Читать книгу Бумеранг на один бросок - Евгений Филенко - Страница 3

День, когда все изменилось.

Ну, начинался-то он, как обычно.

– Мам, можно я слетаю к ребятам?

– Нет.

– А в город?

– Здесь нет никакого города.

– Но я же видел…

– До него далеко. Ты заблудишься.

– Как заблужусь, так и найдусь. Тоже мне, джунгли!

– Там нечего делать.

– Это тебе нечего делать, а я бы нашел…

– Ты что-то желаешь возразить мне, Северин Морозов?

– Ну можно я посмотрю на него из гравитра?

– Там не на что смотреть. Город как город. И между прочим: ты еще не приготовил уроки и не убрал за кошкой.

И так всякий раз.

Нет, если это не домашний арест, тогда и Эдмон Дантес в своем замке Иф попросту бил баклуши, гонял слонов и загорал на солнышке…

Ворча и стеная, тащусь убирать за Читралекхой.

«Убирать за кошкой» – вовсе не то, что можно подумать навскидку применительно к кошке, а гораздо более сложная и утомительная процедура.

Нужно обойти весь дом и поставить на место всякую мамину финтифлюшку, которую злокозненное животное срыло на пол за время своих ночных обходов вверенной его попечению территории.

Нужно повесить как висели все картины, до которых дотянулась эта тварь.

Нужно найти, а затем с боем изъять похищенные ею и употребленные в качестве стройматериала для уютного гнездышка теплые шерстяные вещи, как-то: мамины кофты и шали, мои носки и свитера, словом – все, что было опрометчиво оставлено в гостиной на ночь.

Нужно найти грызунов, задушенных этой жертвой первобытных инстинктов и принесенных в дом для отчета о проделанной работе, и сделать это до того, как их найдет Фенрис, нажрется падали, заболеет и умрет (махровый мамин предрассудок: несколько раз Фенрис использовал мою халатность себе во благо, с громадным аппетитом сжирал дохлую садовую крысу и делался от этого только веселее и жизнерадостнее, чего нельзя было сказать о Читралекхе, которая долго потом блуждала по дому и искала добычу с самым оторопелым видом – мол, вот только что положила на место… и вот те нате, лещ в томате… хвать-похвать, уже кто-то стырил… ничего, ну буквально ничегошеньки нельзя в этом доме оставить без присмотра!).

Нужно найти саму виновницу торжества и провести воспитательную работу, то есть: строго-настрого, помавая пальцем перед чумазым равнодушным мордулятором, запретить впредь поступать подобным образом и пригрозить какими-нибудь страшными с кошачьей точки зрения карами.

(…Неужели мама надеялась, что наступит день, и Читралекха поймет, что поступает скверно, устыдится и раскается, и уйдет, чтобы впредь не грешить?! Похоже, я лучше знал эту кошку. Не было ни единого шанса на ее раскаяние. Поэтому я ограничивался тем, что брал ее за передние лапы, ставил на дыбки и, глядя в бесстыжие голубые глаза, говорил одно и то же: «Однажды ты дождешься!» Если только Читралекха хоть что-то понимала в обращенных к ней речах, они должны были ее бесконечно интриговать: чего же она в конце концов дождется? Что же это будет за изысканный сюрприз или новая забава?.. Но, может быть, это не мама совершала ошибку, а я: собственно ожидание и делало Читралекху такой несносной, и она всякую ночь творила свои злодеяния, искренне рассчитывая, что вот теперь-то, после всего, что случилось, этим-то утром наконец утолят ее безмерное кошачье любопытство!..)

Линялую шерсть по дому за Читралекхой подъедал робот-уборщик, которого, словно бы ей назло, сделали похожим на крысу, только оранжевую с полосками. А все остальное Читралекха справляла в саду, и меня это не касалось.

Чтобы как-то облегчить свой труд, однажды я целый день убил на составление точной объемной модели дома с обратной связью, после чего перед сном зафиксировал местонахождение каждого предмета и отправился баиньки. Утром мне оставалось только учесть все отклонения от сохраненного состояния и вручную восстановить статус-кво… Как бы не так! Модель честно и скрупулезно отметила каждую крошку, каждую былинку, переместившиеся за ночь хотя бы на микрон. Я таскался по дому, занятый все тем же обычным мартышкиным трудом, и придумывал, какие ввести ограничения и как учесть фактор «кошачьего участия», а когда понял, во что ввязываюсь, махнул рукой и вернулся к прежней технологии.

