Читать книгу Потомки королевы - Галина Тер-Микаэлян - Страница 2

Весной 1840 года по Санкт-Петербургскому тракту по направлению к столице катила карета Ивана Петровича Липранди. После восьми лет пребывания в забвении он вновь оказался нужен Отечеству и, получив назначение в министерство внутренних дел, спешил в Петербург. Семья его пока оставалась в имении – дороги в весеннее время мало пригодны для путешествий с маленькими детьми. И, тем не менее, начатое еще при Александре Первом строительство шоссе между Москвой и Петербургом завершалось, почти везде дорога имела щебеночное покрытие, лишь на некоторых участках пути еще приходилось ехать по бревенчатой грабле. Из Торжка Иван Петрович отправил вперед себя нарочного к петербургскому купцу Илье Кусову, своему двоюродному брату, у которого собирался остановиться, и теперь, подъезжая к городской заставе, с удивлением понял, что новая дорога позволила ему выгадать целый день пути.

Миновав мост через Фонтанку, карета Ивана Петровича загрохотала по мощеной мостовой Гороховой улицы. Проезжая Садовую, он вспомнил, что к Апраксину переулку, где находился старый дом его покойного отца, нужно сворачивать направо. Вспомнил и отвернулся, чувствуя подкатившее к горлу горькое чувство обиды.

Столичный дом, как и прочее имущество, отошел младшей сестре по завещанию, возмутившему всех Кусовых и Бибиковых. И как же им было не возмущаться – основную часть богатств Липранди-отца составляло огромное приданое его первой жены Елены Ивановны Кусовой, матери Ивана Петровича и его сестры Екатерины. За второй женой Варварой Яковлевной Бибиковой, родившей сына Павла, тоже дали немало – Алексинское имение. Однако после смерти коммерции советника Пьедро де Липранди его старшим детям досталось лишь родительское благословение, а деньги, имение и мануфактура отошли третьей жене Пелагее Талызиной и ее маленькой дочке.

Ни тридцать лет назад, ни теперь Иван Петрович Липранди не испытывал злых чувств к младшей сестре от третьего отцовского брака, а теперь с высоты своих пятидесяти лет понимал и отца, на старости лет потерявшего голову из-за хорошенькой Талызиной. В браке она не принесла мужу ничего, кроме прелестного лица и юного тела, но для горячей натуры Пьедро де Липранди, осевшего в России испанца с мавританской кровью, это оказалось важней всех имений и капиталов. И даже важней собственных детей. Иван и его единокровный брат Павел знали, что завещание свое отец составил под диктовку мачехи, но приняли бы его волю без досады – в конце концов, оба были мужчинами, способными самостоятельно проложить себе путь в жизни, – обидно было за старшую сестру Катю, по милости охваченного страстью старика оставшуюся бесприданницей.

Закон обязывал отцов выделять приданое дочерям, и после многолетней тяжбы поверенным Липранди удалось отсудить у мачехи какие-то крохи. Катя Липранди вышла замуж поздно, но брак ее с Александром Тухачевским оказался недолгим – в 1831 году Александр погиб во время мятежа в Польше, оставив жене двух сыновей с дочерью и крохотное имение Вражское под Пензой.

Иван Петрович почти десять лет не видел сестры, но теперь им предстояла скорая встреча – Катя приехала в Петербург еще зимой и тоже остановилась у Кусовых. Илье Ивановичу Кусову она приходилась родней вдвойне – его жена Лиза была сестрой ее погибшего мужа Александра Тухачевского. Своих детей у Лизы не было, что очень ее огорчало, хотя ни муж, ни его родня ее этим не попрекали и даже, кажется, были рады – уж кого-кого, а наследников от нескольких браков у Кусова-старшего, отца Ильи Ивановича, было с избытком.

Сама Лиза в первые года замужества ожидала материнства с нетерпением, потом горько плакала от несбывшихся чаяний. После гибели брата Александра все свои нерастраченные чувства она обратила на его детей. Постоянно писала невестке и посылала племянникам подарки, позже заботливо следила за успехами пятнадцатилетнего Николеньки и тринадцатилетнего Мишеля, обучавшихся в столичном кадетском корпусе на казенный счет. И вот теперь по ее настойчивому приглашению Катя – теперь уже Екатерина Петровна Тухачевская – решилась оставить Вражское и привезти в Петербург дочь Наденьку, – она понимала, что золовка права: девушке уже почти девятнадцать, пора замуж, а где найти хорошего жениха в их пензенской глуши?

