Читать книгу «Шел Господь пытать…» - Элена Греко - Страница 17

«Шива» на иврите – «семеро», причем мужского рода (шив-а, с ударением на последний слог). Отсюда и пляшу… священную этно-пляску.

Не понимаю, как некоторые женщины с разными мужчинами встречаются.

Причем иногда одновременно. Не говоря уж об однополых отношениях. Все это для меня аномалия, нонсенс. Жаль мне их: конечно, приходится как-то вертеться, если настоящий не встретился.

Ой, вслух даже не хочется говорить: так сладко и томительно хранить свое – внутри, не расходуя на пересуды, мнения и зависть окружающих.

Вот и не говорю никому.

Только тебе! Ведь ты и есть мой лучший друг, мое второе «я», радость моя и щемящая грусть, восторги и нега, названный братик и духовный папочка – чего искать еще? Куда нестись сломя голову?

Ты! Разный, многогранный… калейдоскоп эмоций и мыслей, концентрат центров моих и периферий, звон сердечный, дзен-бдзынь-бадам, Шива-Ом —

всегда.

Помню – ладони помнят! – как меня при первом же случайном контакте поразила гладкость твоей кожи.

Какое счастье, что кожа – самый большой орган. Будешь смеяться: вычитала это в познавательной книжке по анатомии для дошкольников, раньше даже не относилась к ней, как к органу. Гладкий-сладкий, прохладный, отшлифованный кем-то до меня (спасибо работяжкам) чудесный орган. Вести по нему и вести – не наводишься. Ладоней не хватит, пальцев, щупальцев, отростков, разветвлений, фаланг, чтобы весь этот необозримый орган изучить, истрогать. Кое-где под пушистым покровом волосков скрывается, чаще – трогательно-беззащитный, как будто напоминает: как бы там под ним что не перекатывалось, не дрожало и не восставало грозно и гордо, в основном-то беречь его обладателя надо, утешать и тетешкать.

Ты вот часто говоришь, что у меня руки нежные. Что мои прикосновения волшебны. Что это улет. Что караул.

А как иначе-то, дитя мое?

Как с тобой по-другому, мальчик-неженка?

Нет, ну, если бы не с тобой… Если бы это относилось, скажем, к какому-нибудь брутальному пролу, пресноводному маглу или хрипатому шансонистому братку с «гжельской» росписью… Но я же уже сказала, что других не знаю и знать не желаю. А с тобой – только так.

Вот, а бугрится, значит, и дыбится в местах, где мужские мышцы позиционируют свою особенную мужскую прелесть.

Мужская прелесть – голубовато звучит? Плевать. Ты – прелесть моя, хотя часто про меня саму так говоришь. А что, мы оба не можем быть прелестями? Тюу! Мы же никому не будем об этом говорить, давай? Давай? Ты никогда не отказываешься подурачиться.

Так вот. Вот же!

Здесь, к примеру, всегда нереально красиво смотрится. И здесь – неземные рельефы. А там… о, эта наша сказка о слепом кротике – мы ведь ее никому не расскажем, да? Сами будем наслаждаться.

Я за всех наслажусь. Прелесть моя.

Кстати, когда ты мне так говоришь, я чувствую себя двухлетней кукленой, наряженной в платьице, обшитое к празднику мишурой по подолу. Не по чину мне, мамочке. А тебе – в самый раз! В тебе так много девичьего… Даже вот эта немыслимая гладкость покровов. И некоторое жеманство в жестах.

И взгляд. Глаза со звездами, которых давно не видно, вот только свет откуда-то ведь лучится. Откуда, если не из этих звезд? Их, правда, в последнее время совсем, совсем не видно… Но я не скучаю. Потом скажу, почему. Про соскученность скажу и ее бесполезность, ты напомни.

Про эти глаза я пела – раз, стихи плела – два, а как под них немела в детстве, помнишь? А ты, гаденыш, видел и пользовался этим, пускал свои фирменные взгляды, как поражающие стрелы, откуда-то из-под ресниц.

Давно это было!

И сейчас есть.