Итак, я слоняюсь по дому, по всем его комнатам и этажам – на фига нам столько места двоим, с собакой, кошкой и рыбками?! – подбираю, поднимаю, укладываю и ворчу, ворчу, ворчу… Возле чердачной лестницы набредаю на Читралекху, которая, похоже, меня дожидается. Беру ее под локотки, ставлю на цыпочки:

– Однажды ты дождешься!

В голубых зенках, похожих на две стекляшки, ни единой мысли, ни малейшего отклика на эти слова. Кошки не выражают эмоций глазами. Они замечательно делают это всем телом. Я отпускаю Читралекху, и та демонстрирует спиной, хвостом, ушами, как сильно она разочарована. «Ну вот, – говорят ее уши. – Я так и знала. Опять обманули. Ждала, ждала и снова не дождалась. Эх… ужо устрою я вам нынче Варфоломеевскую ночку!»

Я спускаюсь на первый этаж.

– Иду делать уроки!

– Хорошо! – отзывается мама из своей комнаты.

Беру в охапку свой мемограф, пригоршню кристалликов, ухожу в сад и там прячу все добро в укромном месте. В дупле одного очень старого дерева, название которого по своей нелюбознательности так и не удосужился выяснить. Совершенно определенно, это не дуб и не береза – вот и все, что я о нем знаю, день за днем беззастенчиво эксплуатируя его достоинства.

И я отправляюсь гулять.

Иду между деревьями, по усыпанной палыми листьями упругой земле, на слабый, едва различимый шум воды. Безымянная речка в черте поселка давно упрятана в позеленевший от времени каменный желоб. Но мутная вода все равно пахнет лесом, тьмой и дикостью. Я стою на горбатом мостике над несущимся бурым потоком, слушаю его голос, и сквозь прижмуренные веки он представляется мне спиной гигантского змея, который ползет по своим чудовищным делам и, по счастью, не обращает на меня внимания. По ту сторону мостика начинается собственно поселок Чендешфалу. Дома прячутся среди деревьев; то тут, то там выглядывает кусочек стены, лоскуток крыши, палисадничек, пробегает озабоченная незнакомая собака, предупредительно вильнув хвостом, и совсем уж редко можно встретить кого-нибудь из жителей поселка во плоти. Наверное, здесь все такие же отшельники и нелюдимы, как и мама. И ни у кого нет детей. Простому человеку четырнадцати лет от роду не с кем словом перемолвиться… А когда-то, еще на моей памяти поселок был как поселок, и людей было полно, и раскланивались, когда мама вела меня за руку по этой самой тропинке, и приглашали в гости, и мы заходили!.. и детей хватало – с кем-то же я качался на тех качелях, и носился по той площадке, и бултыхался в той заводи!.. Куда все подевались? Что с ними случилось? Повальная эпидемия анахоретства?.. Не напевая, а скорее нервно бубня под нос кантилену Эйслинга, пересекаю поселок. Ишь, затаились! А сами, небось, подглядывают из-за прикрытых ставен, из-под приспущенных шторок, кто это в такую пору, средь бела дня, тащится через их земли, с какой такой целью, и не замышляет ли чего дурного против них… Инстинктивно держусь поближе к деревьям, чтобы в случае чего укрыться за стволами…

– Мальчик!

– А-а!!!

Так и последнего ума лишиться можно!

На подкашивающихся ногах пробегаю несколько шагов и только тогда оборачиваюсь.

Человек маминых примерно лет, то есть – вовсе без возраста, в изысканных, я бы сказал – городских одеждах (в нашей глухомани все же одеваются проще), то есть кремовые брюки, заутюженные в стрелку, и щегольская бежевая рубашка с короткими рукавами. Лицо совершенно обычное, неприметное, слегка заостренное во всех чертах. Волосы светлые, редкие и гладко улизанные. Росточка небольшого, и сам весь такой ладный, аккуратный, не лишенный изящества. Глядит на меня снизу вверх (тоже, нашел мальчика! В состоянии покоя и сытости – два метра от пяток до макушки!..), и в руках… нет, не кольт-магнум, не винчестер, ни даже фогратор модели «Калессин Марк Х», а обычный старомодный зонтик, из тех, что в сложенном состоянии в половину твоего роста, а не помещаются в кармане, как положено. Голос ровный, участливый, немного ироничный.

