Читать книгу Потомки королевы - Галина Тер-Микаэлян - Страница 8

Голоса вернулись. Говорили по-итальянски, временами переходя на macromilanese (диалект западноломбардского языка, используемый в Милане и близкий к французскому), поэтому Ивану понятна была суть разговора:

– Значит, это не удар, доктор, какое счастье!

– Перегрелся на солнце. Говорите, он русский? Иногда они скверно переносят жару. Несколько дней полного покоя, больше пить, и компресс на голову.

Окончательно он очнулся в прохладном полумраке, где-то слабо мерцали свечи, отблеск их падал на висевшее на стене распятие. Голова казалась налитой тяжестью, попытка повернуть ее, чтобы оглядеться, отозвалась болью в шее.

– Где я?

Над ним склонилось милое женское лицо, показавшееся знакомым.

– Вам лучше синьор?

Ему удалось наконец вспомнить – он сидел за столом, было очень душно, по спине стекал пот. Потом все исчезло. Доктор. Что такое с ним стряслось?

– Что со мной?

– Ничего страшного, синьор, доктор сказал, это от солнца. Вам нужен полный покой, только и всего.

Ее рука намочила в воде полотенце и положила ему на лоб. Туман окончательно рассеялся, Иван слегка приподнял голову, огляделся и узнал Марию, дочь Эбурно.

– Ах, мадемуазель, поверьте, мне неловко причинять вам столько беспокойства. Где я, в отеле?

– Вы в нашем доме, синьор, в моей комнате – она ближе остальных к столовой, поэтому брат с отцом перенесли вас сюда, когда вам стало дурно.

– Невозможно мне так стеснять вас, – донельзя смутившись, Иван сделал попытку подняться, – я должен немедленно вернуться в отель.

Однако голова у него закружилась, и он вновь упал на подушки.

– Видите, – она укоризненно покачала головой, – вам нельзя вставать.

– Но я утром должен уехать с дилижансом.

– Антонио сказал нам. Но доктор запретил вам сейчас трогаться с места, мой брат Джако уже ходил на станцию предупредить, что вы не поедете. Он принес деньги, что они вернули.

– Поверьте, мадемуазель, меня тревожат не деньги, а то беспокойство, что я вам причиняю, я занял вашу комнату, – тут до него дошло, что он не только занял ее комнату, но и лежит на ее кровати.

Рассмеявшись тихим приятным смехом, Мария одной рукой поднесла к губам Ивана стакан с водой, другой ловко приподняла его голову.

– Пейте, синьор, доктор велел вам много-много пить. И не тревожьтесь, в своем доме я найду, где мне приткнуть голову, – ласково говорила она, пока он пил, – скажите лучше, как и куда сообщить вашей жене о вашей болезни. Она вас где-то ждет, ее зовут Надин? Вы повторяли это имя в бреду.

Надин. Надин Тухачевская, Надин Карниолина-Пинская. Это имя преследовало его, как проклятие.

– Никому не нужно сообщать, я не женат, так зовут мою сестру, – и это было правдой, потому что его сестра тоже носила имя Надежда, – я недавно получил из дома дурные вести – ее муж погиб самым ужасным образом, меня это сильно тревожит.

Мария чисто по-итальянски всплеснула руками, выражая искреннее сочувствие.

– Бедняжка, представляю, как это тяжело! У нее есть дети?

– Мальчик и две девочки, или…

В сильном смущении Иван запнулся – он совершенно не помнил, сколько детей у его сестры. Он заезжал к ней три или четыре раза по пути в свое имение, и вокруг Надежды всегда копошились детишки – маленькие и побольше, – она назвала брату имена малышей, но ему так и не удалось их запомнить. Однако Мария не заметила его смущения, горестно вздохнув, она перекрестилась.

– Пусть святая мадонна поможет вашей сестре и ее детям пережить горе, я буду за них молиться.

– Благодарю вас, мадемуазель.

– Меня зовут Мария, как ваше имя? Я не запомнила вашу русскую фамилию.

– Меня зовут Иван, Жан, если по-французски.

