Читать книгу Потомки королевы - Галина Тер-Микаэлян - Страница 3

За несколько лет до описываемых событий Вера Николаевна Ростовцева, жена Якова Ивановича, после смерти дочерей ездила на богомолье и, будучи в Москве, сдружилась с матерью Ивана, настоятельницей Никитского монастыря. Незадолго до приезда сына мать Агния, в миру Александра Петровна Ростовцева, в девичестве княжна Вадбольская, получила письмо, в котором Вера Николаевна деликатно сообщала ей об «особых обстоятельствах» делавших, желательным удаление Ивана из столицы.

«…. Поведение мадам Тухачевской представляется нам крайне непорядочным. Она могла бы отказать Ване в руке своей дочери сразу, но в течение многих дней притворялась, будто собирается принять его предложение. А в это время ее дочь почти открыто поощряла ухаживания господина Хитрово, который до вмешательства дяди этой девицы и не помышлял о браке. И хотя Яков почти убедил Ванюшу, что подобные люди не стоят того, чтобы уделять им внимание и тратить на них время, но все же лучше, если в течение нескольких месяцев Вани не будет в Петербурге – любое слово, любой намек может вызвать в душе его вспышку гнева и привести к столкновению…»

Встретив сына, Александра Петровна не стала его ни о чем расспрашивать – захочет, так сам скажет. Но Иван ничего матери рассказывать не стал, хотя навещал ее ежедневно – он остановился в доме двоюродного дяди рядом с Никитским монастырем.

– Ты бы, Ванюша, развлекся, еще сезон театров не закончился, на гулянье на Кузнецкий съезди, – жизнерадостным тоном говорила она, – ко мне на днях Голицына заезжала, спрашивала, отчего ты к ним обедать никак не едешь. Да и Вадбольские обижаются – Ваня, говорят, от петербургской жизни совсем загордился, родных забыл. Смотри, скоро лето, все по деревням разъедутся, скучно в Москве будет.

– Не хочу никуда идти, маменька, – угрюмо отвечал он, – и видеть тоже никого не желаю, только вас.

Мать гладила его по голове, про себя вздыхала, понимая, что сыну в душе, видно, совсем скверно, но старалась бодро улыбаться.

– Да я-то, Ванюша, с тобой тоже вовек бы не разлучалась, только, когда делами занята, не хочу, чтобы ты скучал. Дел у меня сейчас, сам видишь, немало.

– И что у вас всегда за дела, маменька?

– Ты слышал, наверное, Ванюша, что после изгнания французов государь Александр Павлович повелел возвести в Москве на Воробьевых горах церковь во имя Спасителя Христа?

– Как не слышать, маменька, об этом и в газете писали – двадцать лет прошло, деньги все растрачены, а храма нет, как и не было. Сам государь Николай Павлович разбирался, одних оштрафовал, других сослал.

– Ну, Бог им судья, – Александра Петровна со вздохом перекрестилась, – наша семья тоже немало храму пожертвовала, но на Воробьевых, говорят, почва плохая была для строительства. Теперь по указу государя храм во имя Спасителя Христа на месте Алексеевского женского монастыря заложили, а саму обитель к Крестовоздвиженской церкви перенесли, что в Красном селе. Место безлюдное, сестрам там нелегко. Самых старых и немощных из Алексеевского другие обители, и моя тоже, решили к себе принять. Да и сестрам на новом месте в Красном селе нужно помочь обустроиться – негоже, чтобы несправедливо ввергнутые в тяготы, они от обиды стали храму во имя Спасителя проклятья слать. Так что хлопотать приходится с утра до ночи.

– Напишу управляющему, чтобы семян картофеля в обитель прислал, – сказал Иван, вспомнив, что говорил дядя, – пусть огороды засевают. Если год будет урожайный, то к осени еще и несколько пудов муки велю прислать.

– Вот спасибо, Ванюша, – улыбнулась она, продолжая незаметно с тревогой вглядываться в его лицо, – Бог тебя наградит за доброту. Как твоя нога теперь?

– Не тревожьте себя этим, маменька.

– Вижу, что болит. Знаешь, а поезжай-ка ты на воды. Съездишь, ногу свою подлечишь, и сам окрепнешь – очень уж ты осунулся, как бы не заболел.

Внезапно Ивана охватило раздражение – его отец умер от чахотки, и мать постоянно тревожилась, как бы болезнь не передалась ему по наследству.

– Не тревожьтесь, маменька, – повторил он.

«Лучше уж чахотка, чем эта разъедающая изнутри тоска. Господи, дай силы забыть!»