Поначалу Екатерина Петровна была рада, что золовка взяла на себя заботу о ее дочери Наденьке – сама она слишком долго прожила вдали от шумного общества, избегала его и свободное время проводила за книгой или вязала. Лиза нарядила племянницу, как куклу, чего Екатерина Петровна по бедности никак не могла себе позволить, и начала вывозить к знакомым. За три месяца скромная деревенская барышня превратилась в обворожительную кокетку – смуглую, грациозную, с огромными черными глазами, доставшимися ей по наследству от деда Пьедро де Липранди. В последнее время поведение Нади стало вызывать у матери тревогу. Говорить об этом с золовкой было бесполезно – та баловала племянницу и во всем ей потакала. С тем большим нетерпением Екатерина Петровна ожидала приезда обожаемого брата.

Годы разлуки сильно изменили обоих, но, войдя в гостиную, Иван Петрович сразу узнал сестру, сидевшую со спицами в знакомой ему со времени их детства позе – слегка наклонив голову набок, будто разглядывая сплетенный узор.

– Катюша, ты ли это? Столько лет не виделись!

Уронив вязание, Екатерина Петровна бросилась обнимать брата, целовала, плакала и гладила по щеке с уже начавшей пробиваться колючей щетиной.

– Ванюша, родной, мы тебя только завтра ждали, – она чуть отстранилась, оглядела его и покачала головой, – все такой же худой! Тебя Зина что, не кормит?

– Да и ты тоже не толста. Черна, как и прежде.

– Хоть что-то да получили от папеньки.

Они дружно рассмеялись – худобу и смуглую кожу оба унаследовали от Пьедро де Липранди, причем, в большей степени, чем остальные его дети. Их брат Павел был смугл, но дороден, а унаследовавшая все младшая сестрица полнотой и белизной кожи пошла в мать. Погладив сестру по голове, Иван Петрович усадил ее в кресло поближе к камину, и сам устроился в другом, напротив.

– Рассказывай, Катенька, как дела. Как мальчики?

– Учатся, каждый день молю Бога за кузена Яшу Ростовцева, что устроил их на казенный счет, разве я могла бы из наших доходов за них платить? Николеньку учителя хвалят, Миша, говорят, немного ленив.

– Мал еще, подрастет, – успокаивающе махнув рукой, он стал расспрашивать о родне: – Как кузены Ростовцевы поживают? Как тетя Саша?

Тетя Саша – Александра Ивановна Ростовцева, в девичестве Кусова, – приходилась родной сестрой их матери Елены. Женщина она была по природе удивительно нежная и ласковая, Липранди ее очень любил. Из сыновей тети Саши он дружил со старшим Ильей, погибшим еще в турецкую войну, с остальными своими кузенами особо близок не был – сказывалась разница характеров. При упоминании о тетке Екатерина Петровна просветлела лицом, но тут же опечалилась:

– Тетя Саша сказывала, что у кузена Васи жена Катенька сильно болеет. Говорят, чахотка, мы за нее молимся. Кузен Александр с женой и сыночками здоровы, слава Богу. У кузена Яши две младшие девочки от скарлатины умерли, одна за другой. Верочка, жена его, сильно переживала, даже на богомолье ездила. В прошлом году у них с Яшей еще один сыночек родился, Илюша. Тетя Саша говорит, Бог его Яше и Верочке в утешение послал.

Иван Петрович незаметно вздохнул. Если честно, то его мало интересовали семейные дела кузенов. Дети рождаются и умирают – что тут такого? Взрослые тоже болеют и умирают, все в руках Божьих. Он больше желал бы знать о нынешней карьере кузенов, но понимал, что сестра имеет другие приоритеты, поэтому заботливо спросил:

– Сама-то тетя Саша не болеет?

– Болеет, конечно, скорби здоровья не прибавляют. Сильно постарела. Полжизни по мужу скорбела, теперь по старшему сыну. Как Илюша погиб, так она по сей день траур и не снимает, двенадцать лет в черном ходит. Но все такая же тихая и ласковая.

– Все мы не молодеем, сестра. Ну, а как у моей племянницы Наденьки дела, много ли она сердец успела разбить?

Тон его был шутлив, Екатерина Петровна улыбнулась, однако во взгляде ее мелькнула тревога.

– Она у меня красавица, мы надеемся на хорошую партию, хотя приданое у нее невелико. И мне, Ванюша, теперь очень нужен твой совет.

Поднявшись, Иван Петрович приблизился к камину и протянул руки, чтобы согреться.

– Б-р-р, холодно нынче, однако. Говори, сестра, я слушаю.

– Надюшей увлекся Иван Ростовцев. Помнишь, у мужа тети Саши был старший сын от первого брака с Ольхиной? Тетя Саша к нему, как к родному всегда относилась.

– Помню, конечно, он в четырнадцатом году от чахотки умер. И женат, кажется, был на княжне Александре Вадбольской, об их браке еще много разговоров ходило в обществе.

– Исключительная у тебя память, Ванюша, – Екатерина Петровна восхищенно качнула головой в знак одобрения, – я всегда все забываю. Так Иван Ростовцев, что теперь за Надюшей ухаживает, – сын того самого пасынка тети Саши и княжны Вадбольской.