– Я буду называть вас Жанно, а вы зовите меня Марией. Я часто помогаю святым сестрам в больнице для бедных, ухаживаю за больными, и все они зовут меня Марией. Я вас хотела попросить, Жанно…

На этот раз смущенно запнулась она.

– Я готов выполнить любую вашу просьбу, мадемуазель Мария.

– Не смейтесь над моим отцом. Синьор Алессандро, дед Антонио, очень умный человек, но не очень добрый. Да простит мне мадонна, что я так говорю о старом человеке, но он веселья ради внушил отцу глупые мысли об этом королевстве, сделал его посмешищем в глазах соседей. Мой отец… он очень добрый, все его мысли о нас, его детях. Ему хотелось бы дать нам с сестрой хорошее приданое. Мы ведь некрасивы и уже немолоды, он понимает, что без хорошего приданого никто не захочет на нас жениться, вот и носится со своими фантазиями. А этого совсем не нужно. Разве женщине обязательно выходить замуж? Мне нравится работать в больнице, я очень многому там научилась.

Что-то дрогнуло в душе Ивана от ее слов.

– Поверьте мне, мадемуазель Мария, никогда я не стал бы смеяться над человеком, тем более, над вашим отцом. Мне самому пришлось испытать немало насмешек от окружающих. Хотя, возможно, я чрезмерно близко все принимаю к сердцу. Как и вы. Почему вы решили, что вы некрасивы?

От улыбки на ее щеках заиграли милые ямочки.

– Жанно, друг мой, это не я решила – так сказало мне зеркало.

– Все лгут, зеркала не исключение. Могу я спросить сколько вам лет? Но не отвечайте, если не желаете.

– Почему же? Мне нечего скрывать, я уже вышла из возраста невест. Двадцать шесть.

– Мне двадцать восемь, но я не считаю себя стариком.

– Вы мужчина, – пожав плечами, Мария сняла с головы Ивана полотенце, опустила в ведро с водой, отжала и вновь обернула ему лоб, – как ваша голова?

– Уже совсем не болит, вы меня исцелили.

Действительно, голова прошла, ворочать шеей было почти не больно.

– Вот и славно. Выпейте еще стакан воды и постарайтесь уснуть. Я ухожу не стану вам больше мешать. Утром, когда проснетесь, помочитесь в эту вазу, – она указала на стоявший в углу стеклянный сосуд, – я должна показать вашу мочу доктору.

– Что?! – он побагровел.

Матерински ласково потрепав его по руке, девушка легко поднялась.

– Друг мой, не забывайте, что я сиделка, для меня подобные вещи естественны, поэтому не смущайтесь. Спокойной ночи, Жанно.

На следующий день Ивану нанесли визит почти все члены семьи Эбурно. С утра пожаловала синьора в сопровождении служанки. Она поставила на столик рядом с больным тарелку овощного пюре и кувшин с соком, спросила о самочувствии. Служанка в это время аккуратно развешивала в шкафу выстиранную и отутюженную мужскую одежду, верхнюю и нижнюю. Взглянув повнимательней, Иван понял, что это его собственное одеяние и впервые заметил, что на нем чужая ночная рубашка. В голове пронеслась ужасная мысль – кто же его переодевал? Синьора, заметив пристальный взгляд больного, устремленный на служанку, улыбнулась:

– Пусть синьор не тревожится, все, что было в карманах его одежды, я сложила на дно шкафа, ничего не пропало. Синьор все найдет, когда встанет на ноги.

– Помилуйте, мадам, все, о чем я тревожусь, это о хлопотах, которые вам доставил своей болезнью.

Она возвела руки и обратилась к висевшему на стене распятию:

– О, мадонна, ты слышишь, что говорит этот молодой синьор? Какие хлопоты, синьор? Разве Господь не велит нам заботиться о ближнем?

– Я занял комнату мадемуазель Марии…

– Хвала Господу и святой Деве-матери у нас в доме достаточно комнат. Поправляйтесь, синьор, я буду молить мадонну послать вам скорейшее выздоровление. Я пришлю к вам Джованни, нашего слугу, он поможет вам поесть и умыться.

Джованни на вид можно было дать лет шестьдесят, голова его, полностью лишенная растительности, напоминала большой блестящий шар, огромный крючковатый нос придавал сходство с крупной хищной птицей.

