Читать книгу Свобода печали - Елена Рощина - Страница 8

Из города мы убежали в сад,

Где смехом рассылался ворох листьев.

Янтарной каплей падал листопад

И мелких звезд рассеивался бисер.

Нам ветви яблонь целились в глаза,

Храня грачей покинутые гнезда,

Прикосновеньем рыжего крыла

Последних писем облетала проза.

Мы оглянулись – плыли фонари,

Архитектуры крупный, ломкий почерк

Слетал во тьме с растрепанных страниц,

И сад густой темнел на них, как прочерк.

И мы бродили, путая слова,

От рук и губ нам становилось жарко,

И месяц – полуночная сова –

Следил сквозь веток согнутые арки.

А дом наш одиноким стариком

Шершавым боком к новостройкам жался,

Магнитом растревоженных окон

Он умолял из ночи возвращаться.

Из райских кущ и всплесков темноты –

В уснувший город, весь в морщинах улиц.

Вошли. И разомкнулись рук мосты,

И мы не помнили, зачем сюда вернулись.

Жестокая прихоть – бездомных котят согревать

И с рук отпускать – в темноту, пустоту, неизбежность.

Озябшее сердце, зачем ты забилось опять

От взмахов ресниц, утаивших ненужную нежность?

Как больно в груди от посулов чужого огня!

И вяжет язык шелестящее, легкое имя…

Наверно, сиротство так долго хранило меня,

Что стали глаза близоруки и слишком ранимы.

Медлительный жест, словно вдох, нестерпимо знаком –

Вот так осторожно к холодным щекам прикоснуться…

Зачем эта прихоть, когда за железным замком

Немая душа до апреля не в силах очнуться?

Иди, беззаконник, под солнце чужих городов –

Не жалость бессильна, а суть беспощадна и точна…

Очнется душа от твоих безнадежных шагов –

Звереныш бездомный в разъезженной грязи обочин.

В смуглеющем, теплом, июльском зерне,

Наверно, сокрыто терпенье такое –

В прозрачном, как крылья стрекоз, полусне

Томиться душе, изнывая в покое.

Хлебнуть горьковатой, стоячей воды,

Понять, что уже ничего не случится,

И видеть, как утром живые сады

Спеша покидают угрюмые птицы!

Все в оспинах капель дрожат лепестки –

Ненужная роскошь вишневого лета…

И как без тебя безнадежно легки

Ее небеса в отпечатках рассвета!

Серую воду дня забелил

Перистый, влажный снег,

Будто не хватит у марта сил

Новый начать разбег!

Росчерки синих живых ветвей

На снеговых листах,

Росчерки крыльев – золы черней –

В утренних небесах.

Почек невнятный и клейкий бред,

Обмороки воды.

– В путь! И обратной дороги нет, –

Прошелестят сады.

Тень голубая скользнет стремглав,

Ветер расправит смех,

Он на горячих, сухих губах

Будет нежней, чем мех.

И сквозь белила чужих снегов,

Не запахнув плаща,

Март, как мальчишка, уйдет легко

В юную сень дождя…

Дождь грезит листьями и небом,

Сон пахнет яблоком и хлебом.

Переплетаясь, сон и дождь

Зачем приводят душу в дрожь?

Она же столько дней томится

В нелепой клетке, словно птица.

Зачем, зеленый юный ветер,

Ты вновь ей расставляешь сети?

И этот голос ниоткуда

Твердит безумно: чудо, чудо…

Голубые лунные столбы –

В первое раскрытое окно,

Юный запах неба и травы,

Терпкий, как столетнее вино.

Колдовство апрельского тепла

И бессонниц легкие глотки,

Кажется, что жизнь еще светла,

Словно эти лунные мостки.

Каждый день дарован и прощен,

И покой глубок, как сон седьмой,

Рай тысячелетний возвращен,

Ласковый, блаженный, золотой.

Но сквозь теплый обморок глубин

Чья-то мысль взметнется сгоряча –

Беспощадней яростных стремнин

Мысль о смерти – птицею с плеча!

Научиться б по-новому думать и петь,

Каждый день выбирать, словно тонкую сеть

Из слоистой, зеленой и скользкой воды,

По ночам не считать отголоски беды…

Начинено взрывчаткой и стихами

Антоновское яблоко планеты,

Подточено пророческими снами

И сказками от Ветхого Завета.

Его сентябрь в ладонях желтых греет

Над пустотой вселенского пространства,

Еще от «Марсианских хроник» Рея

Такой покой, и мир, и постоянство!

