Читать книгу История одной советской девочки - Евстолия Ермакова - Страница 7

В честь своей мамы Натальи Андреевны, а не в память прабабки Натальи Николаевны, назвал меня отец. «Баба Ната» – звали ее ласково дети и внуки.

Белокурая, миловидная, приятная, небольшого роста, ладная в молодости и слегка округлившаяся в старости моя бабушка Ната. Труженица и чистюля. В повседневной жизни немногословна и эмоционально сдержанна, и при том, как и сватья Паня, прекрасная рассказчица.

Сказания, по-другому не назвать, вела за рукоделием, поправляя средним пальцем время от времени склеенные в переносице хлебным мякишем очки, неспешно, успокаивающе-убаюкивающе, певуче с мягким южным выговором. Борясь с гипнотическими волнами, я, как и бабушке Пане, задавала ворох уточняющих вопросов, и бабушка Наташа не торопясь отвечала. Вспоминая оставшиеся в далеком детстве посиделки, я самопроизвольно впадаю в транс. Колдовство, да и только.

На Кубани я часто слышала украинскую речь, а южный диалект, щедро перемешанный с украинским языком, как мне нравился! Не говорю уже об украинских песнях, венках с цветными шелковыми лентами и вышиванках. После посещения теплого края я маленькая воображала себя украинкой, плюс приобретенный говор и новые слова, и я становилась объектом насмешек умственно недалеких земляков. Отцова родня величала Уралочкой, а за торопливый говор умильно – Трындычихой. И там и здесь чужая.

Отвлеклась! Задолго до революции семнадцатого года вдовец Брюханов Андрей сошелся с вдовой Ермаковой Матреной. У него четыре взрослых сына, и у нее столько же. Люди солидные, немолодые и небедные. Женились. Так появилась на свет моя бабушка – папина мама, младшая и самая любимая в семье Ермаковых-Брюхановых.

Предприимчивый Андрей вел оптовую торговлю углем на юге России. Вместе с сыновьями поставил мельницу и построил первый в округе кирпичный дом. Кирпичи обжигали самостоятельно тут же. Большая семья образовала хутор, разросшийся в поселение Хуторок, переименованное много позже в город Новокубанск. Блинов на Масленицу для многолюдной дружной семьи под руководством Матрены снохи пекли метровые горки.

На месте обжига кирпичей со временем вырос кирпичный завод, проработавший до перестроечной разрухи девяностых. Прадедовский кирпичный дом, реквизировав, советская власть приспособила под сельский совет. Повод отобрать семейный кров новая власть предъявила формальный – наемная рабочая сила. «Сила» представляла собой одинокого старика-приживалу, по мере возможностей помогавшего по хозяйству, по сути, члена семьи, впоследствии досмотренного и похороненного бывшими «хозяевами».

Скоропалительно выйти за любимого (к счастью, любимого!) совсем молоденькую сестру милосердия подтолкнули разрушительные революционные вихри. Замужество спасло от сталинских репрессий тридцатых годов. А родственников в числе других хуторян депортировали в Северный Казахстан. Лишившись имущества, родители новобрачной с невероятным трудом избежали депортации, перебрались в Армавир, городок, образующий железнодорожную узловую станцию. Думается, помогло заступничество зятя. На родину остальные мои родственники смогли вернуться только после смерти «отца народов». Судьба не уберегла их от лишений и голода, но уберегла от ужасов войны и оккупации.

В тысяча девятьсот сорок втором году гитлеровцы, прорвав Южный фронт, приблизительно на год заняли Новокубанск. От немцев Наталья Андреевна пыталась уйти к родителям в Армавир, за линию обороны. По дороге обоз разбомбили мессершмитты. Бабушке повезло укрыться с детьми в овраге, чудом уцелели. Пришлось без вещей ночью пробираться обратно домой с двоюродной сестрой, девятилетним племянником и собакой. Так и держались до конца войны вместе. На рассвете подойдя к городу, увидели: Новокубанск заполонен вражескими войсками. «Повскрозь немчура», – сквозь годы слышу неспешный певучий бабушкин рассказ о далеких страшных днях, и на глаза наворачиваются слезы. Добрались до хаты. Не занята, цела.

