Читать книгу Пляска Бледных. Акт 1: Дочь Зла - Герр Фарамант - Страница 4

Лишь приняв в себя все грехи человечества, человек волен называться святым. Капли дождя, что однажды прольются на землю, заменят её грязь ещё большей скверной, из которой родится абсолют. Все мечтают о рае, проживая пустые дни в геенне огненной на земле. Называть свой родной мир адом – это так привычно, так легко. Мало найдётся тех, кто стал бы утверждать обратное.

Но я видела ад. Я бываю там в своих снах. У ада есть своё имя, но эти записи для тех, кто придёт. Тем, кто их услышит, будет проще воспринимать всё именно так: всё сложнее, чем кажется, но на детали времени нет.

Он всегда разный, он является мне огромным городом, где каждая душа переживает свои собственные пороки и сталкивается с тем, с чем ей приходилось существовать при жизни.

Я слышала ад. Много раз. Там нет ничего, только скрипка и детский смех. Но меня беспокоит не это.

Ад умеет говорить, его стражи взывают к людям. Чем больше веришь в него сейчас, тем тоньше его завеса, тем шире раскрыты врата. Для каждого он иной, и каждый видит в нём то, чего жаждет. Принимая, впуская его в себя, ты даёшь ему право являться в мир.

Всякий раз, погружаясь сюда во снах, я беру диктофон. Мне приходится это делать, потому что я не знаю, что в итоге случится со мной. И эти записи помогут тем, кто придёт после меня. Кто последует за мной.

Сейчас, особенно сейчас, риски наиболее высоки. Это ощущается всюду.

Словно всё, что спало ранее, вмиг пробудилось, пришло в движение и готово вот-вот вырваться на свободу.

Только вчера я встретилась с той из немногих, кто уже его видит – видит другим, иначе, чем я. Одинокая дева в заоблачном замке, жертва, ставшая рыцарем. Она мне почти не верит, считает происходящее чушью, и для стороннего наблюдателя это вполне нормально. Совсем не осознаёт, что прямо у неё на глазах вовсю идёт подготовка к будущей сцене, вербуются «актёры» – бедные дети, чья жизнь достаточно сломлена, чтобы они поверили в то, что им нечего терять, примкнули к нашим будущим врагам. Сейчас она сама едва ли что-то сделает, и всё, что пока что в её силах – так это смотреть зорче, созерцать пристальней, искать врождённым взором охотника. И быть готовой к тому, что будет, чему свершиться.

Мы должны действовать быстро, но осмотрительно – времени куда меньше желаемого. Никто не ждал, что спящий кадавр действительно сумеет набрать достаточно сил, чтобы подняться, чтобы вновь окрепнуть, опять восстать.

Сестра верит, что если мы разрушим его столпы силы, это окончательно погубит его. Но для такого нам нужны люди в реальном мире – те, кто примут на себя удар его слуг, те, чьи действия коснутся их напрямую и те, кто выйдут на тропу войны, в которой не будет победы, только покой.

Когда дети начинают сражаться за своё счастье, побеждает взрослый, разгоняя их по углам.

И мы нуждаемся в этих детях. Нуждаемся в тех, кто способен, столкнувшись с адом лицом к лицу – осознать и отринуть его. Некоторые поймут сами, других следует предупредить, и чем раньше нам это удастся, тем меньше пострадавших в итоге. На данный момент всё плохо.

На тихих улицах пыльного города темно, неуютно, но это немудрено: он не рад чужакам.

Ад принимает лишь тех, кто хочет в остаться в нём.

Сейчас вокруг ни души. Даже детского смеха не слышно, только мерный стук колёс поезда: ладья покидает гавань, и мне сейчас не туда.

Спускаюсь вниз вдоль череды разбитых фонарей: чёртовы охотники везде успели. Невдомёк им, что сердца хранятся в подсвечниках. И они-то называют себя спасителями. Вандалы сплошные. Только и знают, что крушить всё да ломать. Но это их дело, их тоже можно понять. Чем занимались при жизни, тем посмертно красны.