Иван Петрович Липранди усмехнулся – память у него действительно была необыкновенная, как и умение наблюдать, недаром дневники его впоследствии донесли до историков столько уникальной информации.

– И каков же этот Ростовцев? Ты навела справки?

– Богат. Владеет долей в предприятиях Ольхиных – бабка с отцовской стороны дочерью Василия Ольхина была. Сами Ростовцевы тоже род не бедный, да и князь Вадбольский в свое время дочери в приданое ярославские и тульские имения выделил.

Липранди свел брови, напряженно припоминая.

– Княжна, мать молодого Ростовцева, ведь еще жива, кажется? Кузен Илья еще до гибели своей сказывал, что она собирается принять постриг, только ждет, чтобы дети ее вошли в возраст. Потом я как-то не интересовался, но о смерти ее не слышал.

– Так и есть, Ванюша, она приняла постриг в Никитском монастыре – еще в двадцать восьмом году.

– Какой частью наследства она располагает?

– Перед пострижением выделила приданое старшей дочери, выдала ее замуж. Остальным имуществом они с сыном владеют пополам, и по завещанию все отойдет ему – зятя, мужа дочери, она терпеть не может. Сын вступил во владение семь или восемь лет назад по достижении двадцати одного года, так что от матери не зависит. Из Пажеского корпуса он вышел в армию, участвовал в Польской кампании, был ранен в ногу, теперь в отставке. В Наденьку влюблен, приданое ее его не интересует, а в наших обстоятельствах, сам понимаешь…

Иван Петрович кивнул.

– Что ж, достойная партия, на твоем месте, сестра, я благодарил бы Бога.

– В смятении я, Ваня, не знаю, что делать! Ко мне кузен Яков от имени своего племянника Ивана Ростовцева обратился – предложение сделал. А Надюше Ростовцев не по душе – говорит, ростом ее ниже, молчалив не танцует. Говорит, ей с ним скучно. Ну, он невысок, конечно, но не так, чтобы много ее ниже, однако и впрямь робеет. А не танцует из-за раны, его в ногу ранило.

Липранди поморщился.

– Девичьи капризы! Неужто ты объяснить ей этого не можешь? Или ей кто-то другой по душе? – его проницательный взгляд уперся в расстроенное лицо сестры.

– В том-то и дело, Ванюша! Ей Федор Хитрово сильно нравится. Он, конечно, не так богат, как Ростовцев, и постарше, к тому же вдовец с двумя детьми, но собой пригож, боек и танцор хороший. Правда, кузен Кусов его очень не любит, говорит, игрок.

– Федор Хитрово, – размышлял Иван Петрович, – что ж, и то неплохо. Он роду хорошего – самого Михаила Илларионовича Кутузова внук, Анны Михайловны сынок. А что игрок, это ничего, я сам в молодости ночи, бывало, за картами проводил, но меру знал. Главное, скажи: он собирается предложение делать?

На глаза Екатерины Петровны навернулись слезы.

– Откуда же мне знать, Ванюша! Золовка Лиза все Наденьку против Ростовцева настраивает и с Хитрово норовит свести. Так что я в ужасном положении, мучаюсь, даже не знаю, как поступить. Ростовцеву пока не отказала, две недели сроку попросила – сказала, хочу справки навести. Предположим, откажу, а ну как Хитрово так предложения и не сделает, только скомпрометирует Надюшу?

От столь ужасной мысли она не выдержала и разрыдалась, закрыв лицо платочком. Липранди подождал, пока сестра успокоится, и тогда строго сказал:

– Постарайся набраться твердости, если хочешь дочери добра, ты мать, кроме тебя никто судьбой Нади распорядиться не может.

– Хорошо, что ты приехал. Ах, Ванюша! – из груди ее вырвался последний горестный вздох, она утерла слезы. – Ты прав, нужно больше строгости. Я золовке Лизе, конечно, за все благодарна, она с Надей, как с родной дочерью, я бы не могла из своих доходов девочку так одеть. Но разве дело, что Надя тетке в рот смотрит, а родную мать и слушать не хочет? – в голосе ее при воспоминании об упрямстве дочери вновь зазвучали нотки нерешительности. – Так что ты посоветуешь, брат? Я ведь сама не справлюсь.

От камина Ивану Петровичу стало жарко, он отошел и вновь опустился в кресло напротив сестры.

– Знаешь мое правило, Катюша: ничего не советую, пока сам не разберусь. Где теперь племянница?

– Золовка Лиза ее к модистке повезла, потом к знакомым заедут, а к ужину обещали вернуться.

Беседу их прервало появление хозяина дома. Илья Кусов был высок, грузен и круглолиц, его бас буквально оглушил гостя:

– Ванька! Мы же тебя только завтра ждали!

