Читать книгу Потомки королевы - Галина Тер-Микаэлян - Страница 6

Утром Надежда не вышла, как обычно, прогуляться по берегу Оос, не видно ее было и в питьевом павильоне Тринкхалле. Иван специально прошелся во второй раз до аббатства Лихтенталь – посмотреть, не сидит ли она с книгой у фонтана.

Поиски оказались тщетны, Надежды нигде не было, а на любимом ее месте сидел с газетой старый князь Василий Сергеевич Трубецкой. Иван поклонился, хотя не был уверен, что князь его помнит, однако тот улыбнулся и протянул руку.

– Господин Ростовцев, приятно вас видеть.

– Мне тоже, ваше сиятельство. Не думал, что вы запомнили мое имя.

– Ну как же! Садитесь, поговорите со стариком, если не скучно. Я приметил вас, еще когда сын Александр привозил приятелей ко мне в имение. Когда же это примерно было? – он сморщил лоб.

– В тридцать втором, ваше сиятельство, по возвращении из Польской кампании.

– Теперь вспоминаю. Вы тогда рано уехали, сразу после обеда, – в голосе князя слышался упрек.

– Давали бал, а я мучился раной в ноге и не хотел омрачать друзьям праздник видом своих страданий, – пояснил Иван, несколько удивленный этим выговором, полученным спустя восемь лет.

– Да-да, раны в ногах иногда плохо заживают. Как вы теперь? Воды помогли?

– Почти здоров, ваше сиятельство.

– Ну, рад слышать. Надеюсь, мне тоже помогут, печень разболелась, – старик слегка поморщился, – а я еще тогда, как услышал вашу фамилию, думал позже вас расспросить, а вы уже уехали. Полковник Илья Иванович Ростовцев, что погиб в двадцать восьмом при штурме Кюстенджи, ведь ваш родственник?

– Родной дядя, ваше сиятельство.

– Мы с ним вместе всю турецкую войну прошли, отважный был человек. Много мне о своей молодой жене рассказывал, вот я и хотел вас расспросить.

– Александра Михайловна скончалась на следующий год после гибели дяди, их сыну, тоже Илье, теперь двенадцатый год, он в Пажеском корпусе.

– Двенадцатый? Так он и не помнит родителей, – лицо князя омрачилось, – тяжело с младенческих лет сиротой остаться. Но еще тяжелей, когда нам старикам приходится детей хоронить. Я вчера от сына Сержа письмо с Кавказа получил – ранен в битве при Валерике. Специально с курьерской почтой отослал, чтобы я раньше других получил и знал, что он жив. Хороший он у меня мальчик, хотя и великий проказник.

– Главное, что жив, а там, Бог даст, все образуется, ваше сиятельство, – сказал Иван, чтобы утешить старика.

– Пишет, бой был жестокий, их трое приятелей рядом стояло, – продолжал князь, все еще находившийся под впечатлением письма от сына, – затишье наступило, они немного поболтали, а потом вдруг опять стрельба. Вольдемара Лихарева пуля на месте сразила, насмерть. Вы Лихарева не знавали?

Фамилия показалась Ивану знакомой, но почему-то вдруг вылетело из головы, где он ее слышал.

– Знакомое имя, ваше сиятельство, но теперь никак не могу припомнить.

– Третий приятель их, поручик Лермонтов, уцелел. Вот как, каждому Бог свое предназначил. Вы о Лермонтове не слышали? Рифмоплет.

– Нет, ваше сиятельство, я больше серьезные книги читаю.

– Да, вот так-то. Моего Сержа ранило, а ведь тоже могло убить, – голова князя вдруг затряслась, и он неожиданно сердито взглянул на Ивана, – вы супругу-то его Екатерину Петровну здесь на водах часом не встречали?

Иван возблагодарил Бога за то, что Надежда накануне ввела его в курс отношений между старым князем и его невесткой, поэтому постарался сделать как можно более равнодушное лицо.