И опять повезло. Аккуратную бабушкину квартирку присмотрел унтер-офицер снабженец-тыловик. Выбрал из двух лучшую, большую и светлую комнату. Женщин с детьми выпроводил в проходную семиметровую. Соседи, как и бабушка, не успевшие эвакуироваться, переселялись новыми хозяевами в придомовые сараи.

Первым делом, оглядев временное жилище, средних лет офицер указал на висевший над кроватью дедовский портрет, показывая жестами: «Убрать, опасно!» Бабушку едва не парализовало от страха: впопыхах и суматохе забыли спрятать фото бравого комиссара. Видимо, чтобы разрядить обстановку, постоялец вынул из нагрудного кармана кителя фото семьи: жены, детей. Из отдельных слов немца и жестов бабушка поняла: «Гитлер плохой, Сталин плохой. Он не хотел на войну, хотел с семьей, а не сюда». Вторым делом распорядился нужник, то есть уличный деревянный туалет, отмыть до блеска.

Ганс подкармливал троих ребятишек, делясь офицерским пайком. Но еды не хватало, голодали. Как-то ранним утром бабушка вместе с ребятишками и верным Рексом пошла в поле за мерзлыми бураками, вовремя не убранными из-за нашествия фашистов. Набрали почти мешок, да на беду на краю поля показался немецкий патруль. Немецкая овчарка, по злой иронии судьбы – немецкая! – всегда послушная, не слыша команд, бросилась на проезжающую машину. Автоматная очередь, и окровавленная защитница упала замертво. Люди припали к земле и не поднимали головы, пока оккупанты не скрылись за горизонтом.

Рассказывая, бабушка забавно произносила «Рекс», как сейчас слышу ее голос. В моей взрослой жизни тоже будет немецкая овчарка с очень непростой судьбой, и я назову ее Рексом в память убитой зимой сорок второго.

Однажды, научаемый двоюродным братом, мой шестилетний папа стащил у постояльца из пачки несколько сигарет. Офицер заметил, накричал на мать озорника, та без раздумий принялась пороть ремнем что есть мочи моего незадачливого родителя, тем самым спасая ему жизнь. Немец дрогнул и остановил экзекуцию. А мог и расстрелять. В другой раз ребятишки притащили с чердака патефон и советские грампластинки. Дети, они и есть дети. Бабушка, вернувшаяся с обязательных работ, едва сознание не потеряла: мелюзга крутит ручку патефона, а из него «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина», и немцы танцуют. «Только бы кто-нибудь не перевел!» – стучало в висках бабушки Наташи. И на этот раз обошлось.

Свет зажигать не разрешали. Могли свои бомбить.

В период наступления советских войск перед уходом немец предупредил бабушку, чтобы тоже уходили: после отхода основных сил придут отряды зачистки. Бабушка успела предупредить ближайших соседей, и «тикать в посадку».

Еще одна жестокая каверза судьбы или человеческий фактор, не знаю. Бабушку Паню угнетали и обрекали на голод свои, и в это же самое время бабушке Наташе помогали враги не умереть от голода, не погибнуть.

Спрятавшиеся в лесополосе наблюдали, как горят их дома, подожженные карателями, громыхают взрывы. Отец с сыном, жившие рядом с кирпичным заводом, подожгли немецкий арсенал, хранившийся на территории завода, чем и спасли город от полного разрушения. Фашисты, испугавшись взрывов, поспешили убраться, недоделав начатого.

Выйдя замуж, бабушка сделалась домохозяйкой, вела дом образцово, держала корову, работала в поле, словом, посвятила себя семье. К своей милой уютной Наташе дед Андрей с нежностью и уважением относился до последних дней. Невозможно не восхититься силой духа маленькой русской женщины, ее терпением, умом и выносливостью. Как и уральская сватья, Наталья Андреевна умерла обласканная любимой дочерью в том же возрасте в своей постели.

«Будь настолько сильной, насколько ты сможешь», – звучит в моей голове где-то услышанная фраза, так хорошо характеризующая моих бабушек, достойно проживших за три тысячи километров друг от друга в разных концах России непомерно трудную жизнь.