– Могу уехать, если не рады, – со смехом отозвался Липранди и тут же пожалел о сказанном, потому что его худощавая фигура немедленно подверглась опасности быть раздавленной в мощных объятиях кузена.

Смачно расцеловав гостя в обе щеки, Кусов наконец выпустил его, слегка отстранил и оглядел.

– Ну, Ванька! Ну, шут гороховый, насмешник! Каким был, таким и остался!

Спустя два часа вернулись хозяйка Елизавета с Наденькой, и Липранди убедился, что сестра ничуть не преувеличила – племянница стала прехорошенькой. За ужином у Кусовых, как всегда, собралось немало народу – дальняя родня, приживалы, случайные гости. Надю посадили рядом с Иваном Петровичем, по другую руку от него сидела гостившая у Кусовых мадам Лаура Сикар – вдова одесского мецената, бывшего компаньона Кусовых, приехавшая в Петербург хлопотать о выдаче ей и ее детям дипломов на дворянское достоинство.

Илья Кусов по-старинному громко прочел молитву и размашисто перекрестился, после чего приступили к еде. Вслед за салатами подали блины, скоромного не было – стоял Великий пост. Лакей, видимо, хорошо знавший свое дело, каждые пять минут подливал Кусову наливки, тот, крякая от удовольствия, раз за разом опустошал стопку. Ужинавшие тихо переговаривались между собой, от этого в воздухе висело негромкое жужжание.

Липранди галантно ухаживал за своими соседками по столу. Зная, что муж мадам Сикар за девять лет до того пропал в море при загадочных обстоятельствах, он заговорил с ней по-французски:

– Мне пришлось встречать в Кишиневе вашего покойного супруга, мадам. Так никто и не выяснил, при каких обстоятельствах его корабль потерпел крушение?

Вдова печально возвела глаза к небу и ответила по-русски:

– Никто, месье Липранди.

Прошло больше четверти века с тех пор, как мадам Сикар покинула Францию и переселилась в Одессу. Она все еще не очень уверенно обращалась с русским языком, однако предпочитала разговаривать на нем – очевидно, ей казалось, что это в какой-то мере может способствовать получению дворянского достоинства Российской империи. Липранди тоже перешел на русский:

– Удивительного ума человек был супруг ваш Карл Яковлевич и таланты имел необыкновенные.

– Благодарю, месье. Сам Ришелье очень… как это… ценить мой Шарль.

Между тем лицо Кусова от выпитой наливки раскраснелось, нос побагровел.

– И куда ж ты, интересно, сегодня племянницу возила? – рыгнув, громко спросил он жену. – Все лукавишь, говорила, к модистке поедете, а сама ее, небось, опять к Загряжской повезла?

Окружающие притихли, с интересом ожидая перепалки между хозяином и хозяйкой. Однако Елизавета, получившая изысканное воспитание, сумела не показать, как задел ее грубый тон мужа. Перед тем, как ответить, она отрезала кусочек от лежавшего у нее на тарелке яблочного пирога и, изящно держа его на вилке, с улыбкой кивнула:

– Ты прав, Илюша, мы были с визитом у Екатерины Ивановны – поехали к ней от модистки. Она всегда так ласкова с Наденькой, просила ее нынче привезти, не могла же я ей отказать.

Кусов недовольно поморщился.

– Терпеть не могу эту старую сводницу!

– Смею сказать, Илюша, ты ошибаешься относительно Екатерины Ивановны, – мягко, словно говоря с неразумным дитятей, возразила его жена, – она очень милая дама, в ее салоне собирается самое достойное общество.

– И кто же? – кромсая блин, проворчал Кусов. – Федька Хитрово да Гончарова?

Наденька, отчаянно покраснев, опустила глаза, ее мать, наоборот, побледнела и встревоженно посмотрела на золовку, но та с достоинством, делавшим ей честь, лишь удивленно приподняла брови.

– Ты прав, мы их обоих там встретили, но что в этом плохого? Ты что-то имеешь против Гончаровой? Мне кажется, она очень мила. К тому же, ее недавно пожаловали во фрейлины, я решила, что Наденьке знакомство с ней будет полезно.

– Как же, очень это ей полезно! – Кусов резанул по блину, и из-под ножа брызнуло варенье. – Полезно с Федькой пококетничать, да послушать, что эта сплетница Гончарова расскажет. И, конечно, сестрица ее Пушкина тоже там была, а?

Терпение его супруги казалось беспредельным, она улыбнулась еще более ласково и покачала головой, в голосе ее зазвучала печаль:

– Нет, Илюша, ты же помнишь, что нынче пятница. Наталья Николаевна по пятницам никогда не выезжает. Это день смерти ее мужа, она проводит его одна и в печали.

Липранди оторвался от своей беседы с мадам Сикар и с удивлением посмотрел на супругов.