В один из дней, когда Иван был у матери, навестить ее заехали давнишняя приятельница княгиня Надежда Федоровна Святополк-Четвертинская и ее брат князь Федор Федорович Гагарин. Последний в юные года до безумия влюблен был в княжну Вадбольскую, но она предпочла ему отца Ивана. И теперь Иван, хорошо знакомый с Гагариным по Польской кампании, неожиданно перехватил его ласковый взгляд, устремленный на Александру Петровну, и догадался:

«А ведь князь до сих пор любит матушку, недаром так и не женился! Наверное, грех быть влюбленным в ту, что посвятила себя Богу, но разве властен человек в своих чувствах?»

До выхода своего в отставку в 1835 году князь Гагарин за храбрость свою стал среди офицеров чем-то вроде живой легенды, при всем при том о нем ходило множество анекдотов, которые не рассказывают при дамах. Так однажды при взятии вражеского редута он проявил беспримерную отчаянность, бросившись под пули, за что был повышен в звании, а уже через неделю появился в компании непотребных женщин и прилюдно творил такие непристойности, что сам Великий князь Константин Павлович велел его разжаловать. Теперь же Иван внезапно почувствовал к этому немолодому уже человеку с добродушным испитым лицом и лысым черепом некоторую жалость.

Князь Федор Федорович, не имевший собственной семьи, жил у другой своей замужней сестры – Веры Федоровны Вяземской. Теперь Вера Федоровна и ее муж повезли тяжело больную дочь на воды, и, естественно, разговор прежде всего пошел об этом.

– Сестра из Баден-Бадена письмо прислала, просит Бога молить, чтобы воды Наденьке помогли, – вздыхая, говорила Надежда Федоровна.

Иван невольно вздрогнул – от имени «Наденька» в душе проснулась утихшая на время боль. Александра Петровна сочувственно покачала головой:

– Говорят, воды неплохо помогают, будем надеяться и молиться.

– Я уже три молебна заказала, – продолжала Святополк-Четвертинская, – жалко девочку, только восемнадцать исполнилось. Параша, их старшая, тоже в эти годы умерла. Матушке в Петербург я даже пока не сообщила, врач не разрешает ее тревожить.

Прасковье Юрьевне, матери Веры Федоровны и Надежды Федоровны, было уже семьдесят восемь, Александра Петровна понимающе кивнула.

– Как здоровье Прасковьи Юрьевны? – спросила она, взглянув на князя, который, как ей было известно, на днях вернулся из Петербурга.

– Когда я уезжал из Петербурга, матушка была в добром здравии, – ответил Гагарин, – только голова часто кружится. За ней повсюду горничная ходит, следит, чтобы, не дай Бог, не упала. А так – все помнит, – он широко улыбнулся, показав два уцелевших передних зуба, – просила привет вам передать и наилучшие пожелания. Обижается, что редко пишите.

– Благодарствую и принимаю упрек, нынче же отпишу. А как поживает Клеопатра Ильинична? Вы ведь, небось, не преминули навестить ее в Полюстрово?

Их общая старинная приятельница княгиня Клеопатра Ильинична Лобанова-Ростовская, разъехавшись с мужем, проматывала остатки своего состояния в принадлежавшем племянникам имении Полюстрово, ведя жизнь, более свойственную одинокому холостяку, нежели даме почтенного возраста. Любимым занятием ее была охота, говорили даже, что она в одиночку ходит с рогатиной на медведя. Выезды на охоту чередовались в ее доме с буйными застольями, посему князь Гагарин, бывая в Петербурге, навещал Лобанову-Ростовскую с превеликим удовольствием. И теперь вопрос Александры Петровны вызвал на его лице веселую ухмылку.

– Клеопатра Ильинична уверяет всех, что долго не протянет, – сообщил он без всякого, впрочем, сожаления, – печень шалит. Врач советовал отказаться от излишеств, но она его выставила за дверь. Кстати, супруг ее из-за границы вернулся – примириться желает.

Сестра его возмущенно всплеснула руками:

– Князь вернулся? Почему же ты, Федя, мне ничего не сказал?

– Забыл, – Гагарин равнодушно пожал плечами, – да тебе-то что? Вернулся и вернулся, я его мельком видел – давеча он явился к Клеопатре, когда мы у нее собрались, а она тут же велела ему убираться вон. Тогда она уже солидно… гм… приняла горячительного, – он смущенно покосился на Александру Петровну, – так что после его ухода еще долго громко возмущалась, кричала, что денег он от нее не получит.

– Да ведь у нее денег нет, она себя уж лет десять, как банкротом объявила, – удивилась Святополк-Четвертинская.

Князь пожал плечами.

– Ты странные вопросы задаешь, Надин, откуда мне знать? Может, не все растратила из того миллиона, что ей Военное министерство за дом со львами на Исаакиевской площади заплатило, а супруг проведал. Иначе с чего бы ему вдруг являться? Наверное, опять какой-то раритет для своей коллекции выискал.

