Читать книгу Личное время - Евгений Кривцов - Страница 41

* * *

Виктория Самойловна живет на даче. У меня вообще сложилось впечатление, что писатели просто обожают жить за городом – должно быть, уединение помогает им сосредоточиться на работе.

Токарева – улыбчивая, гостеприимная женщина. Накормила нас свежей ухой с пирогами, налила чаю, и атмосфера стала совсем домашней. На какое-то время мы даже забыли о том, что необходимо работать. Казалось – просто приехали посидеть за столом, а во время застолья Виктория Самойловна рассказывала нам необычные и интересные случаи из своей жизни.

Токареву я после этого встречал несколько раз на различных мероприятиях. Каждый раз она брала меня под руку, и мы прогуливались, беседуя, как давние знакомые. Самое удивительное, что, несмотря на разницу в возрасте, я не почувствовал, что Виктория Самойловна человек другой формации. Она прекрасно понимала все, о чем говорю я, остроумно комментировала услышанное, и после ее слов на душе становилось светло и легко.

Про дом

– Как долго вы строили свой дом?

– Год. Я здесь жила, выполняла обязательства добытчика, ездила за материалами, находила, покупала, завозила. Была прорабом самым настоящим.

– А до этого участок просто принадлежал вам?

– Это поселок «Советский писатель», сюда пускали только писателей. Я здесь снимала дачу лет десять, а потом наследница поэта Павла Антокольского продала мне кусок земли. Тогда, в 90-е, он стоил 40 тысяч рублей – это были очень большие деньги. Это мой заработок за всю писательскую жизнь.

– Серьезно? Мне всегда казалось, что если писатель популярен, то деньги только так идут…

– Вот и я так думала. Это издатели получают деньги, а писатели нет. Они рабсила, наемные работники.

Мне заплатил за собрание сочинений швейцарский издатель. В Швейцарии есть такое издательство немецкоязычное, самое крупное. И вот хозяину этого издательства однажды попала в руки моя повесть «Старая собака». А у него были такие взаимоотношения с женой, что, когда он прочитал «Старую собаку», его это как-то зацепило, и он начал меня искать.

Выяснилось, что договор со мной был у ВААП, это советское агентство по авторским правам. И он меня мог купить только через ВААП.

Его люди, как детективы, приехали на Московскую книжную ярмарку и сказали мне: «Нам не надо через ВААП. Мы с вами напрямую заключим договор и дадим вам денег…». Они назвали невероятно огромную сумму. Это были уже годы, когда страна разваливалась. Я тогда выяснила, что из ВААПа со скандалом вышли Татьяна Толстая, Сергей Каледин. А я без скандала, ни слова не сказав, тихо договор заключила и вот построила этот дом.

Про творчество и любовь

– В каком возрасте вы почувствовали, что должны писать?

– В 15 лет. Но подключение в космическую розетку у меня произошло пораньше. Мне мамочка моя прочитала вслух рассказ «Скрипка Ротшильда» Чехова. В этом рассказе есть какая-то тайна. После этого во мне что-то произошло, я стала читать, читать. Когда мне что-то нравилось, я запоминала очень подробно и потом пересказывала девчонкам в классе. Мы домой из школы шли вместо 15 минут полтора часа – целым табуном. Я рассказывала, а они слушали.

– То есть уже тогда вы фактически уводили людей своими историями в другой мир?

– Да.

– Ваш первый опубликованный рассказ назывался «День без вранья». А вам самой удавалось провести такой день, чтобы ни одного слова лжи?

– Я врать перестала года три назад, а так все время врала, потому что жизнь не давала мне возможности говорить то, что есть. Мне надо было выкручиваться. Врать приходилось постоянно и всем. Я никогда не врала в своем творчестве и никогда не врала себе, а врала я мужчинам.

– Зачем?

– Чтобы не потерять очень важные для себя позиции.

– А насколько вообще определяющими в вашей жизни были мужчины?

– О! Это было самое главное – любовь и слава. Я хотела успеха, и я хотела любви. А сейчас меня любят муж, дочь, внуки, Фома – это моя собака, Кузьма – это мой кот. Муж удержался, потому что мы оба этого хотели. Мы сохранили друг друга, а это очень важно. Редко бывает, чтобы люди, прожив всю жизнь, сохранили друг друга до старости.

– Вы себя считаете сельским человеком?

– Я живу как городской человек, но в условиях идиллических – на свежем воздухе, среди деревьев. И собака моя живет в условиях идиллии, и кот тоже.

Я учусь у своих животных жить. Вижу, что важно, а что нет. Вот, например, собака. Для нее самое главное – это любовь и преданность хозяину, это заполняет всю ее душу. Кроме того, она любит пожрать и готова это делать с утра до вечера.

Еще она обожает прогулки – море запахов, небо, люди, собаки. А по вечерам и по ночам она иногда начинает выть невероятным таким, душу вынимающим воем. И когда я спросила, почему она воет на луну, мне сказали: «Она хочет сучку» – у меня кобель. То есть она хочет любви не только к хозяину, но и к себе подобному.

– Ну, это чистая физиология.

– Не совсем. Любовь – это не чистая физиология, это тоже наполнение души.

– То есть вы считаете, что у животных есть душа? Люди в этом вопросе расходятся во мнениях.

– А как же? Да еще какая чистая и прекрасная! Поэтому я тоже, как моя собака, люблю прогулки. Дальше, я испытываю любовь и преданность к своей семье, в которую входят мой муж, моя дочь и ее дети. Это не много, но и не мало. У меня внуков три штуки. Дальше, вкусно пожрать. Для этого надо заработать, купить хорошие продукты и нанять хорошую кухарку.

