Читать книгу Собрание сочинений. Том 4 - Евгений Евтушенко - Страница 102

В новом замечательном фильме братьев Тавиани «Хаос» итальянские крестьяне, поймав ворона, привязывают ему на шею железный колокольчик, и ворон летает над горами, долинами, над страданиями, слезами и кровью, оглашая тревожным звоном небо и землю, не позволяя спать людям равнодушным или людям слишком усталым, для того чтобы что-то услышать. Настоящему художнику не надо ничего привязывать – он рождается с колоколом Джона Донна и Хемингуэя на шее. Тяжесть этого колокола спасительно не позволяет большим художникам взлетать преступно высоко над человеческими несчастьями.

В древнерусской истории колокол, звонивший по убиенному царевичу Димитрию, был жестоко наказан как мятежник. По царскому указу у него вырвали язык, его били плетьми, погрузили на телегу и отправили в сибирскую ссылку под строгой охраной.

Колокола предупреждали первыми о появляющихся на горизонте монгольских ордах, ибо колокольня одновременно была и сторожевой башней. Колокол собирал вольнолюбивых новгородцев на вече. Не случайно Герцен назвал свой журнал, издаваемый в эмиграции, «Колокол», ибо набат и восстание совести всегда были связаны.

Поэт Кедрин писал о войне:

Роль колокольную снова взяли на себя поэты нашего поколения. Вознесенский писал:

Функция большого искусства – это функция колокола, будящего заснувшую совесть.

Когда того или иного художника критикуют только за то, что он смотрит на мир (по русскому идиоматическому выражению) только с собственной колокольни, то на самом деле счастье, что у него есть своя собственная колокольня. Лишь бы она не превратилась ни в башню из слоновой кости, ни в бюрократическое кресло, ни в трибуну для риторической болтовни, ни в персональный бункер.

В США в магазине сувениров я увидел лосьон для бритья под именем «Либерти белл» («Колокол свободы»). Это был стеклянный колокольчик, сделанный в форме миниатюрного колокола, когда-то провозгласившего независимость Соединенных Штатов. При виде этого бестактного, вульгаризированного символа я с горечью вспомнил строки Тютчева:

Когда изначально талантливые художники коммерциализируются и смотрят на мир с колокольни позорного благоразумия, как говорил Маяковский, то из колоколов, будящих совесть, они превращаются в парфюмерные, стеклянные пародии на колокола. Я многое люблю в искусстве Америки, но как стыдно видеть появляющиеся на страницах журнала «Тайм» «паблисити» золотых часов «Ролекс», когда их рекламируют не какие-нибудь кинокомики второго сорта, а известные писатели и крупнейшие музыканты. Конечно, имя Данте можно зарифмовать с именем итальянского игристого вина «Асти Спуманте». Но можем ли мы представить великого поэта на коммерческой рекламе этого вина, а Чайковского на рекламе с бутылкой водки? «Неприлично, господа!» – как выразились бы об этом чеховские интеллигенты, застенчиво, но взволнованно поправляя свое пенсне. Как можно, разменивая колокольный звон на звон монет, рекламировать какие-то часы «Ролекс» в то время, когда часы истории отбивают свои тревожные удары?

Я говорю об этом не из паникерства. Но моральная безответственность перед лицом истории не менее разлагает, чем паника. Зачем колоколам лилипутизироваться до сережек, побренькивающих в ушах всемирной пошлости? Те, кто капитулирует перед агрессией всемирной пошлости, могут так же капитулировать и перед агрессией всемирной войны.

Сейчас есть целое кинонаправление – своего рода «ужасология». Это – то женщины-вампиры, своими очаровательными зубами прокусывающие шеи возлюбленных, то дети, внутрь которых вселился антихрист, то зловещие чудовища из других галактик. Однако вся эта придуманная ужасология есть трусость, попытка заменить ею реальную угрозу исчезновения всего человечества.

Проклятие нашего века – ужас концентрационных лагерей, где были уничтожены миллионы людей. Но этот ужас бледнеет перед потенциальным ужасом того, когда всю нашу планету, как несчастную затравленную фашистами женщину вместе со всеми ее детьми, могут сжечь в общей атомной освенцимской печи.

Сейчас людей, которые открыто называются фашистами, – лишь вроде бы незначительные группы. Даже итальянский кинорежиссер Скуттиери, поставивший откровенную сентиментальную героизацию фашизма – фильм «Кларетта», где самыми несчастными, глубоко обиженными жертвами выглядят Муссолини и его любовница, от фашизма открещивается, делает заявление, что он убежденный антифашист. Но дело не в том, как люди себя называют, а что они на самом деле. Послушать Пиночета, так это же спаситель демократии, голубь мира! Фашизм может и не носить свастику на рукаве и зазубривать со школы совсем другие книги, а не «Майн кампф».

Фашизм – это не столько декларированная идеология, сколько поведение – социальное и даже личностное. Государственный фашизм – это милитаристско-бюрократический концентрат самых низких инстинктов: инстинкта подавлять другие индивидуальности во имя торжества собственной безликости, инстинкта собственного выживания при помощи физического уничтожения либо пропагандистского онаркоманивания масс, хватательно-загребательного инстинкта, доходящего от личной корысти до государственной агрессии. Инквизиция – мать фашизма. Не случайно преследование кинематографистов в Голливуде во времена маккартизма американцы сами назвали средневековым именем «охота на ведьм», когда одной из ведьм была объявлена великая американка Лиллиан Хелман. Но потенциальная атомная война еще более античеловечна, чем фашизм, ибо фашизм старался культивировать хотя бы одну расу, а эта война грозит уничтожить все расы. Эта война уже в своем зародыше – суперфашистка. Эта война уже в своем зародыше – антивсенародна. Борьба против этой войны не есть политика, а общее всеспасение.

…Я был в Канаде на маленьком пароходике, совершавшем экскурсию около Ниагарского водопада. Гордый оптимистический голос гида произнес: «Ниагарская гидроэлектростанция – это самая величайшая гидроэлектростанция свободного мира». Это был обыкновенный человек, отнюдь не милитарист, но он сам не понимал, что из него говорит «массмедиа», всунувшая внутрь него опасное чувство превосходства одной части населения планеты над другой, а все агрессии мира начинаются с мельчайших микробов превосходства. Деление мира на так называемый мир свободный и несвободный – это дешевая демагогия, разрушающая взаимодоверие между народами.

У нас общая мать – земля, у нас общая мировая культура, сложенная из тысячи национальных культур, общий враг – потенциальная война.

Колокола не только могут оплакивать уже исчезнувших.

Колокола должны спасать еще не исчезнувших.

Когда-то во времена исторических войн колокола переливали на пушки. Сейчас пришло время пушки переливать на колокола.