Иван, до сих пор не принимавший участие в разговоре, неожиданно заинтересовался:

– Князь Лобанов-Ростовский – коллекционер?

Александра Петровна, довольная тем, что сын наконец оживился и вышел из своей скорлупы, улыбнулась, но князь равнодушно пожал плечами:

– Постоянно что-то собирает. Честно говоря, я Сашку Лобанова-Ростовского не выношу еще с тех пор, как мы с ним в Кавалергардском полку служили, да и он ко мне особой приязни не питает. Два раза стреляться собирались – начальство не допустило. Теперь жалею, нужно было все же его проучить.

– Князь, – кротко упрекнула его Александра Петровна, и он, покраснев, тут же виновато потупился:

– Прошу простить, забылся.

– Ты неисправим, Федя, – лицо Святополк-Четвертинской стало недовольным, и Александра Петровна поспешила сгладить неловкость:

– Не выпить ли нам чаю? – она позвала прислужницу, попросив ее поставить самовар, а Гагарин сразу оживился:

– Не осталось ли у вас той наливки, что я пробовал в прошлый раз?

Подали чай, Александра Петровна достала из висевшего на стене шкафчика сливовую наливку. Ивану она показалась некрепкой, но князь после первой же рюмки с наслаждением крякнул, раскраснелся, глаза его заблестели. Он уже открыл было рот, но Надежда Федоровна, зная, что брат под хмельком может болтать без умолку, поспешила его опередить:

– У меня, Сашенька, к тебе просьба (в узком дружеском кругу княгиня Святополк-Четвертинская, как в юности, продолжала называть мать-настоятельницу Никитского монастыря Сашенькой). Может, и необычная немного. Доктор Гааз теперь за купца Загибенина хлопочет, хочется ему посодействовать, он ведь мою Наташеньку буквально у смерти вырвал, когда она в горячке лежала.

Александра Петровна нахмурилась.

– Загибенин. Знакомая фамилия.

В Москве хорошо помнили, что купец Загибенин в свое время сожительствовал с бежавшей от мужа замужней дамой. После того, как родственники дамы отыскали ее и со скандалом принудили порвать с любовником, Загибенин уехал в Петербург и женился на актрисе Самойловой. Поэтому Надежда Федоровна немного смутилась, назвав его имя, князь Гагарин широко ухмыльнулся и бесцеремонно подлил себе еще наливки. Иван же, не интересовавшийся сплетнями, к тому же никогда подолгу не гостивший в Москве, остался равнодушен.

– Человек этот Загибенин в сущности неплохой, – словно оправдываясь, стала объяснять княгиня, – доктор Гааз, как ты знаешь, очень обеспокоен положением ссыльных, считает, что кандалы, какими их сковывают, тяжелы и калечат ноги. Он даже изобрел свои собственные кандалы и целую неделю в них проходил, чтобы узнать, каково будет каторжнику. Загибенин к этому начинанию доктора проникся большим сочувствием – прислал мастеров, средства выделил. Естественно, Гааз желал бы и ему помочь, тем более, что дело доброе.

– Да ты говори, Надин, – добродушно улыбнулась Александра Петровна, – можно подумать, что я не знаю доктора Гааза! Он с его святой душой всегда и всем готов помочь, но дурному делу не поспособствует.

– Та дама, – княгиня выдержала многозначительную паузу, – имела от Загибенина сына. Он хотел позаботиться о мальчике, но она тайно от него определила ребенка в воспитательный дом. Теперь Загибенин хочет отыскать его, наводит справки. Сестры Никитского монастыря часто оказывают помощь в сиротских приютах и воспитательных домах, если тебе что-то удастся узнать…

– Постараюсь, конечно, – вздохнула Александра Петровна, – но три года прошло, вряд ли удастся отыскать. Может, конечно, были приметы, но про них только мать знает.

– Ах, та дама, – княгиня брезгливо поморщилась, – не хочу называть ее имени…

– Подумаешь, секрет! – прервал ее брат, которого уже здорово развезло. – Чай, она не королева. Мадам Карниолина-Пинская – всего лишь внебрачная дочь актрисы Семеновой и дальнего нашего родича князя Гагарина.

– Князь, – оборвала его Александра Петровна, на этот раз очень сурово, – не стану напоминать вам о том, что достойно дворянина, а что нет.

Сконфуженный князь умолк. Заговорили о строительстве храма Спасителя и нуждах выселенных с насиженного места сестер Алексеевского монастыря. Князь Гагарин и княгиня Святополк-Четвертинская обещали прислать в новый монастырь муки и зерна.