– Нет, ваше сиятельство, не имел чести быть представленным ее сиятельству.

Однако притворяться у него всегда получалось плохо, старый князь понял, что ему известно о скандальном браке князя Сергея Трубецкого. Пожевав губами, он неожиданно сменил тему и указал на лежавшую рядом с ним на скамье газету:

– Великое дело – телеграф. Как вы думаете, господин Ростовцев? Вчера только Луи Наполеон высадился в Булони, чтобы поднять мятеж, а нынче мы уже об этом читаем в газете. Да-с. Рад был вас встретить, господин Ростовцев, будете в Петербурге, прошу пожаловать ко мне.

Расставшись с князем, Иван еще немного побродил по берегу реки и отправился на процедуры. А когда, так и не встретив нигде Надежды, вернулся домой, в душе его уже созрело решение. Приказав принести перо и бумагу, он сел писать матери.

«… и хочу обрадовать вас, маменька, что нога моя уже совсем не болит, поэтому захотелось мне немного восполнить то, чего я недополучил за последние годы. Хочу немного развлечься, съездить в Милан и взглянуть на новое чудо, железную дорогу. Потом, может, побываю в Риме и Флоренции. Как только приеду в Россию, так сразу займусь делами сестрицы…»

После обеда начал накрапывать мелкий дождь, но позже распогодилось, вновь выглянуло солнце, и Иван отправился в курзал, где в этот вечер давал концерт австрийский пианист Сигизмунд Тальберг. Виртуозная техника артиста мало его интересовала, он надеялся встретить Надежду и сообщить ей о своем решении – быть с ней до конца жизни, что бы им в этом ни препятствовало. Однако и в зале Надежды не было.

Увидев княгиню Гагарину, входившую в сопровождении своего зятя Льва Шостака, Иван подошел к ним поздороваться. Мария Андреевна приветливо ему улыбнулась, на вопрос о здоровье домашних ответила:

– Слава Богу, все здоровы, только у сестрицы Кати слегка болит готова, поэтому она нынче не захотела прийти. Наденька тоже жаловалась на усталость, но я подозреваю, что она предпочла игре господина Тальберга роман господина Гюго.

– А мой дражайший кузен Андре, как всегда, предпочел казино, – весело заметил Шостак, – однако же музыкант сейчас выйдет, надо занять свои места.

Концерт закончился поздно. Проводив княгиню и ее зятя, Иван обошел дом, чтобы увидеть выходившее в сад окно Надежды. Оно было темным, значит, устав читать, она уснула. Постояв немного, он повернулся, чтобы уйти, но в это время до его слуха донесся тихий плач.

Под раскидистой кроной дерева, прижавшись к толстому стволу сдавленно рыдала женщина, сквозь просветы ветвей тусклый лунный свет озарял светлое платье. Иван подошел ближе, услышав хруст ветвей под его ногами, женщина испуганно оглянулась. Он узнал Екатерину Шостак и растерянно поклонился.

– Добрый вечер, Екатерина Андреевна, я… я случайно проходил мимо и услышал… Простите, ради бога, я могу вам чем-то помочь?

Всхлипнув и зажав рот рукой, она смотрела на него заплаканными глазами, лицо ее было искажено от горя.

– Он… погиб. Вольдемар Лихарев, мой первый муж. Я сегодня только узнала.

«Как же я не вспомнил, когда князь Трубецкой мне назвал фамилию? – пронеслось в голове у Ивана. – Ее первый муж Владимир Лихарев, конечно же!»

– От души сожалею, Екатерина Андреевна, поверьте. Мне сегодня сообщил об этом князь Трубецкой, его сын Сергей тоже был там ранен.

– Ах, Иван Иванович, как тяжело, как тяжело! Я должна скрывать свое горе, от всех, даже от Маши. А Лев… он добрый человек, но он не поймет. Когда Лев просил моей руки, то спрашивал, чувствую ли я еще что-нибудь к первому своему мужу. Я засмеялась, сказала, что даже не помню его лица. «Ты права, что навсегда выкинула его из своего сердца, там не должно быть места для того, кто предал своего императора» Так мне сказал Лев. Мой муж превыше всего на свете ценит преданность императору.

