Читать книгу Бумеранг на один бросок - Евгений Филенко - Страница 14

Тут на веранду пришла мама, а следом за ней и тетя Оля.

– Ну вот, примерно, об этом, – сказал дядя Костя.

– Что это вы тут делаете с такими плутовскими физиономиями? – строго спросила мама. – Интригуете за моей спиной?

– Как ты могла такое подумать обо мне, Леночка! – воскликнул дядя Костя, скорчил плутовскую физиономию, как он ее понимал, и мамины подозрения стократно усугубились.

– Отвратительно выглядишь, – сказала она. – Ты знаешь об этом?

– Знаю, – согласился он. – В незапамятные времена моя матушка Ольга Олеговна, когда хотела всех повеселить, говорила: «Костик, сделай «крыску». И я демонстрировал такую вот рожу.

– Ну, не знаю, – сказала мама с сомнением. – Трудно представить, что когда-то такое могло насмешить.

– Я же не всегда был мужиком сорока четырех лет, – пожал дядя Костя могучими плечами. – А вот теперь самое удивительное: Иветта… это моя дочка, если кто не знал… тоже умеет делать «крыску». И делает ее без чьих-либо просьб, когда чересчур напроказит или желает всем создать хорошее настроение.

– Надеюсь, это единственное, в чем она похожа на тебя… Не помню, спрашивала ли я, как зовут ее маму и заодно твою несчастную супругу.

– Марсель, – сказал дядя Костя. – А другую мою несчастную супругу зовут Рашида.

– Неужели всего две погубленных судьбы?!

– Ну, я только вхожу во вкус супружества…

Пока они пикировались, тетя Оля прошла к столу, налила себе бокал сока и стала рассматривать его на свет. Утром ее лицо уже не казалось таким притягательным. Под глазами залегли серые тени. Бронзовая кожа приобрела отчетливый зеленоватый оттенок. И даже платиновые волосы были какими-то неживыми… Вдобавок на ней был напялен чудовищный долгополый сарафан из тяжелой черно-коричневой ткани, с высоким воротником, на манер гребня древнего ящера, весь в нелепых складках, оборках и ремешках. Она поймала мой недоумевающий взгляд, истолковала его по-своему и промолвила, иронически улыбаясь:

– До этой ночи я думала, что люблю кошек.

– Это не просто кошка, – сказал дядя Костя. – Это, Оленька, баскервильская кошка. А теперь вообрази, как она не любит нас, незваных гостей, едящих с ее стола, спящих на ее постелях, слоняющихся по ее дому.

– Это ее нисколько не извиняет, – мрачно проговорила великанша и уткнулась в свой бокал.

Мама молча накрывала на стол: расставляла приборы, придвигала ко мне вазу с фруктами, наливала кофе. На ее лице застыло невиданное ранее выражение мстительного удовлетворения. «А вы думали, мне легко было все эти годы?» – читалось в ее глазах.

– Спасибо, Леночка, – сказал дядя Костя, принимая чашку кофе из ее рук. – А теперь не желают ли присутствующие послушать историю простой эхайнской девушки Ольги Антоновны Лескиной?

– Желают! – закричал я.

– Ну что ж… – сказала мама с напускным равнодушием, которое только добавило всем уверенности, что ей тоже интересно.

– Да нет никакой особенной истории, – с ходу объявила тетя Оля. – Я и сама толком ничего не знаю. Все так запутанно… хотя в последнее время кое-что все же прояснилось. В двух словах: в самом начале века моя матушка, Майя Артуровна Лескина, известный в своих кругах химик-теоретик, имела неосторожность сделать эпохальное открытие.

– Какое же? – с интересом спросил дядя Костя.

– А я не знаю! – вдруг хихикнула тетя Оля и сразу сделалась похожа на себя вчерашнюю. – Она мне называла, но там в определении одних нейропептидов упоминается семнадцать штук… разве же я упомню? К тому же, она постоянно делала какие-то открытия, так что и сама уже путается, что и когда. В общем, неважно. А важно то, что ее, юное дарование неполных тридцати лет, нобелевского лауреата… – Мама с легким недоумением и даже неудовольствием вперилась в тетю Олю, словно бы не понимая, как у нобелевского лауреата могло родиться столь ветреное существо. – … пригласили во Вхилугский компендиум выступить с докладом перед известнейшими химиками Галактического Братства. По преимуществу, перед теплокровными гуманоидами, которым эта тематика была действительно любопытна.

– Вот ты, Оленька, по всем статьям теплокровный гуманоид, – задумчиво произнес дядя Костя. – Уж что-что, а этого у тебя не отнимешь. Отчего же тебе-то не любопытно, чем занимается твоя мама?

