Читать книгу Американские байки - Эн Поли - Страница 6

Дружба для русских – святое. Русские нежно любят друзей и разрешают им почти всё. Друга выбирают не по одёжке, не по уму, а по таинственному критерию родства душ. Основной приоритет дружбы – спонтанное общение. Друг может позвонить в три часа ночи, забежать в гости без приглашения или поселиться у вас дома на долгие месяцы.

Неожиданно для меня, привыкшей быть вне школьных тусовок, вокруг сбивается весьма колоритная компания. Это Олеська – моя соседка по комнате; Ванька из Тынды – не зная о существовании города с таким названием, в первые дни думаю, что он просто стебется, называя свою родину «тындрой»; блондин-киевлянин – красавец из породы сердцеедов, который появляется в моей жизни в основном по вечерам; ещё пара-тройка человек из разных городов – они то приходят, то уходят. Всех нас объединяет любовь к тяжёлой музыке. Чёрная повязка и футболка с полусгнившим трупом помогают мне обрести счастье общения с единомышленниками. Для большинства взрослых и ровесников я – недружелюбный, неконтактный подросток, но для этих ребят я внезапно оказываюсь человеком, представляющим интерес. Это открытие, значимость которого сложно переоценить. Я боюсь дышать, чтобы не спугнуть шанс просто пообщаться с людьми, которые не держат за пазухой камень. Невыносимо тяжело, когда совершенно не с кем поговорить.

Мне бы очень хотелось, чтобы мне дали здесь какое-нибудь прозвище. Не те ужасные погонялы, которыми меня награждали в школе. Что-нибудь, что выставляло бы меня с выгодного ракурса, с моей самой лучшей стороны. Чтобы услышав такую кличку, всем становилось бы ясно: я жутко клёвая. Что-нибудь незамысловатое и лёгкое, но в то же время таящее силу и уверенность. Мята или Шварц. Или Рыжая бестия.

Но всё же мне непонятен этот парень из Киева. В ысокий, синеглазый. Светлые, как выбеленный лен кудри непослушной копной спадают на смуглое лицо. Красивый, даже смотреть страшно. На кой чёрт я ему сдалась – сама не пойму. Себя я считаю угловатой и нелепой. И держусь соответственно: как агрессивная, ни в какие рамки не вписывающаяся отщепенка. Чтобы лишний раз не напрягать лицо, я раз и навсегда скукожила его в мрачной гримасе, которая, как мне кажется, гармонирует с моим трешовым прикидом. Основная цель моего выверенного, тщательно подогнанного образа – отпугнуть как можно больше людей. Киевлянин не боится, более того, таскает меня по всему кампусу, сопровождая эти вылазки бурными монологами о ненависти между Россией и Украиной. Своими выступлениями он вводит меня в ступор: я совершенно не шарю в политике. Все мои друзья с украинскими корнями общаются наравне с остальными, никому и в голову не приходит гнобить их по национальному признаку. Уяснив, что киевлянин не сильно жалует мою страну, я окончательно сбита с толку. Его интерес ко мне становится тем более необъяснимым, но выяснять подробности я не рискую. Мне нравится сжимать его большую, тёплую ладонь, пробираясь по затенённым, сладко пахнущим аллеям.

Накануне отъезда кампус гудит, как растревоженный улей. Все пребывают в нервном возбуждении. Ещё бы – буквально завтра мы все окажемся в приёмных семьях, каждый в своей. Познакомимся с людьми, с которыми проведем под одной крышей целый год. Что это будут за люди? Милая семейная пара с кучей ребятишек? Или престарелые хиппари с дредами, похожими на растущие из головы какашки? Или меня приютит милая старушка, которая разводит карликовых собачек и экзотические кактусы? Но самый интригующий вопрос – сколько русских в том штате, куда отправят каждого из нас? В музее на Эллис Айленд висела интерактивная карта, где можно было посмотреть количество русских эмигрантов в каждом штате. Полная девочка в очках оглушила добрых пол зала, когда неожиданно заорала на весь холл: «Триста!… В моём штате триста тысяч!!…» Я знаю, что поеду в Пенсильванию – это сравнительно недалеко отсюда. И там русских даже больше, чем в месте, куда едет эта девчонка. Но мне не приходит в голову пугать окружающих дикими воплями восторга, да и особого энтузиазма на сей счёт я почему-то не испытываю.

Вечером после ужина мой загадочный блондин увлекает меня вглубь лабиринта парковых аллей. Я чувствую его спокойное, как у большого зверя дыхание. Он шагает по тёплому, пропитавшемуся за день солнечным жаром асфальту, сворачивает на узкие тропки меж кустов, и его поступь – мягкая, уверенная – отдается тихим шуршанием гравия. С нами его приятель, и если бы не это обстоятельство, я осмелилась бы спросить, что за интерес ему таскать меня за собой. Присутствие школьного друга мне кажется явно лишним.

Блондин сворачивает к тёмной стене стоящего особняком строения. Через минуту мы попадаем в залу с низким потолком, где теснятся несколько бильярдных столов. Блондин владеет кием превосходно. Может быть, профессионала его игра не впечатлила бы, но моё воображение создает вокруг его рук божественную ауру победителя. Кий и зелёное сукно я видела только на картинках. Мои представления о правилах схожи с умозаключениями о цвете глаз у жителей затонувшей Атлантиды. Больше всего на свете мне сейчас хочется, чтобы меня научили играть. Мой наставник терпелив, слегка насмешлив, но шутки его не обидны – я чувствую его молчаливую поддержку и одобрение. Оправданная близость будоражит мои и без того расшатанные нервы, что сильно усложняет обучение. Близость чужого тела, едва уловимые запахи: тонкий отголосок парфюма, крепкий запах пота от клетчатой рубашки, солнечный аромат пыли в его спутанных светлых волосах – всё это не способствует пониманию самых азов науки, к которой он пытается меня приобщить. И к чему этот школьный друг поволокся за нами? Без него было бы гораздо лучше.