– Синьор русский? – весело спросил он и, подмигнув, довольно четко произнес по-русски: – Здравствуйте, хлеба и погреться.

– Наверное, вам приходилось бывать в России? – догадался Иван.

– Я пришел туда с великим Наполеоном, а уходил… Впрочем, каждый оттуда уходил, как мог. Тогда я и выучил эти слова. Холодная страна, я отморозил себе там два пальца на ноге, их пришлось отнять. Зато после этого я научился ходить за ранеными.

В комнату заглянула Мария, приветливо поздоровалась с Иваном, спросила о самочувствии, переглянулась с Джованни, и тот незаметно качнул головой.

– Если вам что-то потребуется, Жанно, скажите Джованни, он вам во всем поможет. Ни в коем случае не вставайте, пока не разрешит доктор, у вас может закружиться голова. Позже я еще раз зайду вас проведать, пейте больше воды. Все будет хорошо.

Она вышла, ласково улыбнувшись Ивану, и он подумал, что никогда в жизни не видел такой улыбки – тонкой и мудрой.

– Хорошая девушка, – со вздохом заметил Джованни, взглянув на закрывшуюся за ней дверь, – жаль, у меня нет сына, женил бы на ней, пусть не красавица.

– У вас есть дети?

Старик ухмыльнулся и выразительно поднял руку, растопырив пальцы.

– Пять раз! Пять раз ловили меня рассерженные папаши и пытались затащить под венец. И всегда мне удавалось сбежать. Войн много, рекруты везде нужны, по мне было лучше воевать, чем обзавестись домом, растить кучу горланящих малюток и думать, как их прокормить, – он поскучнел, – теперь иногда жалею. Бегают, небось где-то похожие на меня мальчишки. Да какие мальчишки – теперь уж взрослые, своих, наверное, имеют. А я свой век у чужих людей доживаю.

– Разве с вами плохо обращаются в этом доме?

– Добрей синьоры и синьориты Марии никого нет, – согласился Джованни, – хотя синьор Джакомо иногда ворчит, а молодой синьор Джако безалаберен. Синьорита Катарина, конечно… бр-р! – он передернул плечами. – Так посмотрит иногда, что страшно становится. Единственно Бога прошу, чтобы, синьорита Мария была рядом со мной, когда я умру, глаза мне закрыла.

– Бросьте, Джованни, вам не так много лет, вы еще до ста лет доживете, – с улыбкой укорил его Иван, – неужто вы хотели бы, чтобы мадемуазель Мария всю жизнь в отцовском доме прожила?

Старик печально покачал головой.

– Синьорита Мария не создана для замужества. Если синьору удастся-таки продать те проклятые письма и выдать ее замуж, то какая жизнь ждет бедняжку? Она некрасива, разве муж будет ее любить? А у нее нежная и добрая душа, она не вынесет такой жизни.

– Мне пришлось видеть писаных красавиц, недостойных любви, – запальчиво возразил Иван, – что до меня, то я вовсе не считаю синьориту Марию некрасивой, она…

Он запнулся, устыдившись собственной горячности и, чтобы скрыть смущение, начал спускать с кровати ноги. Старый Джованни всполошился:

– Нет-нет, синьор, лежите, вы же слышали, что сказала синьорита Мария? Вам нельзя вставать.

– Но мне нужно…

Ему действительно стало нужно – в обезвоженном из-за непривычной жары организме наконец-то начали происходить естественные процессы.

– Сейчас все сделаем, синьор, – и Джованни ловко поднес ему стеклянную вазу.

Спустя несколько минут старик унес вазу с ее содержимым. Когда чуть позже Мария заглянула в комнату, сконфуженный Иван повернулся к стене и притворился спящим.

В течение последующих двух дней ему поочередно наносили визиты хозяин дома, его сын Джако и верный чичероне Антонио. Все они склонны были поболтать, сидя у постели больного, но уже спустя двадцать минут словно из ниоткуда появлялась Мария и, деликатно прервав беседу, отсылала их прочь. На третий день доктор, шустрый черноглазый толстячок, осмотрел Ивана и весело похлопал его по плечу:

– Завтра можете встать. Я опасался за ваши почки, но они, к счастью, работают нормально. Больше я вам не нужен.