– Ну вот такая уж я, – сказала тетя Оля. – Вот ты много проявляешь интереса к работе своего отца?

– Н-ну… – замялся дядя Костя.

– Тогда и не перебивай, а то оставлю без истории на завтрак… Мама долго не хотела лететь, она вообще домоседка и не очень-то жалует открытые пространства, но к ней в дом прибыл сам Вольфганг Зее и пояснил, что последний раз такое приглашение поступало земным химикам пятьдесят лет назад и вряд ли поступит в последующие пятьдесят, что это высокая честь… громадная ответственность… престиж земной науки… И мама согласилась. Вхилуг – это…

– Знаю, – сказали одновременно моя мама и дядя Костя.

– А я-то, я – нет! – жалобно взвыл я.

– Это научный центр цивилизации нкианхов, – пояснил дядя Костя. – Что-то вроде очень большого и сумбурного академгородка. Расположен в метрополии, на пятой планете системы Сигма Октанта, которая так и называется – Пятая Планета. Сами нкианхи – рептилоиды, но вполне симпатизируют нам, гуманоидам, и всячески привечают в своих эмпиреях.

– Ну да, – сказала тетя Оля. – И мама окунулась в эти самые эмпиреи, что называется, с головой… Она до сих пор не находит слов, чтобы выразить свои ощущения, и ограничивается примерно таким описанием: «Все было, Уоленька, уочень, уочень и уочень…» И возводит глаза к небу. Все, точка. А что «уочень» – так и не поясняет.

– И что же дальше? – спросила мама.

– Ну, с докладом она все же, как нам обеим представляется, выступила, хотя сама она определенно этого не помнит. Так или иначе, в анналах Вхилугского компендиума ее имя присутствует, я проверяла. В установленный срок она вернулась домой, к любимой своей химии, чего-то там еще открыла… А спустя девять месяцев на свет появилась я.

– Вот прекрасно! – воскликнула мама. – И это вся история?!

– Я предупреждала, – кротко сказала тетя Оля.

– Но обстоятельства, предшествующие твоему рождению, при всей своей рассеянности, твоя матушка Майя Артуровна все же должна помнить! – не унималась мама.

– Должна, – кивнула тетя Оля. – И наверняка помнит. Но смутно.

– Вхилуг, – сказал дядя Костя и усмехнулся.

– Ну, Вхилуг, – нетерпеливо проговорил я. – И что с того?

– Это, братец ты мой, сумасшедший дом размером с самый большой город, какой только поместится в твоем воображении…

Я немедля попытался вообразить эту картинку. Необозримая плоская равнина, от горизонта до горизонта покрытая маленькими домиками, чьи крыши размалеваны в несочетаемые цвета, вроде зеленого с красным или красного с синим; по аллеям разгуливают, скачут на четвереньках или ползают на пузах люди в полосатых халатах с завязанными в узел рукавами (видел я такое в одном старом фильме); а в небесах там и сям недвижно парят воздушные шары, отчего-то в форме розовых слонов.

– И все-таки… – начала мама недоверчиво.

– Да нет же, – сказала тетя Оля. – Не надо преувеличивать. Кое-что мне от мамы все же удалось добиться. Был короткий и феерический роман с каким-то молодым человеком из службы эскорта. Они там все по определению довольно смазливые, но мама говорила примерно следующее: «Он был такуой… такуой… не такуой, как все…»

– Понятно, – сказала моя мама, саркастически усмехаясь.

– Звали моего отца, если верить маме, Антон Готтсхалк. Когда родилась я, мама пыталась разыскать его, чтобы поделиться с ним радостью, – продолжала тетя Оля.

– Но не нашла, – покачал головой дядя Костя.

– Непохоже, Консул, что ты слишком удивлен, – повторила тетя Оля вчерашнюю мамину фразу.

– Пташки мои, только не ждите от меня возгласов изумления! – промолвил дядя Костя с легким раздражением. – Вы забываете, кто я по профессии. Чего-то я могу не знать, потому что не занимался специально тематикой «Эхайны на Земле». Но могу дополнить любую из ваших историй тем, чего уж точно не знаете вы.

– Отлично, я дам тебе такой шанс, – пообещала тетя Оля. – Так вот, я родилась и росла прелестным ребенком, ничем не выделяясь среди прочих прелестных детей моего возраста. У меня даже глаза, изволите видеть, не янтарные, а голубые. И волосы не рыжие, не соломенные, а такие, как есть. Но в двенадцать лет я сделалась выше и тяжелее всех ровесников, всех педагогов, всех взрослых, кто меня окружал, и, к ужасу мамы и педиатров, продолжала расти. Поскольку в ту пору эхайнский генотип широкой медицинской общественности был недоступен, было принято решение считать мой случай неким отклонением от нормы, на общем состоянии моего здоровья пагубно не отражающимся. Тем более что в остальном я действительно была совершенно нормальна.