Близится комендантский час, и мы неспешно возвращаемся в общагу. Впитавшие за день августовское солнце дорожки податливо прогибаются под нашими подошвами. Я слегка шевелю пальцами в большой мужской ладони и чувствую крепкое рукопожатие. Лица моего спутника не видно, но я знаю, угадываю его улыбку. Странный парень, всё-таки.

В общаге никто и не думает расходиться по комнатам. Коридоры забиты возбуждёнными подростками, оконные ниши осаждают стайки от трёх до семи человек. Случайно сталкиваемся со знакомыми ребятами. Нас ещё не разгоняют, и мы пользуемся возможностью поболтать.

Всё, подготовка закончена. С завтрашнего дня – новая жизнь! Какая она будет, мы ещё не знаем. Один из стоящих рядом парней – Игорь – суёт мне свой плеер.

– На, зацени! Это новый альбом Сепультуры – улёт!

Я надеваю наушники, и голова моя наполняется грохотом барабанов и божественно мелодичным воем гитары. Я не понимаю, как живут люди, которые не любят эту музыку. Я вижу лицо Игоря, Ваньки из Тынды, блондина – все они улыбаются, как будто читают мои мысли. Кто-то из них тянет меня за руку – пора возвращаться в свою келью, завтра отъезд. Я бреду, ведомая кем-то в тесном окружении рук, тел, улыбок. Все эти люди понимают меня, им не нужно ничего говорить. Почему я обретаю это счастье близости с товарищами только сейчас? У двери моей комнаты блондин порывисто обнимает меня, отстраняется – перед отъездом увидимся. Я прохожу в комнату и только сейчас понимаю, что в руках моих так и остался плеер Игоря. Я выхожу в коридор и останавливаюсь в растерянности – дорогу до его комнаты я одна не найду. Но я не успеваю больше ничего сделать или подумать. Из-за угла выходит группа людей в форменной одежде.

– Are you Natali?[11]

– Да, – киваю я. Не понимаю, что именно они говорят – слишком быстро тараторят, и куча незнакомых слов, но по их напряжённым лицам становится ясно, что они меня в чём-то обвиняют. Они тычут в плеер, который я до сих пор держу в руках, и до меня начинает доходить. Но догадка настолько чудовищна, что я не в силах произнести хоть слово в своё оправдание. Лицо заливает краска, я чувствую, как жар душит меня, выступает кислым потом над губой. Наконец, они забирают злосчастный плеер и уходят. Я на ватных ногах возвращаюсь в комнату и в ужасе смотрю на Олеську:

– По-моему, меня только что обвинили в воровстве. Игорь сказал охране, что я украла его плеер.

– Да забей! Они, наверное, неправильно его поняли. Завтра встретитесь, и спросишь у него сама. Да успокойся уже. Ты же не воровала, все знают.

Я ложусь в кровать, но сон не идёт. Холод обволакивает моё сердце противным липким коконом. Я не знаю, с чем сравнить этот ужас. Такое впечатление, что меня только что выставили голой на городской площади и теперь я вынуждена думать, как оправдаться перед всеми этими людьми. Как объяснить им, что это не моя вина, когда это никому не нужно? Все разойдутся, а я так и останусь жить с этими позорными воспоминаниями.

Наутро царит такая кутерьма, что не поймёшь – кто куда уезжает и насколько все этому рады. Шум сотрясает стены, выплёскивается душной волной на улицу. Я пытаюсь обсуждать вчерашнее происшествие с ребятами, но те только отмахиваются:

– Забей! Всё же разрешилось? Ну и забудь. Фигня какая.

С Игорем я сталкиваюсь буквально перед самым отъездом. Сумки свалены горой возле общежития в полном беспорядке – на мокрой от росы траве и прямо на асфальте. Игорь проносится мимо, я успеваю схватить его за руку.

– Зачем ты сказал охране, что я украла твой плеер? На фига ты это сделал?

– Слушай, ну так получилось. Я подумал, что могу не найти тебя перед отъездом, испугался, что увезёшь его с собой.

Он старается не встречаться со мной взглядом, отстраняется, отступает на шаг.

– Ну ладно, пока! – он срывается с места и скрывается за спинами людей.

Я не знаю, чего больше во мне сейчас – бессилия или злости. Незаслуженная обида душит и жжёт. Мне хочется увидеть лица этих охранников, лицо Игоря. Чтобы они все были сейчас здесь, чтобы они поняли, что это ошибка. Чтобы имели совесть извиниться передо мной. Но этого не случится, я знаю.

Нас погрузили и отправили – кого куда. Кого-то на Аляску, кого-то в мормонскую Юту, а кого-то в Калифорнию. Большая лотерея. Блондин что-то быстро говорит напоследок, машет рукой и садится в автобус. Красивый. Достанется же кому-то счастье это синеглазое.

Мне ехать ближе всех. Отправляюсь в маленький городишко в той же Пенсильвании.