Полночь, звон монастырских колоколов. Даже в Аду есть церковь, и это правильно: где ещё спасать души, как ни здесь.

А где церковь – там и тюрьма: моя остановка.

Вот она, большая, с длинным забором колючей проволоки и пустыми башнями, лишёнными часовых. Нет в них нужды, некому бежать: кто попался, тому попросту нет возврата.

Высокие жёлтые стены с решётчатыми окнами, из которых весь окружающий мир выглядит как глупая игра в крестики-нолики, где крестик – это колотая рана, а нолик – след огнестрела.

Стою перед главными воротами, они закрыты, хочу курить. Спешно смотрю на часы: ещё есть время. Оно всегда есть, мёртвым не до спешки, а заключённым – тем более: их срок – вся вечность, до срока и не уйдут.

Поговаривают, раньше эта тюрьма служила концлагерем, и нравы в ней сохранились от прежних хозяев. Даже сейчас над её крышей витает чёрное облако дыма: газовая камера как билет в карцер чистилища, где лежать всем не тесно. Заупокойной здесь звучит фуга, слышится шёпот забытых голосов, задающий ей ритм. Жуткое место. Тихое такое снаружи – а как представить, что творится за грядой стен… Тут я поёжилась.

Мы работаем на упреждение, а не на расхлёбывание результатов. Какой смысл искать убийцу, если есть возможность сорвать преступление.

Ад просачивается в сознание людей, и наше дело – его оттуда искоренять, капля за каплей, грех за грехом.

Здесь, в тюрьме, согласно докладу старшей сестры, находится сосредоточие гнева. Его-то мне и нужно найти.

Я затушила сигарету о бочок урны, выкинула окурок. Не люблю мусорить, не хочу, даже здесь. Ад и без того гадкое место, чтоб гадить в нём ещё больше. Возможно, будь он чище, здесь было бы поприятней. Сейчас проверять уже поздно.

А ещё удобно быть бесплотной. Стоит коснуться любой поверхности – и всё, я по ту сторону. Теперь – найти главный вход.

Он явился мне сам собою. Две машины вдоль стен, большой центральный въезд и громоздкая дверь ещё советских времён. Над ней вывеска: «Наши двери открыты для всех».

Ручка легко поддалась. Мягко нажала – меня пустили. Войти сюда – не проблема, впускают действительно всех. Вопрос лишь в плате за выход: часто её просто нет, а раз нет платы, то и не выпустят.

Всё ещё не могу понять, кому понадобилось поднимать занавес. Кто мог настолько устать от жизни на Земле, что захотел сюда? И ладно бы сам, других зачем звать? Самое забавное – внешне ничего не изменится. Едва ли кто-то что-то заметит. Просто мир станет чуточку мрачнее, а внутренние страхи станут реальными. Мог с ними бороться в голове – сможешь совладать и впредь. А нет – так и твои проблемы, останется лишь посочувствовать. В борьбе со зверем внутри побеждаешь либо ты, либо твои иллюзии. Даёшь им волю – попадаешь сюда. Всё останется на своих местах, да видеться будет иное.

Я прошла внутрь, в главном холле – небольшое помещение с портретами прошлых надзирателей, высокий регистрационный столик с журналом имён заключённых, койка для отдыха посетителей. Так странно: пекло должно вселять страх. Но едва ли можно думать о таком месте всерьёз. Говоря про ад, грех не пошутить, да и вообще, находясь здесь, грех – не согрешить. Только смех здесь такой, что сквозь слёзы. Оно и понятно, доля самоиронии с мыслями о грядущем.

В регистратуре сидела старуха в строгой зелёной форме, читала газету. Седая, лица не видно, погружена в сводку последних новостей.

Я подошла к ней, тактично кашлянула.

Та не обратила на меня ни малейшего внимания.

Я пожала плечами, сама взяла журнал заключённых.

Надзирательница замерла, отложила чтиво, смерила меня тяжёлым презрительным взглядом. Лучше бы я не видела её лица. Дело не в морщинах и не в очках, и даже не в маленьких въедливых чёрных глазах. Вся беда в восковой маске, которая отслаивалась от давно пожелтевшего черепа. Наверное, это неправильно, и нужно принимать людей, какими они есть, но всё же в аду все так стремятся походить на живых, что невольно смущаешься, когда вспоминаешь, что все здешние – мёртвые.