В какой-то момент тебя якобы не стало, но на то ты и ты, чтобы издеваться над бедной, глупой от любви подругой, играть в разные игрушки, исполнять роли… Еще когда в школе учились, названивал мне по ночам, говорил на разные голоса от чужого имени. После, в разгар любовных откровений совершеннолетия, строил из себя в постели то Гамлета (как у тебя, дремучего троечника, получалось настолько точечно стилизовать под Шекспира собственную речь?!), то мента, использовавшего меня, проститутку, для любовных утех, то человечка по имени Карь Марисюка – об этой детской игре вообще никому никогда не будем рассказывать, давай, давай? Быльем поросло. Хотя присюсюканная подружка Каря Марисюки, Маси Каритука, внутри той тетеньки, чьи пальчики сейчас тебя пощелкивают, еще иногда просыпается.

Спальня-стебальня.

Ролевые игры.

Я однажды разревелась: вдруг испугалась, что за этими персонажами мы забудем о том, кто мы настоящие. Ты так смеялся! Обнимался. Спасибо тебе, радость моя!

Недавно я говорила тебе, что не хочу даже употреблять местоимение «я» в обращении к тебе, мне это кажется каким-то пафосным, выскочковым ходом, хочется говорить именно о тебе, твоей самоотверженности, эмпатии, защите… Ты – защита моя от мира, когда он строит из себя страшного буку.

Или бабая – все зависит от того, на каком фольклоре воспитан гражданин этого мира.

И так есть с тех пор, как ты однажды лег сверху и накрыл меня всю, вобрав в себя с потрохами. Просто накрыл – и лежал так.

И стал защитой.

Инициировался, можно сказать.

И теперь, когда я прячусь на твоей груди – или за спину, или в карман, – я не просто за человека, пусть даже любимого, прячусь.

Я защиту ставлю.

Антивирус.

Ракушку.

«В домике» я.

…Да помню я! Ну и что, что была в измененке! За достоверность собственных ощущений, тем более проверенных временем, я отвечаю в любом состоянии.

В мыслях о тебе начинаю утраивать согласные. Типа, «обожжжаю». Или: «Любббовь —страшная болезнь» – отголоском альтернативно-андеграундного рок-прошлого. Оттуда же – привычка использовать нарочито широкую артикуляцию при произношении гласных в словах «небааа», «тебяааа», «ко мнеэээ!» – по-кинчевски.

Кстати, о звуковом фоне.

Сколько песен ты мне позаказывал, и так всегда к месту, так сюрпризно…

Группа «Мираж» когда-то пела мне: «Где я сегодня, я скучаю здесь одна». Тогда я была очень маленькая – я и сейчас, правда, небольшая, но старенькая немножко, а тогда была кромешно молодой – и знала, что такое скучать. Теперь забыла – ну, и спасибо.

Да минует всех нас знание такое.

Как можно скучать по тебе, не понимаю. Как я куртку целовала – фу, стыдно вспомнить! Как будто нет тебя совсем, куртка одна от тебя осталась. Чушь мутная. Даже не помню, как это возможно. Вспоминаю немножко ушами, когда поешь Кипеловым «Все, как вчера, но без тебя»… Как будто бывает без тебя. Действительно, грустно!

Сейчас ты со мной всегда.

Скажем, еду я от тебя домой – в себе везу. Даже расплескать не боюсь – настолько гармонично твое наложение. Магнитолу включаю. По «Ах-ты-радио» звучишь-надрываешься: «Хто ти є, ким би не була ти, я не здамся без бою» – улыбаюсь: да сдался уже, но хочется тебе поиграть в украинского чубатого недотрогу с тремя восклицательными знаками в припеве – что ж, тем привлекательнее процесс капитуляции! Подпеваю громко, распугивая ночных пешеходов. Ты со мной. Нам – по барабану. Нам – по микрофону. Мы – два дурака влюбленных, амэн.

Или, положим, от тебя из дома выхожу. Поскользнулась, допустим. Или дочь верещит, в садик не хочет идти, упирается. Или, типун мне на язык, ДПС на пути встает.

А я – «в домике»!

Ибо во мне еще не растаяла ночь твоих изгибов, собрания твоих мышц, сухожилий, подпитываемая то каплями клавиш Кейко Мацуи, то золотистым потоком майкло-френкового саксофона, и тепло наших тамошних выдохов греет здешний промерзший воздух.

