтают не о простом человеческом физконтакте, а надеются вот на какое-нибудь такое «Наденька приехала, книжек привезла». Круть! Обожаю так.

– Слушай. С ума сойти. Хочу тебя поцеловать. Представляешь? Ну, ты сиренишь! Мне нравится.

– Есенина чуть не процитировала. Про кипяток сердечных струй. А для тебя «хотеть поцеловать» так странно? Ты неподатливый на женские провокации? Отзывается в… ох! В неположенном месте.

– Еще пару часов назад ты была для меня почти что бестелесна. А теперь я уже проникаю губами в твое межножье. Это как? Я обалдеваю от скорости, с которой ты меня берешь. Забираешь в себя.

– Как сказать, чтобы не глупо… Скажу глупо, ладно?

– Давай уж глупо, что ли.

– Я ж не бешеная. Я не с тем к тебе, что у меня «хотелка» какая-нибудь. Просто ты один из немногочисленных своих, и я тебя люблю. И остальное вторично, правда. Я даже не уверена, что меня так вштырит при встрече, что пора будет сразу… горизонтально.

– Так я же слышу, слышу. Смеюсь! Я не про то, что будет потом, я про то, что сейчас. А сейчас ты вдруг вынырнула откуда-то – и вдруг за какое-то мгновение я ощутил себя в тебе, и это было круто. Важно не то, что будет, а то, что уже случилось. А случилось то, за что я тебе безусловно благодарен. Вот это твое выныривание из ниоткуда – собой. И словно все «неположенные места» уже кем-то положены. Вот это-то и удивительно. А в точке удивления, как известно, рождается философия.

– Аааа… Я твоя Таис! Назначаю тебя своим Музом.

– Пост принял!

Дальше Энлиль (в следующем воплощении – Меркурий, ведь думала, что встретилась с инопланетянином, а оказалось – с планетой) погружается в мое литературное авторство на странице известного интернет-ресурса.

– Прочитал «Шиву». Весь в мурашках. Как же ты офигительно точна.

И через некоторое время:

– Господи, как же тебя много. В каждой точке много. Это я читаю стихи.

А потом – так:

– Просто ты очень сложная. Многомерная. Многозвучная. И не надо говорить, что все многомерны. У тебя в каждой строчке эта множественность. И при этом – целостность. И ключевая метафора «Шивы» в значительной мере про это. Ты про нечто сущностное и глубинное, которое проступает через множество внешних оболочек. Про подлинность и целостность себя, которая проступает и рождается сквозь эту множественность. Во всяком случае, это то, что слышится мне.

И как, что мне на это?.. Во-первых, изумило точное попадание в самый, можно сказать, сакральный среди множества текстов. Во-вторых… кому не приятно про себя – эдакое? Это было то, что нужно – но чего не ждала. И так будет впредь: при каждом контакте, виртуальном или очном, он будет давать мне нечто неожиданное, встраиваемое в то мое место, где ощущался дефицит. А в первом разговоре – слишком остро. Взять его дары трудно, отказаться – невозможно, и я, повиснув, болтаюсь в моменте.

– О, боги! Надо ж соответствовать, кошмар просто. Это очень знаково, что именно то самое прочел…

– Хохочу про «надо же соответствовать».

– Хорошо, что я сонная, полудохлая после болезни, мне многое фиолетово, я поехала. Не буду одеваться красивенько и замазывать поверхности, маскироваться.

– Сонную, дохлую – буду обнимать долго-долго. Буду любить тебя, изъеденную неприкрытыми язвами.

– Можно меня даже не любить.

– Не любить – нельзя. Тогда какой смысл? Ты же меня любишь – сама пишешь. Вот и мне некуда деваться.

– Я могу спрятать…

– Дурочка. Ты уже есть. Все равно разоблачу. Чего-то просто тебя хочу. Вдруг и сразу. Но ты можешь не обращать на это внимания. Мне нравится это как фон.

– Я рада, что не повелась на твой намек тогда: ты не должен был стать моим терапевтом. Ты Друг. С терапевтом – табу. Целоваться и хочу-тебя даже как фон.

– Мне понравилось то, как ты пишешь про кожу.

– Эротизировался от моих словоблудий, да.

