Читать книгу История одной советской девочки - Евстолия Ермакова - Страница 13

К школе меня никто не готовил. Лето пролетело у бабушки Пани и дедушки Мити в раю, любви, заботе и неге. Мама собирала дочку в первый класс впопыхах, параллельно решая вопрос о крове. Так мы переехали из района Радиостанции, со второго пристанища, на третье, улицу Ильича в дом номер сто, и я пошла в школу №122 метрах в двухстах от нашего дома. В самую новую модерновую школу района, возможно, города. Ее только-только построили. Для семидесятых космическая! С кино- и спортивным залом, гигантской столовой, современной мебелью. Светлые холлы именовались важно – рекреациями. Во дворе шикарная площадка для спортивных мероприятий. Первые саженцы по периметру здания высаживались на моих глазах.

По ощущениям маленькой привезенной из деревни девочки атмосфера внутри школы напоминала хаос многомиллионного Бомбея. Неуютно и боязно. Классы набрали по сорок пять человек. Некоторые ученики сидели по трое за партой. Учителка лет тридцати пяти- сорока представлялась злобной старухой. Тетенька быстро выделила полезных детей, рассадила за первые парты. Бесперспективных в плане учебы и материальной выгоды определила на задние ряды. Я подходила под последние критерии. Моя мама не заискивала перед «Марией Ивановной», не дарила подарки, абсолютно не интересовалась моими успехами. Меня привели первого сентября тысяча девятьсот семидесятого года в школу и забыли на восемь лет. Впрочем, и потом вряд ли вспомнили. Совершенно самостоятельно после восьмого класса я поступила в педагогическое училище, приятно удивив родителей.

Попав в новую, непривычную среду, я долго не могла выражать, произносить мысли и желания, будто парализованная или глухонемая. Сейчас бы про такого ребенка сказали не то что интроверт – аутист. Но тогда ни таких слов, ни диагнозов не знали. Сейчас предполагаю, внутренний ступор явился следствием перенесенных передряг, особенно житье у «доброй» тети.

В неполных восемь лет я четко понимала: в школу меня собирают не папа с мамой, а инопланетяне. Родители где-то достали очень красивый и очень огромный профессорский портфель из черной искусственной кожи с двумя большими карманами на фасаде и никелированными защелками. Мало того что он пустой был тяжеловат для ребенка, так еще и доставал до земли. Как они гордились приобретением! Я хотела обычный ранец, но до моих хотений дела никому не было.

Дитем я росла не просто худым, дистрофиком. Маму любили подкалывать доброжелатели: «В столовой работаешь, а ребенка не кормишь!» Что поделать, такая конституция, с возрастом вес пришел в норму. Тогда портфель плюс учебники, сменка (в смысле сменная обувь), физкультурная форма поспособствовали развитию лордоза, искривлению позвоночника, сопровождающего меня всю жизнь. В юношеском возрасте, осознав уродство, я пыталась выправиться, мучила тело физическими упражнениями, старалась прямо держать спину. Жаль, не имела возможности плавать и носить корсет. Родители недуга не замечали, какие мелочи! Я оправдываю маму голодным военным детством, главный приоритет в заботе о чаде – наполненность желудка. Сыто дитя, и порядок!

Кроме ненавистного портфеля, просуществовавшего до седьмого класса, дочку снабдили внушительных размеров красочной азбукой, видимо, для усиления эффекта обернув газетой. С азбукой они опоздали года на два. Про букварь, единый учебник советского школьника, похоже, не слышали, поинтересоваться, что первокласснику необходимо – не посчитали нужным. Буратино отдыхает! На первом уроке первая учительница перед сорока пятью учениками подняла первоклашку на смех и за азбуку, и за обертку из газетной бумаги.

Первая встреча с педагогом еще больше способствовала замкнутости. Я едва не умерла от страха и стыда. После беглого знакомства и уничижения мне, как и другим ученикам, вручили чистый тетрадный лист, попросили что-нибудь написать и нарисовать. Тест на подготовленность и интеллект, так сказать. Дети с удовольствием принялись за дело. И я что-то рисовала, рисовать у меня получалось очень хорошо, а вот писать… Я не знала ни одной буквы! Я написала «СССР», то, что на плакатах от Москвы до самых до окраин. Меня опять подняли на смех. Потом что-то спрашивали. Я ничего не могла ответить. Паралич. Я здесь и меня нет. Так и пошло. Учителка со мной недолго маялась. Быстренько пересадила на камчатку, то есть на заднюю парту, чтоб глаза не мозолила, повесила ярлык умственно отсталой и забыла о моей персоне.