И так всегда.

Даже когда не вчера, а давно.

Даже когда, может, и не было никогда – что такое, в конце концов, есть наша память, чтобы ей доверять безоговорочно? Возмутительно, до чего человек легковерен, да?

Вот возьмем, к примеру «Радио Ветра». Было или не было? С кем-то было, да не все, у кого-то мимо прошло, но так дотронулось… Со мной все оно было – и не сдуло его вовсе. Мне там поют сейчас про встречу с тобой, любимый мой, чудо мое светлое в летящем шарфике: «Прямо навстречу мне выйдет доверчивый Маленький Принц»… Строгий такой, серьезный, бережный. Вкусный, мятно-фруктовый, благоухающий свежестью космоса своего.

«Still loving you!» – оттуда же отвечают «Скорпы».

Наш диалог возможен на любой волне. Вштыривает особенно (твое новое слово, энергичное, его хочется повторять), когда, ничего не подозревая, в налоговую отправляюсь, поликлинику, на рынок, работу, бытую себе, в общем, заморачиваюсь, а тут – на тебе, «Ваше Радио» передает номер по твоей заявке: «Я снова здесь, я слышу имя твое». Дескать, долго тебя не было. Смешной! Ну, ладно, сделаю вид, что соскучилась. Поплачу, поболю – ведь это так умилительно, когда грустно-печально! Гораздо неприятнее, когда страшно. Но это вообще не с тобой – значит, и не со мной, ведь мы всегда «ходим» вместе!

Еще про телесное взаимо-действие (секс называется, в переводе с английского – «пол», «интим») – но шепотом, на ушко, совсем вслух не буду: стесняюсь. Шифроваться приходится, кокетничать…

Не только люблю тебя.

Я еще и влюблена в тебя: то понарошку, то всамделишно, то по уши, то легко… Желаю, жажду, наполняюсь… Хожу мягко, как по маслу – а все потому, что в основании приспособлений для хождения у меня секретно.

Ты – мой секрет.

Для тебя – мой секрет. Тебе его!

И с ним все мягко, как по маслу.

Происходит все так: сначала – просто пульс. Потом – ритм. Остинатный, затем изменчивый, сложный, синкопированный. Возвращение к остинатному. Потом вдруг бац – ломка ритма! И, наконец, ломаный ритм. Да еще и со сменой метра. И ты сам не замечаешь, как становишься музыкой. Интересной, настоящей…

Ты владеешь ломаным ритмом.

Спасибо тебе, друг!

Так я завуалировала-задрапировала наше с тобой ночное шоу, что теперь спокойна за него.

Как же мне повезло с тобой! Что бы ты ни менял – цвет глаз, имя, рост, – ты – думающий, вот что! Сомневающийся, анализирующий, чувствительный – и посему ответственный за свою жизнь.

Да и за мою в придачу.

Мою в придачу дам.

В довесок.

А в остальном – меняйся на здоровье. Ненавижу преснятину! Культпросвет форевер мне подавай, анимацию, развлечения и праздник каждый день.

Вот это и есть ты.

То вдруг бороду отрастишь, то член, то живот – как мне нравилось твое большое твердое пузо, сейчас даже удивительно об этом вспоминать! Очень интересно, что мои предпочтения сменились именно в те годы, когда ты решил от него избавиться.

То ты «не танцуешь», капризничаешь – дескать, Мэтру Ритма, Тона и Метра не пристало в танцпол спускаться, – то водишь меня на пляски-тряски под тамтамы, всякие тарбуки и джамбе, под плоский связочный крик эбонитовых аборигенок какого-нибудь острова (у них обычно ребра выпирают, а груди обесценено болтаются у всех на виду, это совсем не сексуально, как думаешь?).

Приемы владения у тебя тоже разные. Но мне все подходят. И от проникновения твоего правого языка в мое левое ухо, и от простого дуновения в глаз, и от твоего запредельно мягкого тембра мое тело бьется в конвульсиях одинаковой амплитуды.

Только трудно было сыну имя выбрать. Как-то не хотелось мне повторяться, называть сына твоим именем.

А других я не знаю…

Не понимаю, как некоторые женщины с разными мужчинами встречаются.