– Спасибо доктор, – обрадованно ответил Иван, – скажите, сколько я вам должен.

Сумма, уплаченная Иваном, превысила ту, что назвал доктор, и толстячок удалился очень довольный. На следующий день Иван в первый раз поднялся с постели, его поддерживали по обе стороны Джованни и вездесущий Антонио. Мария была тут же и внимательно наблюдала, как он нерешительно сделал первые шаги.

– Голова не кружится, Жанно? Вы немного побледнели, – озабоченно говорила она, вглядываясь в его лицо, – почему вы хромаете?

– Это всего лишь старая рана, мадемуазель Мария, я получил огнестрельное ранение на войне около девяти лет назад. Пулю вытащили, но рана с тех пор так и не зажила.

Для чего он стал ей это объяснять? Небрежным тоном, искоса поглядывая в ее сторону, – увидеть, какое впечатление произвели его слова. В глазах девушки светилось искреннее сочувствие:

– Подумать только, вы ведь были тогда так молоды!

Зато юный Антонио пришел в восторг:

– Так вы были на войне, синьор! Я обязательно расскажу дедушке, он каждый раз про вас спрашивает. Я тоже скоро пойду воевать с австрийцами.

На какой войне был Иван и за кого воевал, он не поинтересовался. Да и какая разница? Мужчины должны воевать, таков, по мнению Антонио, был непреложный закон природы.

– Замолчи, – строго остановила мальчика Мария, и он послушно умолк.

– Я думаю, – обратился к ней Иван, – раз я в состоянии ходить, то сегодня уже могу переехать к себе в отель и освободить вашу комнату, которую я так бессовестно занял.

Не став возражать, она спокойно кивнула.

– Хорошо, только завтра. Сегодня жара уже начинает спадать, завтра станет прохладней.

Когда спустя два дня после возвращения в отель, Иван зашел к Эбурно, его встретили с распростертыми объятиями, как родного. И он стал заходить к ним чуть ли не ежедневно, хотя уже достаточно окреп, и ему пора было ехать.

– Когда вы собираетесь уезжать, синьор? – спросила его как-то Катарина.

Неожиданно Ивану показалось, что от ее поджатых губ и прищуренных глаз исходит непонятное ему злорадство. Он растерялся, но Мария пришла на помощь:

– Думаю, после перенесенного теплового удара вам не стоит ехать на юг, Жанно, наверное, лучше вернуться в Баден-Баден или ехать прямо в Россию, – мягко проговорила она, а Иван в ответ пробурчал что-то невнятное и, случайно перехватив устремленный на сестру взгляд Катарины, вдруг понял, что злорадство ее направлено не на него, а на Марию.

«Я все еще Милане, – писал он матери в следующем письме, – в жару у меня здесь случилось нечто вроде солнечного удара, но сейчас я уже совсем оправился, так что не тревожьтесь, маменька. Милан предстал передо мной совсем в ином свете, не то что в первые дни, и я даже рад, что задержался здесь. Вчера слушал в Ла Скала комическую оперу неизвестного в России композитора господина Джузеппе Верди „Король на час“. Пение и музыка оперы показались мне милы, но здешние зрители отчего-то ее не приняли. Наверное, итальянцы слишком привередливы из-за того, что привыкли к бессмертной музыке Сальери и Россини. Свистели и кричали, мне было искренне жаль артистов и композитора…»

На премьеру оперы Иван пригласил всех трех дам семьи Эбурно. Когда с мест послышались свист и крики, возмущенная Мария вопреки им захлопала. Не обращая внимания на сердито шипевшую сестру, она поднялась и продолжала хлопать, Иван последовал ее примеру. Оба, стоя рядом, изо-всех сил били в ладоши, но их хлопки были почти не слышны из-за стоявшего в зале шума.

– Бессовестные люди, – повернув голову к Ивану и почти вплотную приблизив губы к его ушам, возмущенно и страстно говорила девушка, – всем известно, что синьор Верди недавно похоронил жену и ребенка, он через силу работал над этой оперой, выполняя заказ Ла Скала. Ах, до чего жестоки бывают люди!