Губы ее, некрасиво искривившись, задрожали, пытаясь сдержать рыдания, она закрыла лицо руками.

– Екатерина Андреевна, – мягко проговорил Иван, – вы всегда найдете во мне самого преданного друга. Не в моих силах помочь вам, но я готов выслушать вас и разделить вашу боль. Не таитесь, иногда человеку нужно высказаться, чтобы горе не задушило его.

– Вы правы, благодарю вас, – уронив руки, она беспомощно смотрела на него припухшими заплаканными глазами, – я всегда помнила Вольдемара, ничего не забыла. После свадьбы мы уехали в имение его матери, и Вольдемар предложил пригласить Машу с мужем Иосифом. Теперь я понимаю: у Вольдемара с Иосифом Поджио были те тайные дела, из-за которых потом наши жизни разбились вдребезги. Но тогда… Боже, как же мы с Машей были счастливы! Молоды, опять обе вместе – мы с ней ведь с детства не разлучались, и замуж вышли почти одновременно, – с нами наши любимые мужья, у каждой из нас дитя под сердцем. Смех, шутки, веселье. Потом все сразу… Когда приехали фельдъегеря, Иосифа не было дома. Обыск, забрали какие-то документы, Вольдемара вывели на крыльцо, мы с Машей бежали следом – раздетые, с высокими животами. Его уводили, а он кричал нам, чтобы мы ушли в дом, холодно. Отец настоял на разводе – сказал, что так будет лучше для наших с Машей сыновей. Ложь – мой сын лишен всех дворянских прав. Иосифу с Вольдемаром даже не сообщили о разводе, они много лет ждали, что мы с Машей приедем к ним в Сибирь, а когда узнали… Это уничтожило их. Смотрите.

Вытащив из кармана миниатюру, Екатерина протянула ее Ивану. В свете луны он с трудом разглядел черты – милое женское лицо. Совсем юное. Чутьем угадал – это ее портрет.

– Прекрасный портрет, – возвращая его, галантно заметил он, – хотя сам оригинал намного прекрасней.

Не обратив внимания на комплемент, она прижала миниатюру к сердцу.

– За мгновение до того, как его убили, он показывал эту миниатюру своему другу Мишелю Лермонтову, говорил ему обо мне. Так мне написали. Умер с моим портретом в руке и с моим именем на устах, а я… Я забыла его. Думала, что счастлива со Львом – ведь от так ласков со мной, так заботлив. Потому и не могу сейчас рассказать обо всем Маше – она никогда не была счастлива с князем Гагариным, у нее до сих пор душа болит за Поджио. Если бы государь разрешил, она немедленно уехала бы к нему. Как мне ей сообщить о смерти Вольдемара?

Иван сочувственно покачал головой.

– И не говорите пока, соберитесь с силами. Когда их у вас станет достаточно, чтобы выдержать и свою, и ее боль, тогда скажете.

– Вы правы, – Екатерина слабо улыбнулась и отерла последние слезы батистовым платочком, – как мудро вы говорите, Иван Иванович! Спасибо, мне стало легче после разговора с вами. Я рада, что Бог послал мне такого утешителя, как вы.

– Для меня большая честь стать вашим другом, Екатерина Андреевна.

Теперь она смотрела на него очень пристально.

– Долг дружбы обязывает. Скажите, Иван Иванович, не могу ли и я в свою очередь вам чем-то помочь?

Вспомнив о Надежде, он криво усмехнулся и тяжело вздохнул.

– Боюсь, что нет, Екатерина Андреевна. Бывает так, что помочь человеку может один лишь Бог.

– Вы так думаете? – странным тоном протянула она. – Что ж, вам виднее. В таком случае, не могли бы вы оказать мне еще одну услугу, последнюю?

– Я в вашем распоряжении, Екатерина Андреевна.

