Читать книгу Собрание сочинений. Том 8 - Евгений Евтушенко - Страница 58

Две снежинки —

                            две подружки

сели,

        словно побирушки,

съежившись на холоду,

на кремлевскую звезду.

«Мы —

            воскресшие снежинки

не смогли найти Дзержинки,

да и мало ли чего.

У Москвы-капиталистки

из Америки сосиски

и другое личико.

Как Россия,

                    мы и сами

умирали,

               воскресали.

Танцевали мы,

                         искрясь.

Но закон природы древен —

нас

     из крошечных царевен

превращало время в грязь.

Раздавался обреченно

наших тел хрустальный хруст

под колесами тех черных,

тех,

      ахматовских «марусь».

Покружив над башней Спасской,

сиживали мы с опаской

на усах у Сталина,

а еще блистали на

только с виду простоватом,

на хрущевском,

                          розоватом,

с бородавкой, «пятачке»,

и на брежневских бровищах,

над Европою нависших,

и андроповском крючке.

А потом

             снежинок стая,

к Мавзолею подлетая,

села радостно в кружок

на каракулевый,

                           с дымкой

и начинкой-невидимкой

горбачевский пирожок.

Но на танк,

                   хлебнувши виски,

влез он,

             как на броневик,

новый,

           антибольшевистский

made in Urals большевик.

Не запутался он в путче,

но, медвежисто упрям,

дал себя запутать в Пуще,

где полно медвежьих ям.

Лишь снежинки

                           скорбно,

                                         кратко

целовали

               по-людски

красный флаг,

                        с Кремля украдкой

стянутый по-воровски.

И теперь в медвежьей яме

оказался Russian bear.

Весь чечнями,

как шершнями,

поискусан,

                  оробел.

Показать боясь, что слабый,

он рычит,

                да вот беда —

свои атомные лапы

все сует,

              да не туда…

Тебе,

Родина-мавродина,

не страшен враг любой.

Ты собою обворована,

в яму брошена собой…

Нам куда,

                снежинкам,

                                    деться,

в нашей нынешней грязи?

Ты позволь,

                    звезда,

                               вглядеться

в новый лик всея Руси!»

А звезда им отвечает:

«Как страну,

                     меня качает.

То ли сменят не без риска

на двуглавого орла:

«Эй, слезай,

ты коммунистка!

Слишком красной ты была!»

То ли с видом казначея

к нам на башни,

                           как червяк,

Шварценеггера ловчее

прыгнет долларовый знак?

То ли я сама сорвусь

в незнакомую мне Русь?»

На Руси сегодня вольно.

Мимо нашенских лолит

в «ягуарах»,

                    «мерсах»,

                                    «вольво»

демократия рулит.

Едут дяди

                 в стольном граде

на «феррари» и «пежо»

сквозь:

            «Подайте Христа ради!»,

сквозь:

            «Ужо вам всем, ужо…»

Русь умело охамела.

                                  Неужели больше нет

среди стольких «альф-ромео»

ни Ромео,

                ни Джульетт?

А у иномарок драмы,

                                   потому что всюду —

                                                                    ямы.

Все шоферы —

                        ямщики,

ибо ямы глубоки.

Но в какой бездонной яме

тихо шепчутся во сне

лишь с корнями и червями

все, погибшие в Чечне?

По каким подвалам,

                                  клетям

ты запрятала, Москва,

павших в девяносто третьем,

как пожухлая листва?

Над Москвою мурловатой

раздается —

                    шорк да шорк!

Звук,

         чуть-чуть гарлемоватый,

ну, ни дать ни взять —

                                     Нью-Йорк.

На Ордынке,

                      на Тишинке

шорк да шорк от детских рук.

Ни Чайковскому,

                             ни Глинке

и не снился этот звук.

Это иномарок морды

трут мальцов московских орды

Будущие Генри Форды

или сброд,

                 а не народ?

Щетки,

            тряпки,

                         губки,

спреи

в ход все громче,

                            все быстрее!

Лик России —

                        не Расеи —

не сотрите!

                   Он умрет!

Не сотрите,

                   дурни-люди,

будущие времена!

Что с Россией нашей будет?

Да и будет ли она?

И, удрав на перекресток,

Пушкин тоже тряпкой трет,

словно гарлемский подросток,

стекла грязные «тойот».

Так, не ахая,

                     не охая,

лишь вздыхая иногда,

говорила одинокая

кремлевская звезда.

Две снежинки —

                            две подружки

к ней прижались в заварушке

и с рубиновым бочком

пошептались,

                       но молчком…