– Только, наверное, мальчиками не интересовалась, – буркнул дядя Костя.

– А вот и не угадал! – захохотала тетя Оля. – Интересовалась! Это они меня обходили по синусоиде, потому что в свои четырнадцать-пятнадцать я была здоровущей дылдой, самой сильной в колледже, и выглядела на все двадцать! Поэтому первым моим мальчиком был тренер по фенестре, а тренером по фенестре у нас в колледже, чтоб вы знали, трудился Богумил Аккерман из «Реала».

Дядя Костя пожал плечами и бросил на меня короткий красноречивый взгляд: дескать, я тебя предупреждал, у этой дамы есть прошлое, и не просто прошлое, а весьма и весьма бурное, и началось оно задолго до твоего рождения.

– Мне это имя ничего не говорит, – сказал он.

– А мне говорит, – подал я голос, и все посмотрели на меня с уважением, а тетя Оля – можно сказать, с обожанием. Вернее, мне хотелось бы, чтобы это было так.

– Два восемнадцать, – пояснила она. – Рядом с ним я выглядела естественно – по крайней мере, издали. А потом…

– Потом ты его переросла, – хмыкнул дядя Костя.

– Угу, – отозвалась великанша с наигранной удрученностью во взгляде. – Уж как он меня уговаривал посвятить свою жизнь спорту, уж какие сулил дары небес… Но я была равнодушна к публичным выступлениям и решила стать астронавтом. И стала.

– Наверное, нелегко было подобрать скафандр, – осторожно ввернул я.

– Были сложности, – согласилась тетя Оля. – Но чепуховые. В Корпусе Астронавтов крупные экземпляры – не редкость.

– Например, Йенс Роксен, – сказал дядя Костя, ухмыляясь, что твой Чеширский кот.

– А-а, дело прошлое, – отмахнулась она. – Рядом с ним я, по крайней мере, смотрелась естественно.

– Не помнишь, в каком году мы познакомились?

– В тридцать четвертом. Нет, кажется, позже…

– А когда ты узнала, что ты эхайн-полукровка?

– Так ты сам же мне и сказал! И было это… м-м… пять лет назад.

– Четыре, а не пять, – поправил дядя Костя. – Со мной связался один, скажем так, человек и сообщил следующее: Департамент оборонных проектов считает своим долгом поставить меня в известность о том, что среди моих знакомых есть по меньшей мере один эхайн, а если быть точнее, то половина эхайна. К моей чести, спустя положенных для изумления пять секунд я осведомился: уж не о субнавигаторе ли галактического стационара «Кракен» Оленьке Лескиной речь? После чего настал черед моего собеседника удивляться, и удивление это отняло у него существенно больше времени, нежели у меня. Опять же, к его чести, он не унизился до расспросов, каким образом я пришел к столь верному заключению. Это было очевидно: в моих знакомых числится только один человек безусловно эхайнских статей.

– Этого твоего собеседника звали, часом, не Иван Петрович Сидоров? – спросила мама, хмурясь. – Не Джон Джейсон Джонс?

– Нет, – возразил дядя Костя. – Его зовут Людвик Забродский. Во всяком случае, таково его подлинное имя, но допускаю, что при определенных обстоятельствах он может называть себя иначе.

– И как же этот Забродский вычислил вражескую лазутчицу в наших рядах? – осведомилась мама.

– Очень просто. Эхайнский генотип в ту пору уже стал известен…

– … и очередное медицинское обследование наконец-то дало ответ на старый вопрос о причинах Оленькиного замечательного роста, – закончила фразу мама.

– Зато поставило перед Департаментом оборонных проектов новые вопросы, – сказал дядя Костя. – На которые они не могут дать исчерпывающего ответа до сих пор. То есть, кое-что им удалось установить. В службу эскорта представительства Федерации во Вхилуге был внедрен агент эхайнской разведки. Звали его действительно Антон Готтсхалк. Доклад, а скорее всего – само открытие доктора Лескиной представляло для эхайнов безусловный интерес, потому что их генотип, по понятным причинам, очень близок к нашему, а значит биохимические процессы развиваются по тем же правилам. И, кстати, появление нашей Оленьки на свет божий – тому яркое свидетельство. Эхайнский агент легко сблизился с Майей Артуровной, наверняка получил доступ ко всей информации об открытии, после чего с легкой душой и приятным ощущением исполненного долга исчез навсегда.

