Читать книгу Венеция. Пандемиозо - Евгений Петропавловский - Страница 10

5 марта, 2020.
Большой канал,
Сан-Марко, Сан-Поло и Санта-Кроче

Оглавление

***

За время продолжительного блуждания по выложенным неровной брусчаткой и до крайности запутанным венецианским улочкам содержимое наших фляжек истощилось, и мы купили в небольшом продмаге две четвертьлитровые бутылки граппы. Два чекмарика, если по-простому. Бутерброды тоже закончились, и каждый из нас с вожделением посматривал на открытые двери ресторанов и таверн, а также на стеклянные витрины многообразных мимоходных забегаловок, в которых лежали свежеприготовленные – с пылу с жару – пирожкообразные кальцоне, а также панини, брускетты, лазаньи и всякие пиццы-шмиццы. Рестораны и таверны пустовали, поскольку туристы приказали долго ждать, а русских и молдаван на все заведения не хватало (из-за этого нас усиленно зазывали почти в каждую едальню, однако мы строго напоминали друг другу: «В общепите еду брать нельзя: вирус!»).

Не могу сказать, что прохожие отсутствовали совершенно: нет, улицы не пустовали, однако во всех встречных угадывались местные обитатели, деловито направлявшиеся по своим житейским надобностям. Туристы ходят совсем по-иному, они никуда не торопятся, вертят головами, глазея по сторонам, регулярно склоняются над витринами, словно выбирают сувениры по запаху, порой тычут пальцами в направлении того или иного объекта, желая привлечь внимание спутников то к подворотне, густо изрисованной граффити, то к аварийной колокольне, угрожающе накренившейся над их головами, то ещё к какому-нибудь особенно живописно дышащему на ладан строению, время от времени принимаются обсуждать предполагаемое направление своего дальнейшего движения, при этом каждый убеждает сотоварищей в том, что только он способен правильно ориентироваться на местности, или, остановившись на мосту, свешивают любопытные мордочки над каналом – разглядывают проплывающие мимо грузовые и прогулочные катера, привязанные к причальным столбам пустые гондолы, обросшие водорослями ступени набережных и покрытые плесенью стены палаццо. Словом, выказывают повадки, несвойственные гуманоидам, находящимся в привычной среде обитания. Не скрою, примерно такие повадки выказывали мы вчетвером.

Трудно представить, до какой степени непривычно было венецианцам видеть улицы родного города столь жидко заполненными приезжим людом. Ведь ещё их прапрапрадедушки и прапрапрабабушки привыкли к разноязыкому гомону туристических толп, это началось много веков назад – так давно, что вряд ли кто-либо возьмётся утверждать с достоверностью, когда именно. Во всяком случае, царский стольник Пётр Толстой в конце семнадцатого века уже застал здесь форменный муравейный человейник, вавилон языков и нравов, о чём не преминул сделать запись в своём дневнике:

«Народов всяких приезжих людей в Венецы всегда множество: гишпанов, французов, немецк, италиянцов, агличан, галанцов, сваян, шходов, армян, персов и иных всяких, которые приезжают не столко для торговых промыслов или для учения, сколко для гуляния и для всяких забав. Толко нынешнее лета турков не бывает, для того что у них с ними война; а прежде, сказывают, и турков в Венецы бывало много, и дом для турецких торговых людей в Венецы построен великой, каменной, и полат на нем множество, а ныне тот двор стоит пуст. А греков в Венецы, которые живут домами и промышляют торгами, болши пяти или шти тысяч человек; также много арапов, венгров, индейцов, герватов».

Разумеется, кое-что изменилось с описываемой поры. Однако не так уж много. Разве что одеваться люди стали иначе, ассортимент торговых лавок пополнился новыми товарами, и водные средства передвижения, обзаведясь моторами, теперь намного резвее, чем прежде, снуют по каналам. Да, ещё во времена оны зеваки не делали селфи на каждом шагу и не пользовались навигаторами, то и дело вынимая для этого из карманов свои смартфоны. Зато достопочтенным гражданам минувших времён позволялось иметь при себе оружие (правда, только венецианцам, приезжим это было запрещено). Касательно данного предмета Пётр Толстой писал следующее:

«А все венецыяне, дворяне и купцы, которые ходят в венецком обыкновенном платье, шпаг и никакого ружия при себе не носят, толко имеют при себе под одеждами тайно невеликие штылеты, подобны ножам остроколым; а которые носят платье француское, те имеют при себе шпаги; а когда кому из венецыян, имеющему при себе шпагу, потребно будет иттить до своего князя, или до канцеляри, или до сенату, тот повинен шпагу свою оставить в сенях».

По средневековым городам расхаживать без оружия было небезопасно, и Венеция не составляла исключения. Ограбить могли даже в церкви, а гоп-стоп в тёмных переулках и вовсе являлся делом обыкновенным и нередко сопровождался убийствами. Дозорные, которых здесь называли «повелителями ночи», регулярно устраивали облавы на местных татей. Изловленных злоумышленников – если тем удавалось избежать более суровой кары – подвергали публичной порке кнутом… Ну что ж, за прошедшие столетия положение дел в этом отношении заметно переменилось в лучшую сторону. То ли возымел благотворное действие кропотливый труд палачей, то ли идеи просвещения мало-помалу смягчили нравы веницейского населения – к обоим вариантам вполне подходит итальянская пословица: a goccia a goccia, si scava la roccia – капля за каплей пройдёт сквозь скалу (вода камень точит, если перефразировать по-нашему).