– Скажу управляющему, чтобы еще ячменя пудов пять прислал, – виновато косясь на Александру Петровну, сказал князь, всей душой желавший заслужить ее прощение.

Иван же вдруг припомнил прокурора Карниолина-Пинского, однажды заехавшего к Якову Ивановичу по какому-то делу. Прокурор был невысок, слегка сутулился, а острый взгляд и тихий ровный голос его почему-то навевали мысль об инквизиции. Подумав о женщине, связанной с ним брачными узами, Иван невольно вздрогнул. Гости вскоре уехали, он тоже хотел попрощаться – видел, что у матери много дел. Но Александра Петровна усадила его рядом с собой на диван и взяла за руку.

– Я все думаю о девочке Вяземских, Ванюша. Жалко, ох, как жалко! Не будет она жить, чахотку водами не вылечить. Вот и папеньку твоего эта болезнь у меня забрала, – на глазах ее выступили слезы и потекли по щекам, – а у тебя его конституция. Очень уж ты бледен в последнее время, я все думаю, думаю, и нет мне покоя. Надо бы тебе на воды съездить.

Иван не помнил отца и не мог разделять ее горя, но он боялся слез, поэтому поспешно сказал:

– Ежели вы так хотите, маменька, я хоть сейчас поеду на воды, хотя чувствую себя превосходно. Только вы не расстраивайте себя.

Лицо его было спокойно, но зоркий материнский взгляд приметил, как дрогнули губы сына. И сердце ее сжалось – правду писал деверь Яков: душу Вани грызет тоска, а от тоски люди прежде всего и чахнут.

В начале июля Александра Петровна в один день получила три письма – от сына из Баден-Бадена, от дочери Надежды, и от старшей сестры Елизаветы Петровны Вадбольской, живущей в Ярославле. С дочерью они более тринадцати лет не поддерживали отношений – та была обижена на всех своих родственников за то, что препятствовали ее браку с Егором Макаровым. Даже о рождении у Нади детей мать узнавала от Елизаветы Петровны, – та повсюду имела обширные связи и была знакома чуть ли не со всеми в губернии. И, если уж Надя решилась написать матери, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее. Дрожащими руками надорвав конверт, Александра Петровна вытащила из него даже не письмо – коротенькую записку:

«Сообщаю, что муж мой Егор Карпович Макаров умер два месяца назад»

И все – ни приветствий, ни поклонов. Александра Петровна поспешно вскрыла письмо сестры:

«… После смерти мужа Нади находится в ужасном положении. Уже известно, что Макарова прикончил крепостной кучер, чью невесту он обесчестил. Кучер забил его кнутом, когда вез в гости в соседнее имение, и скрылся, так его и не нашли. Дела у Нади весьма запутаны, имение заложено, кредиторы мужа не дают покоя. Мой поверенный сумел выяснить, что ей нужно около сорока тысяч, чтобы привести дела в порядок и сохранить дом для своих детей. Я написала ей, предложила помощь, но она даже не ответила. Боюсь, что и тебе не ответит, ты знаешь, она всегда была с норовом. Может, удастся помочь через Ванюшу, с братом она не ссорилась, он к ней, кажется, несколько лет назад даже заезжал…»

Отложив письмо, Александра Петровна задумалась, потом взялась за письмо сына.

«… третьего дня приехал и остановился в Hotel de l’Europe, так что ежели Вы, маменька, захотите писать, то пишите по этому адресу. Отель выстроен недавно и открылся лишь в этом году, поэтому наши соотечественники его еще не облюбовали. Метрдотель сообщил, что русские предпочитают Hollandischer Hof и Badischer Hof, где когда-то останавливался Барклай-де Толли. Напротив отеля казино, но у меня душа к азартным играм не лежит, Вам это известно, маменька.

Здешний доктор осмотрел мою ногу и советовал ее разрабатывать, поэтому я рано встаю, завтракаю и иду гулять. Потом процедуры, мне прописано два курса, всего шесть недель. Минеральная вода здесь поступает прямо из-под земли, горячая, немного соленая, вокруг источников недавно выстроили питьевой павильон Тринкхалле.

Вы, маменька, меня перед отъездом моим просили написать, если кого из наших знакомых встречу. Но пока никого не встретил. Кажется, видел издали мадам Васильчикову, она беседовала с господином и молодой дамой, но они мне незнакомы. Русские здесь, как правило, поднимаются после полудня, на процедуры являются к вечеру, я же спать ложусь рано, меня после процедур в сон клонит. Поэтому никого пока не видел, но, признаюсь, не сильно огорчен…»

Перечитав письмо, Александра Петровна тяжело вздохнула – слишком сильно, видно, задела сердце Ванюши барышня Тухачевская, никогда прежде он не бежал от общества.