– Стало прохладно, но мне не хочется теперь возвращаться в дом. Не могли бы вы принести мне мою шаль? Я заходила в угловую комнату взять книгу и оставила ее там на стуле.

– С удовольствием принесу, только объясните, как пройти в угловую комнату.

– О, это легко. Как войдете в боковую дверь, поднимитесь по лестнице, потом сразу направо и до конца коридора. Да, кстати, в угловую комнату редко заходят, прислуга ее запирает, возьмите ключ.

Немного недоумевая, Иван взял с ее ладони изящной формы ключик и отправился за шалью. Поднялся по лестнице и, подойдя к указанной ему двери, сунул ключ в замочную скважину. Ключ повернулся без труда, дверь распахнулась. Иван застыл на пороге – Надежда и Джордж Гордон сплелись в страстном объятии, и не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, чем они занимаются.

Легкий стук открывшейся двери напомнил любовникам о реальности. В полной растерянности они молча смотрели на нарушившего их идиллию нежданного гостя. Резко повернувшись на каблуках, Иван вновь причинил боль ноге, но не обратил на это внимания – душевная боль его в этот миг была намного сильней. Прихрамывая, он вновь спустился в сад и остановился возле неподвижно стоявшей у дерева Екатерины.

– Вы все знали? – голос его прозвучал глухо.

– Разумеется. И не я одна.

Отвернувшись от нее, он пошел прочь, чувствуя, как откуда-то из глубины медленно поднимается стыд, смешанный с яростью, и долго бродил, пока ноги сами не привели его к отелю Hollandischer Hof. Сонный слуга Андрея Шостака попытался было возразить, что «их благородие недавно вернулся из игрального дома и уснул, будить никак нельзя», но Иван резко отодвинул его и вошел в спальню, где сладко похрапывал его приятель.

Казино закрывалось в полночь, а было лишь около часу ночи, поэтому Андрей только-только начал видеть сладкие сны, когда его энергично потрясли за плечо – возможно, несколько грубее, чем предписывалось правилами вежливости.

– Вставай, Андрей, срочное дело.

– Что, а? – он резко подскочил, протирая глаза.

– Хочу получить сатисфакцию, кроме тебя у меня здесь нет никого, кто передал бы мой вызов.

К кодексу чести относились в высшей степени серьезно, поэтому Андрей Шостак немедленно очнулся, сел на кровати и даже сделал попытку оправить нечто не очень чистое и кое-где порванное, заменявшее ему, по-видимому, ночную сорочку.

– Понятно, – важно проговорил он, – где и когда ты хочешь драться?

– Завтра. Вернее, уже нынче, на заре.

– Нынче? – окончательно проснувшись, Андрей решительно мотнул головой. – Ты шутишь, Иван, это не ссора в полку где все дела на месте решаются. В мирное время порядки другие, ты сам это прекрасно знаешь. Нужно отыскать твоего противника, чтобы передать ему вызов, – он начал загибать пальцы, – это раз. Договориться с секундантами, это два. А потом, возможно, ему, да и тебе тоже потребуется время, чтобы оставить распоряжения на случай, извини, неудачного исхода. Даже одного дня может не хватить.

Лицо Ивана стало угрюмым.

– Хорошо, действуй по правилам, но следующее утро – крайний срок.

– Да, кстати, – спохватился Шостак, – с кем ты хочешь драться?

– С лордом Гордоном. Это все.

Шостак сконфуженно почесал затылок.

– Погоди, погоди, я ведь должен назвать ему причину? Или нет?

– Не думаю, чтобы он стал спрашивать, – сквозь зубы процедил Иван.

И оказался прав: лорд Гордон действительно не стал ни о чем спрашивать, поскольку был не столь глуп, чтобы не связать вызов с неожиданным появлением русского в комнате, где они с прелестной мадам Надин предавались приятному времяпровождению. Больше всего он боялся, как бы правда не достигла ушей его пребывавшей в Эдинбурге невесты.