– То есть вы не сами готовите.

– Ни в коем случае. Дело в том, что я пишу, до сих пор работаю, и я та курица, которая несет золотые яйца. Потому что мои книги – это и есть мои золотые яйца. Зачем же я буду это драгоценное время тратить на то, чтобы чистить картошку и морковку?

Про вдохновение

– Вы пользуетесь компьютером?

– Нет. Компьютер у меня стоит закрытый наволочкой. Я обязательно его освою, но художественные вещи буду по-прежнему писать на машинке.

Я глубоко убеждена, что когда человек пишет вечным пером, или гусиным пером, или хорошей ручкой с пером золотым, то у него на темени открываются каналы, которые идут на космос. Космическая энергия стекает по этим каналам, передается кончику пера, и ты пишешь, ты творишь. А когда ты на компьютере работаешь, то между космосом и тобою кусок железяки, включенный в розетку.

– Я так понимаю, вы говорили о вдохновении. А эти каналы – они всегда открыты?

– У меня они открываются с утра до двух часов дня, до трех иногда. Дальше моя рука останавливается, я больше не пишу. У меня не идет. Я могу сидеть, писать, но это все будет мусор. Поэтому утром я иду на погружение, ни с кем не разговариваю, мне не надо, чтобы кто-то был дома. Мне не надо никаких внуков, правнуков, мужей – никого.

– Утром, проснувшись, вы тут же садитесь работать?

– Ни в коем случае. Я просыпаюсь довольно долго, завтракаю и где-то часам к одиннадцати-двенадцати добираюсь до стола.

– И так – каждый день по два-три часа?

– В основном. Иногда не работаю по полгода.

– А почему? У вас случаются кризисы?

– Строю, строю. Вот в этом году переделала ванную у себя тут, всю ее модернизировала, спрятала трубы в стены, положила другую плитку, в общем, это заняло почти месяц.

– Получается, строительство – это ваше хобби?

– Да, это второе «Я». Меня ограничивают только деньги. Если бы у меня было много денег, я бы сломала рядом стоящий деревянный маленький дом и построила бы новый.

Я обожаю строить, строить и писать – здесь очень много общего. Значит, я пишу сначала черновик, потом я пишу второй вариант, уже по этому черновику. То есть я как будто свожу кирпичи в одну кучу. Это первый вариант. Второй вариант – когда я из этих кирпичей чего-то выстраиваю. Я имею в виду рассказ. И третий заход, когда я печатаю на машинке, то есть отделываю во время перепечатки. То есть у меня выходят мои рассказы и повести в таком виде, что лучше я не могу.

Про кино

– Скажите, а сценарии вы сейчас пишете?

– 30 лет уже не пишу. В 1982 году я написала мой последний сценарий.

– А почему остановились? У вас очень хорошо получалось. Все мы помним «Джентльменов удачи», «Мимино»…

– Я этим занималась знаете когда? Когда у меня был хороший режиссер. Мы с ним садились и придумывали. А если нет хорошего режиссера, то нечего и время тратить. «Не трать, кум, силы, ступай на дно».

– Это вы говорите о Данелии?

– Я говорю о Данелии, да. Дело в том, что его дарование с моим дарованием находятся как бы на одной волне. Нам нравится одно и то же и не нравится одно и то же. Вот, скажем, Тарковский тоже был талантливый человек. Но его талант мне не близок. Он такой, знаете, аутентичный, он как бы занят тем, что он рассматривает свой пуп. А Данелия – у него демократический талант. Он учитывает дядю Васю в третьем ряду и тетю Маню в первом ряду. Понимаете, он, если можно так сказать, хочет нравиться, в хорошем смысле, и хочет быть понятым, а Тарковскому это было совершенно все равно. Это такой элитарный художник.

– Я знаю, что вы общались с Федерико Феллини. Каким он вам запомнился?

– Как человек, который слышит шаги Командора. Он шел и словно прислушивался. Он умер через полгода. Он был очень остроумный. И у него были глаза потрясающие, как будто набиты огнями. Он был очень крупной фигурой для своего времени. Но когда я сейчас смотрю его фильмы, я вижу, что они устарели, потому что ничто не стареет так быстро, как кино и женщина.

– Хорошо сказано. Вы следите за современным кинематографом?

– Я каждый год езжу на «Кинотавр». Новое кино мне чаще нравится, чем не нравится.

– Значит, вы верите, что наше кино поднимется?

– Ни на секунду не сомневаюсь. Оно, кстати, и сейчас в неплохом состоянии.

– А многие ругают.

– А потому что когда ругаешь, то чувствуешь себя… Как бы я на аэроплане, а вы в помойной яме, понимаете? Это неплодотворно. Гораздо приятнее увидеть в мусорном баке какую-нибудь золотую ниточку от Нового года. Вытащите – как красиво! Я из тех, кто из мусорного бака вытаскивает серебряные ниточки.

– Вы смотрите фильмы, которые получились в результате переделывания ваших рассказов?

– Ни в коем случае. У меня крепкая нервная система, которую я получила от своей матери. Я стою прочно на жизненных рельсах. Но если я вдруг схожу с этих рельс, то очень долго не могу потом восстановиться. Поэтому я свои фильмы никогда не смотрю и телевизионные передачи о себе тоже. Вдруг я увижу себя какой-нибудь косорылой или глупой. Ну зачем?