– Нет, ты знаешь, от текста про Шиву – нет. Он слишком острый и пронзительный. А вот от этой нашей словесной игры – да. Мне нравится твоя готовность дразнить и дразниться. И как будто комната наполняется твоими секретными запахами.

– Это отвратительно. Про комнаты наполнение (смайл, смайл…). Я же незнакомая! Чужая.

– Ты же сама написала, что я свой. И я почувствовал, что это правда.

– Да, наверное. Метафизически. А телу привыкнуть надо. Или хотя бы познакомить их, эти оболочки.

– Да тело, собственно говоря, и есть самая что ни на есть метафизика. Тогда, когда оно настоящее.

– Мое тело сейчас не готово к мужско-женскому свиданию.

– Не обращай на него внимания. Пусть живет своей жизнью. Доверься ему. Не готово – значит, ему виднее. Можем просто бродить по лесу. Я бы, пожалуй, хотел с тобой побродить. И даже, возможно, поблуждать. Ты приедешь, и я буду смотреть на тебя с изумлением и какое-то время не узнавать ту, с кем все утро веду эту сумасшедшую переписку. Потому что это тоже всего лишь часть тебя.

Всего лишь часть тебя. Внутри меня это звучит еще раз – дилэем, эхом, ревером, светом и грустью космоса.

Планета же!

И вот я, наконец, выхожу и отправляюсь в сторону метро, и бреду по улице, и… смеюсь! Дело в том, что мне привиделись собственные похороны. Такая печальная осенняя картинка: хмарь, хлябь и все сопутствующие материалы для скорби, мужчины в костюмчиках… и почему-то – Олег Басилашвили. Он меня очень рассмешил. Жизнь удалась! – в этом настроении пугаю счастливостью редких прохожих, иду по земле в ощущении собственных достойных – украшенных мужчинами, и даже Олегом Басилашвили! – похорон, и так смеюсь…

Окно и правда оказалось «на Москву».

А в душе не было горячей воды.

Стол был жестким, диван – коротким, пол – теплым, ибо ковровым, корешки книг – заманчивыми, речи – вкусными, и все это имело значение, как фон, обрамление странного человека. Мне того и надо: странного. Инопланетного. Не поддающегося типированию, анализу, не укладывающегося в рамки обыденной полусонной реальности, и оттого – катастрофически реального.

В завершении дня – усталые всплески этого стремительного законнекчивания, прерывистая свежая, новенькая, но какая-то не по-детски прочная связь:

– Вот это да… Ты хороший.

– …Мне вот интересно, а стремление к сексу с инопланетянином можно отнести к разряду сексуальных перверсий?

– Рефлексия спит…

– Хотя бы часть тебя выспится.

– …Думаешь, так прямо сладко засыпается после войны или секса с инопланетянином?

– Не думаю. Совсем не думаю.

– Разбаламученное тело, и внутри тела все стандарты расстандартизированы, и это не жалоба, ты хороший. Я очень хочу сейчас ничего не писать тебе. Иссякла речь.

– Пожалуйста, не пиши. Я падаю в сон.

Это был день-портал.

Я так подумала тогда.

А отныне каждый день с ним оказывается порталом. Еще бы: мне предназначено выдерживать странность планетарного масштаба. Планетарную странность. Хитрые тонкие улыбки настоящего мага. Не говоря уж эпитетами окружающих – всякими там «воздушный», «глубокий», «гениальный» и «потрясающий». Да, воздушный – «на журавля похож», сказал Энки. Но и на пса.

Псовый гончий журавль!

До сих пор мне иногда важно перепроверять, достаточно ли реален мой трофей, достаточно ли трофейна эта история, наши отношения. Подергивать его фотографиями, текстами, эпатажными видео – реагирует ли? («Я всегда на тебя реагирую. И эрегирую»). Потрясывать его в надежде, что выпадет из пиджака что-нибудь типа любовного проводка (нет, говорит, у меня в твою сторону токов любви, и я этому рад; с любовью, дескать, у меня сложные отношения, и я ее не люблю – но иногда признается, что «чуточку влюблен», или «любит ситуативно»). Моя проверка так неуместна, я знаю… Мы в соединении, и я называю это любовью, а он – радостью.

Он честнее и проще.

Гений же!