– Разве Наталья Николаевна теперь в Петербурге? – спросил он. – Ходил слух, что после гибели Пушкина она удалилась в имение родных под Калугой.

Кусов ударил по столу так, что стопка подпрыгнула и опрокинулась. Брызги наливки полетели во все стороны, лакей подскочил убрать, пока красная жидкость не растеклась по скатерти.

– Вернулась! – рявкнул купец. – Хотя надо бы ей до конца жизни в глуши сидеть, грехи замаливать.

Елизавета Кусова и тут осталась совершенно спокойной.

– Ты неправ, Илюша, совершенно неправ, как можно? Наталья Николаевна ни в чем не виновата, все несчастное стечение обстоятельств. И она до сих пор не выезжает в большой свет. Но ведь Загряжская ее тетка, как не бывать у нее?

– Я помню Пушкин, – вступила в беседу мадам Сикар, с ненавистью взглянув на блины, которые за время поста успели ей опротиветь, – в Одесса он жил наш Hôtel du Nord. Итальянская улица. Потом месье Рено его сманил свой отель. Плохой человек месье Рено.

Неожиданно Наденька, до того сидевшая виновато потупившись, подняла на Липранди свои большие черные глаза.

– Дядюшка, а правду ли говорят, что вы с Пушкиным в Кишиневе дружили?

Вопрос племянницы неожиданно воскресил в памяти Ивана Петровича сцены далекого прошлого. Пред мысленным взором его на миг предстала огромная гостиная в доме гречанки Пенелопы Полихрони, бежавшей с дочерью от константинопольской резни, кудрявый молодой повеса, с горящими глазами внимавший юной Калипсо, что приятным голосом напевала странную турецкую песню. Эта молоденькая гречанка чем-то походила на Томас-Розину, первую жену Липранди, но он никогда не мог понять чем – черты лица Розины были мелкими, милый носик, в отличие от огромного «клюва» Калипсо, радовал глаз, да и очарование ее обволакивало окружающих тонко, по-французски, а не по-турецки дико.

Сердце Ивана Петровича сдавила тоска – обеих, и Розину, и Калипсо, в расцвете лет забрала чахотка, может, общее предопределение и вызывало в нем всегда столь сильное ощущение их сходства? И кудрявого волокиты тоже больше нет на свете. Тряхнув головой, чтобы прогнать печальные воспоминания, он ответил Наде:

– Случалось, Пушкин ко мне захаживал, чтобы книги одолжить. У меня ведь библиотека огромная была, из Франции много вывез. Поболтать, вина выпить тоже любил.

– А что он вам говорил, дядюшка? – голос Наденьки задрожал от благоговения.

Иван Петрович пожал плечами.

– Да ничего особенного, все больше я ему рассказывал – о молдаванских обычаях, о себе. Хороший мальчонка был, с интересом умел слушать и привязался, кажется, ко мне, – он усмехнулся и пошутил: – Мы ведь одной крови, у обоих мавры в роду.

– Дядюшка, а правда… правда, что Сильвио из его рассказа – это про вас?

Как раз в это время за столом наступило затишье, слова Нади услышали, все головы повернулись к Липранди. Удивленный столь пристальным вниманием, он в недоумении пожал плечами.

– Не знаю, не читал. Кто это тебе рассказал?

– Это мне… – Наденька запнулась и растерянно покосилась на мать, – я… Ну, это нынче, когда мы с тетушкой у Загряжской были. Я случайно упомянула, что мы вскорости ждем дядю, и имя ваше назвала. Ну и… тогда мне рассказали.

– Тебя дядя спросил, кажется, кто рассказал, – раздраженно проговорила Екатерина Петровна, – что ж ты ему не ответила? Или уже не помнишь, с кем разговаривала?

Елизавета Кусова, видя смущение племянницы, вступилась за нее:

– Что ты, право, так сердишься, Катя? Народу много было, как ей всех упомнить? Кажется, это Федор Николаевич Хитрово нам сказал, он человек очень начитанный.

– Да, правда, – обрадовавшись поддержке тетушки, радостно воскликнула Наденька, которой лгать матери было неприятно, а сказать, что почти два часа проболтала с Хитрово в углу гостиной, – боязно, – Федор Николаевич очень удивился, что мы в родстве, он не знал. Сказал, что вы, дядечка, знаменитый человек, раз вас сам Пушкин описывал. Да неужто вы не читали «Выстрел»?

Возможно, Иван Петрович Липранди, известный среди современников своей отвагой, ученостью и острым умом, был несколько задет тем, что знаменит всего лишь по милости «мальчонки», когда-то с восторгом внимавшего его повествованиям, потому что ответ его прозвучал довольно сухо:

– Я только исторические книги и архивы читаю, всяких там романов, рассказов, стихов не понимаю, да и не люблю.