– Ты не заблудился?

– Н-нет… Я здесь живу… неподалеку.

– Правда? Никогда тебя прежде не встречал.

Можно подумать, я хоть когда-то встречал этого хмыря!

– Тебя как звать?

– Северин…

Стоп, стоп, мама как-то говорила: «Если можешь, не разговаривай с незнакомыми людьми». Что она при этом имела в виду, я, как всегда, не понял и, как всегда, поленился уточнить. Но, наверное, у нее были какие-то на этот счет свои резоны. У нее всегда и на все существует пропасть резонов, которыми она не считает нужным делиться со мной!

– М-м… До свидания.

– Северин, – промолвил он задумчиво. – Северин Морозов. Вот ты какой…

Ну вот, пожалуйста, он знает, кто я, но спрашивает. Уточняет.

Произвожу конечностями некое подобие прощального жеста и в спешке удаляюсь.

– Северин, – говорит он мне вдогонку. – Передай маме, что ей не нужно прятаться.

«А никто и не прячется!» – думаю я с досадой. И уже на выходе из поселка, немного придя в чувство, начинаю обдумывать его слова и все обстоятельства этой странной встречи.

И к своему неудовольствию понимаю, что мы с мамой как раз и прячемся самым возмутительным образом, и все, что мы делаем в последнее время, с самого момента моего несуразного похищения из колледжа, где мне было неплохо, хорошо и прекрасно, есть не что иное, как натуральная игра в прятки со всем белым светом!

Слава богу, на стоянке за поселком есть свободный гравитр. (У нас дома – тоже, но не мог же я воспользоваться маминой машиной, специально, кстати, перенастроенной под ее драйверские ухватки, без ее ведома!) Даже два: один старенький, серо-стального цвета с облупившимися опознавательными знаками, а другой – хоть куда, в моем вкусе, раскрашенный под тигра, с тигриной же мордой на носу. Да вот беда: в «тигре» уже есть пассажир – сидит и чего-то ждет, не взлетает. А серый старикан, как раз наоборот, совершенно свободен и к моим услугам. Увы, этот мир все еще далек от гармонии! Вздыхая и ворча (в последнее время это мое обычное состояние, и мама всегда называла меня «маленький старый ворчун», даже когда я перерос ее на полторы головы), плетусь к свободной машине.

– А ты с управлением справишься?

Вот еще напасть на мою голову! Из «тигра» выглядывает сиделец и проявляет всевозможный интерес к моей персоне.

– Вообще-то мне четырнадцать, и я довольно-таки большой мальчик… – ворчу я.

– Да уж, Северин, мальчик ты очень крупный, – хмыкает сиделец.

И этот, как я погляжу, знает мое имя.

Похоже, сегодня мне не суждено совершить запланированную вылазку во внешний мир. Сегодня у меня сплошные непредвиденные встречи. И все незнакомцы, попавшиеся на моем пути, имеют передо мной весомое преимущество: они знают, кто я такой, а вот я не имею ни малейшего представления ни о ком, каждого вижу впервые в жизни и назавтра уже не узнаю в лицо. А самое главное – вовсе не горю желанием расширять круг своих знакомств. И лучше мне, пожалуй, оставить попытки к бегству на свободу до лучших времен, а сейчас с максимальной поспешностью вернуться к домашним обязанностям, к маме под крылышко. Мама все понимает, мама все знает, мама разберется, что к чему.

Приближаюсь к гравитру (сиделец внимательно, с легкой дружелюбной улыбкой, следит за моими эволюциями), обхожу его, словно оценивая состояние этой рухляди. И, вместо того, чтобы залезть в кабину, неспешно удаляюсь в сторону леса.

Спиной чувствую недоуменный взгляд незнакомца. Даже между лопатками чешется!

Домой я намерен вернуться лесом, а не через этот угрюмый поселок, больше похожий на кладбище. Ну его на фиг! Я примерно представляю направление, знаю, что мне нужно выйти к реке… там есть другой мост, такой же старый и горбатый, но деревянный… мы как-то переходили по нему с мамой, гуляя в окрестностях в поисках сизого папоротника… а оттуда рукой подать до родных пенатов. Между прочим, я даже знаю, как этих самых пенатов звать: Фенрис и Читралекха.

Но человек предполагает, а лес – это такой своеобычный организм, который располагает. И пройдя с полкилометра, я обнаруживаю, что заблудился.