Лицо ее раскраснелось, глаза сверкали, выбившаяся из прически кудрявая прядь волос упала на висок, и в этот миг она казалась Ивану столь прекрасной, что у него от боли сжалось сердце.

– Мадемуазель Мария, – сказал он, наклонившись к ней так близко, что выбившаяся прядь затрепетала от его дыхания, – вы согласитесь стать моей женой?

Уронив руки, она повернулась к нему, и глаза ее расширились.

– Святая мадонна, о чем вы, Жанно?

– Я люблю вас и прошу стать моей женой. Наверное, я слишком дерзок…

Его окатило сияние ее глаз. Кто сказал, что она некрасива?

– Я тоже люблю вас, Жанно.

– Значит, да?

– Да, но сначала вы должны поговорить с отцом и мамой. А теперь давайте хлопать.

Они вновь изо всех сил захлопали, но неожиданно Мария охнула – это Катарина, протянув руку больно ущипнула сестру.

Разговор с синьором и синьорой Эбурно состоялся в тот же вечер – проводив дам до дома, Иван попросил синьору и ее супруга уделить ему немного внимания. Джакомо, сидевший над счетными книгами, был несколько удивлен, когда жена ввела гостя.

– Простите, что я так поздно явился к вам, – начал Иван, – но синьорита Мария только что дала согласие стать моей женой – при условии, что вы, дорогая синьора, и вы, синьор, не станете возражать.

Они не сразу поняли. Потом синьора Эбурно воздела к небу руки.

– Святая мадонна спасет и защитит нас, когда же это она успела?

– Мария, – обретя способность говорить, сказал хозяин, – вы хотите жениться на Марии?! А знаете ли вы, что когда я взойду на трон или выгодно продам письма королевы, у нее будет такое приданое, что руки ее начнут искать короли и принцы?

– Синьор Эбурно, – спокойно возразил Иван, – вы никогда не взойдете трон, забудьте эти сказки. И письма за ту цену, которую просите, вы тоже не продадите. У лорда Гордона таких денег нет, у князя Лобанова-Ростовского тоже – он давно проиграл и растратил все, что имел.

Эбурно сник.

– Вы уверены? – печально спросил он.

– Совершенно уверен. Что-то вам, конечно, заплатят, и вам в конце концов придется это принять – других покупателей на письма нет. Вы хотели, продав письма за пятнадцать тысяч дукатов, дать приданое дочерям? Я предлагаю следующее: вы продаете мне письма за семь с половиной тысяч, эти деньги станут приданым синьориты Катарины. Я женюсь на синьорите Марии. Пусть ее приданым станут письма.

Эбурно вздохнул, сдвинул брови и задумался. В душе его проснулось подозрение – не пытаются ли его надуть.

– Вы так богаты, что можете заплатить мне семь с половиной тысяч дукатов? – недоверчиво спросил он.

– Я очень богат, – подтвердил Иван, – в России владею несколькими крупными имениями и долей в богатом предприятии, в Петербурге имею дома, которые сдаю в наем.

– И вы хотите жениться на моей дочери?

– Я люблю вашу дочь, и она меня любит. Мария согласилась стать моей женой, если на то будет ваше согласие.

Синьора Эбурно впервые вмешалась в разговор, сжав висевший на шее крест, она робко произнесла:

– Но ведь тогда Марии придется отказаться от своей веры и принять вашу.

– После реформ царя Петра Святейший Синод разрешил браки православных с католиками и протестантами, – объяснил Иван, – лишь иностранные принцессы, вступая в брак с членами царствующего дома, должны креститься в православную веру. В России Мария сможет посещать любую из церквей, католическую или православную. Однако наши дети будут православными.

– Дети должны быть воспитаны в вере отца, – согласилась синьора и, вздохнув, повернулась к мужу, – мы не вправе препятствовать счастью нашей дочери, Джакомо.

«… а теперь хочу написать о главном, маменька, – читала мать Агния, в миру Александра Петровна Ростовцева, – сообщаю, что вскоре сочетаюсь браком с дочерью миланского коммерсанта Марией Эбурно и прошу Вашего благословения. Когда Вы увидите мою Марию, маменька, вы ее полюбите. Ее нельзя не полюбить…»