– А я люблю! – закричал Кусов и вновь ударил кулаком, да с такой силой на этот раз, что на пол, подскочив и перевернувшись, грохнулась стоявшая перед ним салатница, к счастью, уже почти пустая. – Эх! Гляжу я на черную шаль! Загубили!

Заплакав, он уткнулся лицом в стол. Все с тем же непревзойденным спокойствием Елизавета Кусова позвала слуг и велела отвести барина в его комнату. Пять человек с трудом подхватили под руки и подняли грузного Кусова. Он не сопротивлялся и продолжал горько рыдать. Когда хозяина вывели, и остальные тоже начали подниматься из-за стола, Екатерина Петровна Тухачевская, строго посмотрев на дочь, попросила брата:

– Ванюша, мне теперь же нужно поговорить с Надей, не затруднит ли тебя присутствовать при нашей беседе?

Спустя несколько минут Наденька, сидя в покоях матери и переводя взгляд с нее на дядю, упрямо твердила:

– Нет, маменька, нет! За Ростовцева не пойду, хоть убейте, не хочу!

Екатерина Петровна готова была заплакать. Пытаясь сохранить строгий вид, она убеждала дочь:

– Невеста ты незавидная, приданого всего-ничего, Вражское – имение бедное, и оно твоим братьям принадлежит, я не вправе их обделить. Хочешь старой девой остаться? А если и найдется бедняк, что тебя возьмет, то будешь потом всю жизнь, как я, белкой в колесе крутиться. Где ты еще такую партию, как Ростовцев, отыщешь? Если деньги есть, то и наряды будут, и заграницу поедешь, и голову в будущем не нужно будет ломать, куда и как детей пристроить.

– Не хочу, – повторила девушка, – без любви нельзя идти замуж, так тетя Лиза говорит.

– Я знаю, что ты ее любишь, я тоже ее люблю, она нам благодетельница. Будь у тебя богатое приданое, ты тоже могла бы о любви думать, а так… Пойми, у нас с тетей Лизой жизнь разная, она счастлива, живет в довольстве, не знает, что такое нищета, вот и говорит.

Лицо Нади стало таким, словно мать сморозила невероятную глупость.

– Ах, маменька, вы это всерьез? – недоверчиво спросила она. – Разве вы не видите, как тетя Лиза несчастна?

– С чего это ей быть несчастной, если у Кусовых богатства немеряно?

Неожиданно Наденька улыбнулась странной и горькой улыбкой, от которой лицо ее стало почти старчески мудрым.

– Тетя Лиза сказывала мне, что ее за Кусова из расчета отдали. Государь-император Александр любил у Кусовых обедать – ему нравилось, как у них кушанья готовят. Дедушка и бабушка Тухачевские, родители покойного папеньки и тети Лизы, решили, что они через Кусовых могут к государю в милость войти и получить для себя и сыновей грамоту на графское достоинство. Потому и отдали дочь за дядю Илью, сына Кусова. Тетя Лиза свою матушку любила и почитала, поверила, когда та сказала, что так для ее братьев нужно, согласилась. Но только грамоту Тухачевские все равно не получили, а тетя Лиза теперь несчастна. Говорит, лучше бы ее убили, чем так замуж отдавать.

Екатерина Петровна смутилась – от покойного мужа ей тоже доводилось слышать историю замужества его сестры.

– Несчастна, оттого что детей Бог не дал, – неуверенно возразила она.

– Замуж следует выходить за любимого, – ответила Надя с той наивной уверенностью, какую может породить только юность, – тогда и Бог смилостивится, даст детей.

– Вот как, – тон матери неожиданно стал язвительным, – так ведь тебе Хитрово предложения, кажется, пока не делал.

Щеки Нади заалели, на глазах выступили слезы, голова поникла.

– За Ростовцева не хочу идти, – прошептала она.

– А если Хитрово так и не сделает предложения, то что? – настаивала мать.

– Он говорил… говорил, что хочет меня видеть ежеминутно, ежечасно… он…

Екатерина Петровна возмущенно переглянулась с братом, до сих пор не сказавшим ни единого слова.

– Прежде, чем делать тебе такие авансы, ему следовало переговорить со мной. Больше я не позволю тебе с ним видеться. Я твоя мать и завтра же объявлю Ростовцеву, что принимаю его предложение.

– Вы смерти моей хотите, маменька.

Уткнувшись в ладони, Надя заплакала – по-детски громко, горько и безнадежно. Иван Петрович решил, что настала пора ему вмешаться.