– Подлец! – с театральными интонациями произнесла тетя Оля. – Обольстил бедную девушку… поматросил и бросил!

– Господи, Ольга! – вдруг всплеснула руками мама. – Это и в самом деле безнравственно! Они попросту провели над твоей матушкой генетический эксперимент…

– Не думаю, – сказал дядя Костя. – И вот почему. По сведениям все того же Департамента, эхайны не проявляли к судьбе маленькой Оленьки никакого интереса. Они вообще о ней не знали! И эти сведения достоверны. Согласись, что так генетические эксперименты не ставятся. Думаю, что эхайн-разведчик просто использовал близость с доктором Лескиной как формальный прием для извлечения информации. Либо же… если Майя Артуровна в ту пору была голубоглаза и светловолоса, как и Ольга, то он серьезно увлекся ею и наверняка впоследствии сожалел о мимолетности этого романа.

– Мама была именно такова, – кивнула тетя Оля. – Да она и сейчас хороша собой.

– Уж я-то знаю, насколько эхайны влюбчивы и сентиментальны, – сказал дядя Костя. – Эхайны обожают блондинок. Голубоглазые блондинки могут вить из них веревки. Если бы у нас нашлось достаточное количество голубоглазых платиновых блондинок, обязательно натуральных – клонессы Мерилин Монро изволят не беспокоиться! – да еще, по возможности, с «доминантой Озмы», мы бы давно покончили с этим дурацким межрасовым конфликтом…

Похоже было, что все забыли о моем присутствии. А у меня на языке вертелось столько вопросов сразу, что я даже не знал, с каким встрять в разговор в первую очередь!

– Какие еще выводы воспоследовали из этой истории? – сам себя спросил дядя Костя. – Например, что этот загадочный агент, возможнее всего, этнически был Светлым Эхайном – потому что Светлые Эхайны всегда были максимально толерантны к человечеству и не раз предпринимали попытки сближения. В том числе и весьма удачные… я имею в виду Нигидмешта Нишортунна и Озму. Или, что менее вероятно, он мог быть Лиловым либо Желтым. Последнее предположение целиком выстроено на методе исключения – мы просто слишком мало знаем об этих расах и об их стереотипах восприятия человечества. Но вряд ли он был Красным Эхайном, поскольку те избегают любых соприкосновений с людьми по принципиальным соображениям, и определенно не Черным – эти людей попросту спинным мозгом ненавидят…

Он осекся.

Все взгляды сразу обратились в мою сторону. Я сидел, втянув голову в плечи, и не знал, что сказать.

– Похоже, я сморозил глупость, – наконец вымолвил дядя Костя. – Ты… Черный Эхайн… как, не обиделся?

– Да вроде бы нет, – ответил я. – Не такой уж я и Черный… так, серенький.

– Ну и ладно, – сказал дядя Костя. – Моя история тоже закончилась. Давайте, что ли, завтракать.

– Подожди, Консул, – сказала тетя Оля. – Но я-то свою историю еще не закончила!

Дядя Костя недоумевающе приподнял бровь.

– Есть что-то, чего я не знаю? – спросил он.

– А вот я тебя и огорошила! – снова расхохоталась она. – С этим твоим вшивым Департаментом… Фокус в том, что доктор Майя Артуровна Лескина уже после моего рождения по меньшей мере трижды встречалась с моим отцом!

– Мыльная опера, – произнесла мама. – Целые горы мыльной пены.

Дядя же Костя безмолвствовал, хмуро уставившись в чашку остывшего кофе.

– Так, – наконец отверз он уста. – Фокус, конечно, нерядовой. Я понимаю, что не вправе задавать тебе, Ольга, какие-то вопросы, но…

– Мама не просила хранить это втайне, – сказала тетя Оля. – Но здесь есть тонкость: она не подозревает о том, что мой отец – эхайн. Она не знает, кто такие эхайны, и уж тем более слыхом не слыхивала про какие-то там межрасовые конфликты.

– Счастливейшая из женщин! – вздохнул дядя Костя.

– Она чистосердечно полагает, что он то ли датчанин, то ли титанид, работающий где-то в Галактике у черта на рогах и на Земле бывающий редкими напрыгами. К слову, мы даже с ним встречались – когда мне было полтора годика от роду…

– Все-таки эксперимент, – сказала мама.

