Читать книгу Американские байки - Эн Поли - Страница 5

Русские предпочитают ездить на телегах. Состоятельные – так называемые новые русские – впрягают лошадей, менее обеспеченные граждане используют любое животное, способное тащить груз: от коровы до медведя. В пути русские любят петь песни под гармонь, в дороге их почти всегда сопровождает цыганский табор.

Воздух Нью-Йорка сшибает с ног. Душный тупик у здания аэропорта, из которого нас спрессованными пачками вывозят в пригород, в кампус. Мягкий асфальт под ногами, запах жженой резины, бьющий в нос. Пот заливает шею и спину, мои длинные волосы сдерживает лишь бархатная повязка надо лбом, они болтаются между лопаток копной отсыревшего сена, скручиваются мочалом, липнут к щекам. Чёрная футболка с Metallica, покупка которой стоила мне всей копилки и килограмма маминых нервов, воняет нестерпимо. Десять часов в самолёте, два аэропорта и в довершение всего – этот автобус. Пульс отдаётся в висках нарастающим шумом, очертания зданий за окном расплываются.

Сразу же по приезду нас распределяют по три-четыре человека на комнату. Окна огромные, сквозь щербатые жалюзи пробивается свет фонарей. Воздух здесь тяжёлый, сырой – кондиционеры не справляются, и мы задыхаемся в августовском зное. Вползаю в постель, не успев разглядеть соседок – мне уже пофиг. Хоть с анакондой поселите, лишь бы спать не мешала. Перед сном быстро-быстро прокручивается лента знакомых образов. Мальчики, дорогие мои, славные. Как я скучаю по вас, сил нет… Я здесь совсем-совсем одна. И эта жара доконает меня, ей-богу. В груди тяжело, мучительно перекатывается горький ком, заполняет лёгкие, теснит изнутри. Мокрое пятно на подушке холодит щеку – к этому ощущению я уже начинаю привыкать. Кривые очертания комнаты плывут куда-то влево и вниз, послушно повинуясь водовороту слёз меж приоткрытых век.

Следующий день – ознакомительный. Чисто американский прикол – устраивать сборы на аккуратно постриженных газончиках. Особенно приятно сидеть здесь после того, как их обильно оросили распылители. Попа сырая, свежо. Еда очень странная. И пахнет странно. Особенно такие чёрненькие маленькие сосиски с запахом тлена. Поднос выкидываю, оставляя тарелки почти нетронутыми. И я не одинока – к пластиковым мусорным бакам уже выстроилась очередь с такими же едва надкушенными яствами. Темнокожие повара угрюмо поглядывают на нас из-за перегородки. На их уставших лоснящихся лицах ясно читается: «Что вы в жизни ели слаще немытой морковки? Сволочи».

Я дичусь людей, мне сложно порой связать два слова, даже когда знаю ответ на вопрос. Слова сгрудились в моей голове, как стадо заблудших овец. Они бредут в разные стороны, падают на колени, исторгают беспомощное блеяние – вот на что похожи мои попытки общаться с аборигенами здешних мест на их родном наречии. Пугаясь – озлобляюсь, растерявшись – замыкаюсь в себе. Мне кажется, что весь мир смеётся надо мной, стоит повернуться спиной. Я всегда в напряжении, мои лопатки сведены нервной судорогой, брови сдвинуты. Я знаю – только расслабишься, как на лицо выползет глупая улыбка, а этого допустить никак нельзя. Улыбаясь, я выгляжу дура дурой. Поэтому масса сил уходит на то, чтобы сохранять сурово-независимое выражение лица. Тогда даже на фотках я иногда получаюсь неплохо.

У меня крепнет уверенность, что я единственная с такими проблемами. Все остальные ведут себя так, будто для них подобные путешествия – плёвое дело. Они свободно общаются между собой, легко и непринужденно выполняют все задания, разговаривают с учителями и даже шутят по-английски. Одежда их вызывает во мне жгучую зависть – много бы я отдала за то, чтобы мне купили хотя бы нормальные белые кроссовки. Я вынуждена ходить в этих несчастных стоптанных лодочках. Тут уж ничем делу не поможешь, придётся терпеть до распределения в семьи, а потом – до первой стипендии, когда я смогу хоть что-то себе позволить. Одно радует: здесь я не так давно, чтобы ко мне успела приклеиться какая-нибудь уродская кличка. Моя единственная мечта – чтобы меня поменьше трогали.

Разговорные классы сводят меня с ума. Очевидно, английский мой неплох только в теории. Твёрдая хорошистка в русской спецшколе, здесь я подбираю слова с огромным трудом и едва понимаю беглую английскую речь. Чувствую себя паршивой овцой среди активистов-отличников, шпарящих на инглише лучше самих преподавателей. Больше всего хочется слиться по цвету со странным одноместным студенческим столом-стулом, чтобы меня прекратили замечать и дергать вопросами, на которые я не могу ответить. Липну сырыми от жары шортами к бежевому пластику. Что за мука сидеть здесь, хватая ртом воздух, как глупая рыбина. Глупая, никому не нужная камбала…

Самый дружелюбный из учителей – чернявый парень невысокого роста, с загнутым, как у орла носом и тёмными живыми глазами. Он напоминает мне соседского спаниеля, когда в неукротимом восторге подпрыгивает между рядами, словно в попытке поймать резиновый мяч. Почему-то именно я привлекаю его внимание, что тяготит меня неимоверно. Он вечно тормошит меня, улыбаясь:

– How’r you today, Nataly?

– Why’r you so sad?

– Do you like it in here?[10]

Господи, да ценю я, ценю твоё рвение вытащить меня из раковины. Но лучше отстань. Ну, пожалуйста.

Как-то раз нас вывозят на экскурсию по городу. У Большого Яблока свой микроклимат. Даже в запруженной Москве и то легче. Здесь же ощущение, что вдыхаешь, вбираешь всеми лёгкими расплавленный асфальт. Эта душная, маслянистая субстанция наполняет меня доверху, дышится тяжело, натужно. На свои карманные деньги покупаю свой первый фотоаппарат. Первый! Одноразовый жёлтый Canon в пластиковом футляре. В шоке от нового приобретения, фотаю всё подряд.

Статуя Свободы машет мне с соседнего острова. Кому-то этот жест может показаться дружелюбным: гости́ здесь, стань успешным и, возможно, останься навсегда! Мне же в этом угрожающем замахе мерещится лишь намерение отпугнуть меня как можно дальше от этих чужих краёв.