– Слушай меня внимательно Надюша, – сурово начал он и продолжил не раньше, чем рыдания стихли, и племянница стала прислушиваться к его словам, – твоя матушка вправе распорядиться твоей судьбой, ты это знаешь. И не зря Бог дал родителям власть над их чадами – кто еще сумеет уберечь детей от их собственного неразумья? Не позже, чем завтра, я объяснюсь с Хитрово и выясню его намерения относительно тебя. Если они серьезны – пусть сделает предложение. Если нет, ты выйдешь за Ростовцева, а Хитрово запрещу тебя компрометировать. Если он меня знает, как говорит, то поймет, что я слов на ветер не бросаю.

Подняв на него еще мокрые от слез глаза, Надя неожиданно хихикнула.

– Кто ж теперь вас не знает, дядюшка? Пушкин ведь вас описал! А давеча у мадам Загряжской еще припомнили, как вы с бароном Бломом на дуэли дрались и его побили, а ведь он в шведской армии лучшим шпажистом был!

Липранди скрыл под усами улыбку.

– Было такое в молодые годы, – согласился он, – за то меня бретером сочли и бояться стали. Да я и теперь не изменился, возможно, господин Хитрово об этом тоже слышал.

О чем Липранди говорил с Федором Николаевичем Хитрово, осталось неизвестным, но спустя три дня Хитрово попросил у Екатерины Петровны Тухачевской руки ее дочери. Она сообщила ему размеры крохотного приданого, но он благородно отмахнулся – заверил, что женится из одной лишь любви к Надежде Александровне, а все остальное для него значения не имеет. День был по-весеннему теплый и солнечный, разрешив дочери прогуляться с женихом, Екатерина Петровна села за письмо к своему кузену Якову Ивановичу Ростовцеву. Она писала, что вынуждена отклонить предложение его племянника Ивана Ивановича Ростовцева, поскольку выбор ее дочери пал на Федора Николаевича Хитрово.

Вечером того же дня Яков Иванович осторожно сообщил племяннику о полученном отказе и прочел ему письмо. Иван слушал, хмуро глядя в сторону, на лице его не дрогнул ни один мускул, хотя внутри все бушевало. Отказа он никак не ожидал – дядя сообщил ему о благожелательном отношении к нему мадам Тухачевской.

«Послать Хитрово вызов. А причина? Ничего, придумаю»

Во время Польской кампании ему несколько раз приходилось драться на дуэли. Причины были обычные для молодых офицеров – выяснение отношений во время веселой пирушки, ссора за карточным столом или нежелание одного уступить другому дорогу. К счастью, все поединки закончились благополучно, не оставив следа ни на теле, ни на совести Ивана, поэтому спустя несколько лет он вряд ли смог бы точно сказать, что в каждом случае являлось предметом спора, и кто был зачинщиком. Хорошо запомнилась лишь одна дуэль – несостоявшаяся.

Тогда молодой князь Алешка Вадбольский, сын старшего брата матери Ивана, расхвастался, что Вадбольские ведут свой род от Рюрика и принадлежат к числу Мономаховичей (ветвь Рюриковичей, к которой принадлежал Мономах). В глубине души Иван всегда переживал из-за того, что не вправе носить титул деда по материнской линии. А ведь в нем было столько же от князей Вадбольских, сколько и в Алешке! В ответ на хвастовство двоюродного брата он презрительно заявил:

«Старинные фамилии давно уже захирели бы и сгинули, если б не воля великого царя Петра. Новые дворяне, возвеличены лишь благодаря собственным заслугам и согласно Табели о рангах, поэтому они гораздо полезней России, чем те, кто, подобно тебе, кичатся давно забытыми деяниями предков»

Алешка вскипел:

«Можно даровать чиновнику дворянскую грамоту, но нельзя привить ему понятия о чести. Дворянин, ведущий родословную от купцов, вполне способен совершить предательство, разве не было тому примеров?»

Намек был на Якова Ивановича Ростовцева, дядю Ивана. В страшные дни междуцарствия 1825 года Николай, наследник престола по завещанию умершего в Таганроге Александра Первого, был предупрежден юным прапорщиком Яковом Ростовцевым о том, что самому цесаревичу и его семье грозит смертельная опасность.

Никакой личной выгоды Яков не преследовал. Да и о какой выгоде могла идти речь? Императором Николай тогда еще не был, жизни его и его семьи висели на волоске, цесаревич находился меж двух огней – гвардией, возглавляемой губернатором Милорадовичем, жаждущим посадить на трон Константина, и тайными обществами, мечтавшими установить конституционную монархию.

О предательстве речи тоже не шло – никаких имен Яков не назвал, хотя знал многих, поскольку сам являлся членом тайного общества. Более того, имена всех членов Северного тайного общества задолго до восстания были известны губернатору Милорадовичу. Не желай губернатор использовать заговорщиков в своих целях против Николая, он давным-давно арестовал бы их и не допустил восстания. Слишком поздно опомнился губернатор Милорадович, за это и поплатился жизнью. Возможно, для него это было наилучшим исходом – взошедший на трон Николай Павлович отличался злопамятностью.