Надо сказать, в процентном отношении против любимчиков я принадлежала к большинству безнадежных. На камчатке еще хуже: ничего не слышно, не видно, не понятно. Постоянные отметки – колы и двойки, тройка – радость. Во второй класс переревели по инерции, не портить же картину успеваемости!

Встреча с первой учительницей состоялась через восемнадцать лет. Знаменательная встреча! И какие обстоятельства!

Сто двадцать вторая новейшая школа будущего нравилась мне исключительно кинотеатром. Один раз в неделю в настоящем большом кинозале с несколькими проходами и рядами бархатных кресел, уходящими под потолок, показывали за пять копеек детские фильмы. Представляете, цветные на огромном экране! О работающем телевизоре из-за бедности мы только мечтали. В школьном кинозале давали сказки великого Роу, «Приключения желтого чемоданчика», «Королевство кривых зеркал», мультфильмы. Чудо и счастье! Страсть отрока к кинематографу продолжилась в другой школе, и гонял отрок при первой возможности с Индустрии на Кировградскую в кинотеатр «Знамя».

В конце первого учебного класса, как положено в мае, провожали выпускников. Случилось событие, после которого и фильмы в модерновой школе стали не нужны. Класс собирался на торжественную линейку, одноклассники пришли нарядные, в том числе и я – белые фартуки, бантики, гольфики. Первоклассникам поручили подарить выпускникам цветы и ветки сирени. Школьники, переполняемые волнительными чувствами ожидания всеобщего праздника, едва сдерживали рвущуюся наружу энергию, галдели, егозили.

Почему-то учительница попросила меня остаться в классе, под руку я ей, что ли, подвернулась? Кто-то зачем-то должен был прийти в течение нескольких минут. Классная пообещала тут же вернуться и забрать меня на линейку. Меня разобрало от гордости: мне доверили целый класс охранять! Все ушли, про меня забыли. Я просидела в классе одна, совесть не позволила уйти. Осталась без долгожданного праздника. Вернувшись, педагогиня выпучила удивленные глаза: «Как, ты здесь, что ли? Ой! Ай!» Не извинилась, не объяснила. Как с гуся вода. Мне собаку жалко, перед кошкой стыдно. Прибежав домой, я долго плакала, забившись в шкаф. Мать поинтересовалась, чего реву. И тут первый раз в жизни я ей, как в детсадовской кухне, четко выговорила: «Больше никогда не пойду в эту школу». То, как я это произнесла и произнесла вообще, стало серьезным сигналом для родительницы, потому что она уделила мне время! Долго уговаривала, что так не получится, выхода нет.

Слава богу! Выход нашелся через шесть месяцев. Похлопотала заведующая маминой столовой, и нам дали от второго треста столовых комнату. Мы переехали подальше от ненавистной школы. И для меня ненадолго началась совсем другая счастливая школьная жизнь. Ненадолго.

Мои первые кавалеры… На обязательном фото, сделанном в фотоателье, худенькая первоклассница, втянувшая голову в плечи, чужой портфель, простенький белый фартук без кружев и оборок, тонюсенькие светлые косички переплетены белыми бантиками, завитки локонов на концах, косой пробор, смущенная полуулыбка. Это я.

Но мальчикам я нравилась. Таким же тихим и скромным. В отличие от меня мальчики учились хорошо. Да и вообще дети, пришедшие в первый класс, почти все читали, некоторые и писали. Мальчики опекали, помогали в учебе и даже провожали до дома. Из первых школьных подруг помню одну. Девочка по имени Анжела жила в той же пятиэтажке, где мы снимали комнату. Возможно, в честь популярной Анжелы Дэвис дали ей редкое имя. Удивительное дело, Анжела жила в отдельной квартире с благополучными родителями. Я удивлялась, не представляя, как люди могут просто жить счастливой семьей, не ища приключений на задницу.