Таким образом, в марте 2020 года оружие нам стало без надобности, поскольку человеческого фактора опасаться не приходилось, а против коронавируса шпаги и стилеты бессильны. Зато у нас было достаточно дезинфицирующей жидкости; и мы не забывали воздавать ей должное, двигаясь по веницейским улицам и обрастая бесчисленными топонимами, нередко поименованными, но куда чаще остававшимися для нас безымянными. Что касается самих венецианцев, то ничего водянистого в них я не обнаружил, хотя видел их здесь немного: преобладали гастарбайтеры – черноглазые и скуластые, смуглые и желтолицые. Впрочем, и они тонули в турпотоке…

Спокойно, никуда не торопясь, прогуливаться по незнакомому городу – мой излюбленный способ времяпрепровождения. Особенно если он из тех городов, о которых правда и вымысел копились в голове с младых ногтей – и накопились в столь невообразимом количестве, что ими впору мостить дороги.

На площади Санто-Стефано нас нагнал Сержио (этот неутомимый воин светотени вообще обладает удивительной способностью регулярно теряться, а затем внезапно материализовываться в самых неожиданных местах, когда ни у кого уже не осталось сомнений в том, что он растворился в безвозвратных пространствах).

– «Флориан» закрыт, – сообщил он.

– Ну и слава богу, – сказал Валериан. – А то я уж обзавидовался.

– Обзавидовался мне – из-за чашки кофе?

– Нет, я завидовал Евгению: думал, что во «Флориане» ты подцепишь коронавирус, и ему через неделю-другую достанется твоя кепка.

Мы уселись на скамейку. Я достал из рюкзака два последних апельсина, и мы разделили их на пятерых (один цитрус достался Сержио, и по четвертинке другого – мне, Анхен, Элен и Валериану). Симанович, свинтив крышку с бутылки, пустил граппу по кругу.

Кампо Санто-Стефано в дословном переводе означает «поле Санто-Стефано». Дело в том, что настоящей площадью в Венеции некогда считалась только Сан-Марко, она и имела соответствующее название – пьяцца. На месте всех прочих кампо в стародавние времена возделывали овощи или пасли лошадей, коз и прочую домашнюю живность. Позже вокруг них выросли городские кварталы, но прежние названия сохранились. Язык порой бывает удивительно консервативен.

Когда-то на кампо Санто-Стефано проводили бои быков, но в 1802 году этот обычай отменили (после обрушения зрительской трибуны, повлёкшего многочисленные жертвы). Ну и правильно отменили. Лично мне смотреть на бой быков было бы неинтересно. Наверняка подобное действо счёл бы безынтересным и писатель Никколо Томмазео, памятник которому возвышается в центре площади (впрочем, ему не довелось наблюдать бычьи баталии на кампо Санто-Стефано, поскольку он родился аккурат в том году, когда сей обычай исключили из местного обихода).

Никколо Томмазео, да. По-моему, серб по происхождению. Родился в Далмации, но переселился в Италию и стал журналистом, а затем – писателем. После провозглашения венецианской республики в 1848 году был членом её временного правительства. В зрелые годы он ослеп, однако продолжал надиктовывать свои сочинения – мемуарные, филологические, политические, философские, а главное – исторические романы и стихи. Кроме того, Томмазео собирал и публиковал «искрице» – сербские народные стихотворения в прозе.

Валериан возгорелся было встать подле памятника и продекламировать стихи знаменитого сербоитальянца, однако не сумел обнаружить оных в своей памяти. Потому продекламировал что-то свободолюбивое из Савелия Немцева.

После этого мы возобновили прогулку, рассуждая об итальянской стилистической энтропии в кривом зеркале кубанской поэзии, о неожиданной синергии младописьменных суржиков и о причудливых путях мировой литературы вообще. Наш путь также был отнюдь не прямолинеен. Я в изгибы маршрута вникать не пытался, всецело положившись на своих спутников: шёл-шёл-шёл туда, не зная куда, и не грузился ни названиями улиц и переулков, ни даже попытками определения сторон света. Безоблачное синее небо над головой, постепенно наливавшееся закатными отсветами, да в меру неровная каменная брусчатка под ногами, верх и низ вещественного мира оставались неизменными, этого было вполне достаточно.

Прежде я полагал, что Карел Чапек, как и подобает завзятому фантасту, сильно гиперболизировал свои впечатления о Венеции, когда писал о ней: «Улочки до того запутаны, что до сих пор не все подверглись изучению; в некоторые из них, вероятно, ещё не ступала нога человека. Лучшие из них насчитывают целый метр в ширину и настолько длинны, что в них свободно помещается кошка, и даже с хвостом. Это – лабиринт, в котором само прошлое заблудилось и никак не может выбраться».

Теперь мне стало понятно: Чапек с юмором, но предельно точно зафиксировал в своих «Путевых очерках» чувства, которые испытывает человек, блуждающий по венецианским кварталам… Мы намеревались выйти к мосту Академии, дабы по нему перебраться в район Дорсодуро, но, сбившись с курса, направились совершенно в другую сторону – и уже в сумерках обнаружили себя перед мостом Риальто.

Венеция. Пандемиозо

Подняться наверх