А юный Яков Ростовцев, будучи христианином и романтиком, всего лишь не желал кровопролития, подобного случившемуся во Франции в дни террора, только это и заставило его предупредить цесаревича. Тем не менее, в первые годы после декабрьского восстания отношение к нему в обществе было двояким – одни громко восхваляли его поступок, другие, считавшие себя либералами, между собой называли предателем. Иван в дни восстания находился в Пажеском корпусе и позже неоднократно слышал множество рассказов о событиях тех дней, но никогда не сомневался в чистоте помыслов дяди, которого с детства любил больше всех других родичей.

С Яковом его связывала тесная дружба, незнакомые часто принимали их за братьев – лицом и сложением оба пошли в Ивана Ивановича Ростовцева, отца Якова и деда Ивана, разница в возрасте между ними была невелика, всего восемь лет. Услышав от кузена столь незаслуженное оскорбление в адрес любимого дядюшки, он влепил ему пощечину, а в ответ схлопотал от Алешки такой удар в подбородок, что больно прикусил язык. Приятели их растащили, поединок был назначен, но не состоялся – уже приехав к месту дуэли, Алешка драться отказался.

«Если папенька узнает, что я с тобой дрался, – хмуро заявил он, – он меня убьет, или ему станет плохо. Извиняюсь за свои слова, я был неправ»

Это было немыслимо, другого после подобного извинения изгнали бы из полка и навеки заклеймили презрением, но только не князя Алексея Вадбольского – его поняли, ибо отвага Вадбольских и их преданность семье были общеизвестны. И теперь, припомнив тот случай, Иван с ожесточением думал:

«Алешке простили, потому что князь. Будь я князем, Надин Тухачевская наверняка предпочла бы меня, а не Хитрово. Но с Хитрово я еще сочтусь, я…»

– Что ты собираешься теперь делать? – прервал его размышления Яков Иванович.

– Не знаю, – Иван упорно смотрел в сторону.

Однако дядя понимал: любым способом необходимо утолить мучившую племянника жажду возмездия.

– Уже пошел слух, – бодро начал он, – будто Липранди, дядя мадемуазель Тухачевской, потребовал от Хитрово сатисфакции за то, что тот компрометирует его племянницу. Хитрово драться с Липранди не решился, предпочел сделать девице Тухачевской предложение. Так пусть все думают, что ты сам от мадемуазель Тухачевской отказался, поскольку не пожелал давать свое имя скомпрометировавшей себя барышне. Хитрово в любом случае станет объектом насмешек – не очень-то почетно жениться под дулом пистолета. И стоит ли тебе в такой ситуации выяснять с ним отношения? Показывать, что тебя отвергли, и ты сводишь счеты со счастливым соперником? Подумай над моими словами.

Не зря Якова Ивановича Ростовцева считали одним умнейших людей своего времени, он умел находить нужные слова и убеждать. Подумав, Иван вынужден был признать, что логика дяди безупречна – в глазах людей лучше выглядеть отвергнувшим, чем отвергнутым.

– Хорошо, подумаю. Только не знаю… не могу понять, что мне теперь делать.

Во взгляде Якова Ивановича мелькнуло облегчение – его доводы были услышаны, дуэли не будет. Тон его стал еще бодрее:

– Ах, Ванюша, занятий на свете видимо-невидимо, что ты, право! Съезди в свои имения, посмотри, как идут дела. Нынче указ готовится – по всей стране обязательно картофель приказано высаживать. Только народ боится – прежде многие неправильно с картофелем обращались, травились. Я полагаю, на первых порах помещикам нужно своим крестьянам самолично все разъяснять, а то ведь и до волнений недолго.

– Мои волноваться не станут, – равнодушно возразил Иван, вспомнив о полученном на днях письме, он вытащил из кармана слегка помятый конверт и протянул, дяде, – вот, кстати, мне управляющий отчет прислал, тут и про картофель, кажется. Я в этом не особо разбираюсь.

Пробежав глазами, Яков Иванович одобрительно кивнул:

– Что ж, прекрасно. У тебя, оказываются, уже третий год картофель выращивают. Управляющий пишет, что крестьяне картофельную муку делают и супы картофелем сдабривают. Утверждает, правда, что вручную нужно сажать, поэтому много не посадишь. Ну, это он неправ, в Европе уже приноровились.

Пожав плечами, Иван сунул письмо обратно в карман.

– Раз указ готовится, то я напишу ему, чтобы посевы увеличили. Он хорошо справляется, сумеет все крестьянам разъяснить, так что мне и ни к чему туда ехать.

– Экий ты ленивый, Ванюша! Ну, навести матушку в Москве, в Европу съезди, в конце концов.

Иван испустил тяжелый вздох.

– Хорошо, поеду, – недовольно сказал он, – хотя не люблю я этих поездок, ей-богу.