Мне снится мой псовый журавль, и всегда это связано с какими-нибудь садами, деревьями, огородами… Я рассказываю ему о сновидениях, как психоаналитику. Для интерпретаций.

Клиент: «В одном сне я пришла к тебе, и ты настойчиво увлекал меня в свои подводные сады, обещая показать „нечто по-настоящему голое“. И этим „нечтом“ оказалась фиолетовая русалочья девочка, и не русалка, потому что с ногами, и не девочка, потому что в теле, и пофигистически фиолетовая, потому что без напряжения, по-детски требовательная и капризная, игривая, как дельфинчик, и по-сиренски сиреневая, потому что увлекает…»

Терапевт: «…По-настоящему голое» – подлинное, настоящее в своей обнаженности. Абсолютно искреннее в принятии своего тела, в принятии своих глубинных потребностей и импульсов – еще тех, подростковых. Когда ты – подросток, но у тебя нет страха перед своей телесностью и своей сексуальностью, когда ты не переживаешь, что это что-то неправильное и нарушающее общественные устои. «По-настоящему голое» равно «свободное в своей обнаженности».

Сам – снимая роль терапевта: «Да, я бы, наверное, хотел поплавать с тобой в том аквариуме с сиреневой девочкой. Безо всяких обязательств перед социумом».

Всякий раз после Встречи (он говорит, что Встречи редки, даже когда люди встречаются, и даже когда е… тся – и все-таки какие прекрасные матерные стихи у моего поэта-реабилитолога! – когда встречаются х… и п… да, моменты Встречи остаются только моментами, ценными, уникальными) с меня слезает очередной слой невроза. Напряга. Стереотипа, суеверия, предрассудка, шаблона, стыда, недоверия. Я осталась по-настоящему голой. Как по-настоящему голое существо в подводных садах Меркурия. Я осталась – уязвимой, маленькой, очень сильной и очень счастливой, – я осталась. Я… успокоилась.

Встречетерапия.

Инотерапия.

Лингам Энлиля…

Бока Меркурия

Во льдах и зное,

Тайной улыбкой

Гермес лучится…

Довольна фурия:

Забыла злое,

Нимфостью зыбкой

Теперь сочится.

Лингам Энлиля

Звучит кифарой,

Поющей чашей,

Музыкой ветра…

Нектар разлили

В резервуары

Томлений наших

По гекзаметрам…

Гермес… О своем очередном лице Энлиль скажет: «Гермес – это воплощенный фаллос, способный связывать разные миры. Символ проникновения в новые, неизведанные пространства». Конечно, Гермес. Ведь ходит и проникает всегда в новые, неизведанные. Я бы сама не смогла свои пространства изведать, а уж связать наши миры…

Немножко стыдно всякий раз… было.

Теперь – вообще какой-то беспредел.

То есть беспредел в том, что не стыдно.

Страшно теперь.

Очень страшно взять – и оценить. Оприходовать! Пусть бы лучше такой, поэтической и писательской бюрократией обойтись удалось… Ан нет-нет, да и вылетишь в быдломиф с плоским взглядом. Оценишь извне: что я делаю? Что он делает? Что мы делаем? Как это выглядит с точки зрения обыденной повседневности? А там уже толпятся в очереди готовые выскочить и расцарапать в кровь нежное мяско сердца быдлоформулы, которые и произносить-то страшно, потому как я все еще очень суеверна. Хотя Гермес мне недавно щелкнул на избавление (причем как-то смешно, одним своим длинным красивым пальцем, как однорукий аплодисмент – волшебник, ничего удивительного!), и позже убежала я за руку с Гором от суеверий под новогодними иллюминационными центральными арками, а все-таки надеть вслух – даже для избавления от суеверия, смирения ради, примерки – на волшебство и невыразимость какую-нибудь пословицу-поговорку из разряда «если сука не захочет – кобель не вскочит», «мужикам только одного и надо…», «слаба на передок» до сих пор как-то… ломотно. Извивает, перекашивает. Суть в том, что я не хочу оправдываться перед воображаемым собеседником, внутренним критиком и прочими фантомами. Ведь я хочу всего того, что происходит, я принимаю с радостью исполненные возможности танцевать с джазом импровизации без обычной драпировки (по-настоящему