Читать книгу Роман с предположительным временем - Георгий Костин - Страница 14

Но гораздо больше поразило меня то, что мне так же подробно и отчетливо вспомнилось душевное состояние, которое переживали русА-ки. Нет, точнее будет сказать – в котором они жили. Это состояние было для них подобно атмосфере, воздуху, которым дышали. Они сами производили его, и сами им же дышали. Это состояние подобно благости, но другой, не случайной, которую время от времени и поныне негаданно случается переживаем мы. А – рабочей, можно даже сказать, профессиональной благости. Благости, как культуры особенного человеческого существования. Она, возможно, ими и не воспринималась уже как благость, поскольку была привычной. Всякая сладость, даже духовная притупляется от долгого, а тем более постоянного потребления.

Более того, мне вспомнилось, что эта благость была для них искусственно сотворенной насущной потребностью. Они, уходя жить в предположительное время, и создали себе в нем искусственную атмосферу благости, поскольку вне благости жить в предположительном времени даже не то чтобы смертельно опасно, но и невозможно в принципе. И даже когда только осваивали предположительное время, они погружались в него, набрав полную душу благости, как глубоководные ныряльщики набирают полные легкие воздуха. А потом – сотворили и духовные аппараты, подобные аквалангам, а затем – станции с искусственной духовной атмосферой, и, наконец – целый город, который со временем превратился в столицу духовных поселений. А мне всю мою жизнь снился именно этот город, в котором каждый камень в полуразрушенных ни столько от времени, сколько от предательского забвения – был пропитан той самой рабочей благостью. Даже её жалкие остатки, полуистлевшие лохмотья былой благости для меня, современного человека, были несказанно сладкими…

И сейчас, отчетливо вспомнив все это, я до каждой своей телесной поры и душевной фибры обуялся этой благостью. Но не той, которая заботливо и по матерински ностальгически нежно поила мою душу в тех моих дивных снах. А именно ДЕЛОВИТОЙ благостью, точно той же благостью, которую переживали древние русА-ки. И я тут уже понял, что мне дано было откушать плод памяти, чтобы ни только вспомнить, а точнее сказать, вспомнить, чтобы впредь самому жить так, как жили русА-ки. И пусть даже при этом буду единственным деятельным русА-ком на земле…

От волнения, нет, скорее от оказанной мне великой чести и открывшейся, наконец, великой миссии, о которой, признаться, догадывался давно – у меня подломились ноги. Обмякнув телом, обессилено опустился на корточки, правая рука моя беспомощно скользнула вниз, и погрузилась ладонью в прохладную, мило журчащую воду. Мне стало так умиротворенно хорошо на душе и в теле, что немного подташнивало. Возможно, даже так хорошо, мне еще никогда в жизни и не было…

Я опустил рассеянный, затуманенный невольной слезой взгляд на воду. Это был небольшой каменистый ручей, длинною метра в полтора: он выходил из-под земли, и тут же уходил под землю. И он, как я уже знал, соединял два огромных подземных озера, которые одновременно находились в настоящем и предположительном временах. В настоящем времени были наполненными чистейшей питьевой водой и утоляли физическую жажду. В предположительном – жажду духовную, и были неиссякаемыми резервуарами творческой энергии.

Бездумно пошевелил пальцами. Длинные зеленые тонкие водоросли, пластично колышущиеся на течении, словно живые русалочьи волосы, будто только и ожидали этого. Аккуратно расступились и показали мне лежащую на галечном дне небольшую вроде как даже золотую статуэтку какого-то древнего божка. Наклонившись, я погрузил руку по локоть и взял божка в ладонь. Он действительно оказался тяжелым, но не золотым: стремительно обсохнув на моих глазах, стал выглядеть, как добротный старинный медный канделябр, тронутый местами благородной малахитовой зеленью. И вместо носа-пуговки у него оказалась кнопка, явно истертая от частого нажимания… Туго соображая, что бы это значило, я стал сосредотачиваться, чтобы, наконец, собраться с мыслями…