– Ни фига, – упрямо возразил дядя Костя. – Когда в середине двадцать первого века лферры провели здесь один из своих несанкционированных экспериментов по межрасовой конвергенции, они установили над матерью с ребенком такой жесткий мониторинг, что в два счета засветились, что смешно, перед земными спецслужбами и вынуждены были спешно сворачивать всю деятельность, а затем, что не смешно, перед Советом тектонов, а уж те им прописали такую клизму с битым стеклом, что мало не показалось. Отчего, думаете, в конце двадцать первого века как бы по волшебству вдруг исчезли синдром приобретенного иммунодефицита и рак?

– Сплах… слап… спланхноспонгия Зеликовича-Бравермана, – осторожно предположила мама.

– Официальная версия для особо чувствительных натур, – возразил дядя Костя. – А на самом деле – репарации лферров человечеству. Асимметричное возмещение нанесенного ущерба по распоряжению Совета тектонов. Чтобы впредь было неповадно.

– Кто такие лферры?! – взмолился я, но не был услышан.

– А что стало с матерью и ребенком? – спросила мама, и была услышана.

– Все обошлось, – ответил дядя Костя. – На какое-то время у них появилась новая бонна, очень заботливая и разносторонне образованная. Ребенок стал нормальным и вполне здоровым. Потом он вырос. Звали его Роберт Локкен.

– Что, тот самый? – спросила мама.

– Тот самый, – кивнул дядя Костя.

– Но у него было много детей.

– У него не было ни одного собственного ребенка. А те пятнадцать, которых ты имеешь в виду, – все приемные… Но мы, кажется, отвлеклись. Так что там, Оленька, у твоей матушки было с твоим батюшкой?

– Три или четыре краткие встречи, – ответила тетя Оля. – Всегда в местах грандиозного скопления народа. Пляж Копакабана. Тауматека в Рио-де-Жанейро. Поволжский мегаполис. В подробности я не посвящена, потому что мама… ну, вы уже в курсе, как у нее насчет подробностей. Вот это платье, что на мне, его подарок. Как он объяснил маме: национальный костюм, символ созревающей красоты.

– Ага, – сказал дядя Костя. – Вот оно что! То-то я гляжу, уродство какое, эти мне эхайнские кутюрье…

– Да ладно, – смутилась тетя Оля. – Сейчас схожу переоденусь. И, между прочим, он Лиловый Эхайн!

– Это тебе Майя Артуровна сказала? – осведомился дядя Костя недоверчиво.

– Точно. А ей – мой отец. Он попросил ее передать мне эти слова в точности, будучи в полной уверенности, что она все равно не поймет, о чем речь. Так оно и вышло.

– И случилось это… – проговорил дядя Костя, что-то про себя соображая.

– В прошлом году. Когда я уже знала, что я эхайнская девушка, но в самых общих чертах.

– Мог бы и сам сообщить, – буркнул дядя Костя. – Никаких формальных препятствий к тому не существует.

– Мы ни разу не оказывались на одной и той же планете Земля в одно и то же время. Так уж сложилось… Я даже знаю, как его зовут.

– Теперь и я тоже, – сказал дядя Костя. – Гатаанн тантэ Гайрон. Я угадал?

– Ты угадал, – проворчала великанша.

– Ну и папуля у тебя, Оленька, надо поздравить. Антон, стало быть, Готтсхалк. Ну-ну… Так вот, значит, кто работал в нашей миссии во Вхилуге в сто четвертом году!

– Ничем тебя не проймешь, – промолвила тетя Оля разочарованно.

– Даже и не пытайся, – сказал дядя Костя назидательно. – Просто я поименно знаю всех эхайнов, что посещали наш мир за последние десять лет. К счастью, их было не так много.

– Это тебе Забродский помог? – спросила мама напряженно.

– Он самый, Леночка.

– А он не пытался всех этих эхайнов изловить и поместить в какие-нибудь свои террариумы… для экспериментов?

– Перед ним и его Департаментом стоят иные задачи, – сказал дядя Костя с неохотой. – Во-первых, в прошлом году Гатаанн Гайрон прибыл к нам открыто и уже поэтому пользовался дипломатическим иммунитетом. А во-вторых, он Лиловый Эхайн, а им нужен был Черный.

– Мой сын был им нужен, – сказала мама недобро.

– Успокойся же, Елена, – строго сказал дядя Костя. – Никто не отнимет у тебя этого балбеса. Никто и никогда. Я клянусь. Тебе что, мало моего слова? Оно кое-что значит в этой Галактике, уж поверь.

Мама не ответила.

– Более того, – продолжал дядя Костя. – Чтобы окончательно закрыть эту тему, мы сегодня выслушаем еще одну историю… но уж, как видно, после завтрака.