А эти сумасшедшие богини

Незрелую антоновку – в разборы

Еще не бросят и небесной сини

Не замутят языческою ссорой?

Взорвутся лишь стихи, а вся взрывчатка

Прольется ливнем в пятом измеренье,

И в чутких снах усталых глаз сетчатка

Забудет устрашающие тени…

Попробуй теперь – притворись безразличной,

Тоскует и рвется, как голос скрипичный,

Душа в безмятежном, бесценном апреле

Вне всяких причин и бессмысленных целей.

А утром отмытые окна открыты

В бушующий сад с соловьиною свитой,

Мешаются запахи кофе и листьев,

И древнего неба – на беличьей кисти.

О, если бы можно вдышаться тихонько,

Удрать, как больному с продавленной койки,

От ранящих слов, что тревожно и жутко

Настигнут меня, прекословя рассудку,

Когда бы суметь навсегда не вернуться

К тому, что оставлено временем в блюдцах

Фарфоровых луж, бормотанье зеленом

И слабых висках в ореоле бессонном.

Попробуй теперь, но уже бесполезно –

Мятежные ливни, как звуки оркестра,

Взвихрятся, взорвутся в недужном покое,

Что рухнет, как миф, под твоею рукою.

Зачем этот миг, что всеведущ и вечен,

В течении нашем ничем не отмечен?

Мы нижем его на суровую нитку

И пишем в строку пожелтевшему свитку.

Не помним – он пах тополями и дымом,

Молочным туманом над сонным заливом,

Весь в каплях, дрожал и струился, как вены –

На узких запястьях зеленой измены.

А мы все дремали и ждали награды,

И небо на крыши легло снегопадом,

Давило, как пресс – виноградные кисти,

Все звуки, и краски, и юные листья.

О, мы бесполезно потом вспоминали

Столетья, в которых так много печали,

Их хлам ворошили, стараясь найти

Дарованный миг в бесконечном пути.

Высок соблазн открытых окон

И гулких лестничных пролетов –

Свить тьму в последний неясный кокон

Над торжеством земных полетов,

Стать каплями росы и пеплом,

Рассылаться от чьих-то всхлипов

И плыть в зеленом, красном, светлом

Потоке прошлого сквозь липы.

По бесконечным звездным склонам

Скользить во тьму созревшей ночи

К ивовым горестным наклонам

В пыли, осевшей у обочин,

Сквозь одинокие, немые,

Мучимые тоской и страхом

Те двадцать лет – уйти в другие

Единым сном, единым махом,

От всех надежд – камней на сердце

Удрать в иное измеренье,

Исполнив напоследок скерцо,

С улыбочкой скользнуть за двери.

Сбежать нелепо и жестоко

От скучных сумерек блаженных,

Пока высок соблазн окон

В сосущей пустоте Вселенной.

Будет год под знаком «високосный»,

Мой насмешник, отдан нам в награду,

Дым слоистый горькой папиросы

Откадит ночному снегопаду.

Слабый шорох белопенных перьев

Начерно прошьет часы ночные,

Ветки сиротливые деревьев

Тронут ветры южные, ручные.

Весь разор затопит глубиною

Тишина ночного снегопада,

Тишина, что будет нам с тобою

Вместо счастья отдана в награду.

Дороги исхожены, вечны и ложны,

Дрожащей тоски и они не накормят,

А встреча, она и теперь невозможна

В настоянном сумраке брошенных комнат.

На этой земле, подчиненной распаду, –

Печали скозняк от незапертой двери.

А птицы твои к разоренному саду

Еще прилетают на крыльях потери.

Ковшик ладоней, хранящий дыханье огня,

Голос, как ветер, внезапно настигший меня,

Это откуда, из чьих беспощадных высот

С ветхозаветной тоскою сей голос зовет?

Смуглый рассвет – призрак яви и зыбкого сна,

Ветер, огонь и густая, как мед, тишина…

Небо зловеще исчеркано стаей ворон,

Знаю – вслепую навстречу мне двинулся Он.

Тысячи лет его путь и дарованный час

Жили когда-то, и кто теперь вспомнит о нас?

Погребены на краю неизвестной страны

В поисках Царства и юной, и вечной весны.

Но на рассвете ликующе точен твой шаг,

Победоносен сей плащ, разрезающий мрак,

Только откуда, из чьих недоступных высот

С ветхозаветной тоскою твой голос зовет?

Диковатый, озябший зверек

Просыпается вечером в доме.

Да не греет его огонек

В оголтелом сиротском содоме.

И не кормят, как пламя с руки,

Разговоры о ценах и страхах,

Чепушинки газетной строки –

На пушистых, затравленных лапах.