– У вас лицо отслаивается, – спокойно заметила я, уловив её невысказанный вопрос.

– Моё лицо, где хочу, там и теряю, – бегло бросила та. – Чего тебе? Вроде не наша. Как попала сюда? Документы есть?

Я протянула ей удостоверение.

– А, из канцелярии, – бабка хмыкнула, осмотрев бумаги. – То-то думаю, наглая такая. Ну, проходите, инспектор, коли не шутите. Вам к кому?

– Молохов Дмитрий Арсеньевич, он к вам недавно попал.

Надзирательница покачала головой, из-за чего маска отслоилась ещё больше. Чертыхнулась, ловко нырнула под стол, достала тюбик клея, аккуратно смазала череп, поправила лицо. Теперь – совсем как живая.

– Камера 16, полчаса на свидание. Проходите дальше по коридору.

Я коротко кивнула, положила удостоверение в карман, поблагодарила пожилую женщину и направилась к своей цели.

Уже у входа в казематы в нос ударил едкий запах формалина, смешанный с гниющей плотью и гарью от копоти крематория. Тяжело здесь всё-таки, тяжело. И повсюду тишина. Кто-то отдыхал на нарах, иные – молчали по углам.

Я ждала гнева, а встретила покорность, смирение. Никаких криков, никакого плача – ни-че-го. Только сумрак и гнетущее чувство скорой повторной расправы. На меня никто не обратил внимания, все оставались скованы в своём личном сознании.

Надеюсь, Молоха в порядке, мне он нужен в здравом уме – ну, или хотя бы при своём рассудке.

Я просочилась сквозь решётку камеры, подошла к нему, опустилась на нары. Снова достала портсигар, закурила.

– Не трави душу.

Хриплый, усталый голос.

Сочувственно кивнула ему, помогла снять лицо – оно у него на заклёпках – протянула сигарету: «Верблюд» со вкусом пустыни.

Чистый, без единой пылинки череп оскалился в благодарной улыбке. Сделал затяжку, пропуская дым из зрачков и ноздрей.

– Ты так не умеешь, – всё так же хрипло прошипел он сквозь стиснутые зубы.

– Знаешь, и не стремлюсь. Рано мне к вам.

Тот мотнул головой. Я взяла сигарету, чтоб выдохнул. Вернула, чтоб докурил. Потом поднялась, освободила путы.

Молоха благодарно потянулся, сделал самостоятельную затяжку, тяжело сел напротив меня.

– Ты же понимаешь, что ты сделала, правда?

Я пожала плечами.

– Нашёл, чем удивить. За этим сюда и пришла. Как вообще получилось, что тебя загребли? Ты же под протекцией.

– Печально стало, – ухмыльнулся узник. – развлечься хотел. Извини, если доставил хлопот. Но ты, это, всё-таки осторожней. Я-то нормальный, но есть нечто внутри…

– Ну, так я выйду и вернусь, когда всё закончится. Он же у тебя бесится, только пока не спит. А спит он долго.

Мой знакомый ничего не ответил, лишь отбросил окурок и криво рассмеялся.

Я кивнула ему и покинула камеру, спешно удаляясь из казематов. Заперла их за собой.

На выходе надзирательница смерила меня строгим взглядом.

– Женщина, я позову охрану. Канцелярия канцелярией, а в чужой монастырь со своим уставом не лезут.

– Они все умрут, рано или поздно. Так какая разница?

– В мере наказания. Они должны пережить личную пытку прежде, чем исчезнут.

– О, поверьте, такого ада в их головах ещё не творилось. Да и что толку с охраны? Мы достаточно взрослые люди. И будем честными: вы беспокоитесь не о соблюдении правил, а за свою карму. Так вот, спешу вас заверить, что она никоим образом не пострадает. Давайте просто посидим, подождём. Моё удостоверение вы видели, если хотите – вольны доложить.

Надзирательница стиснула зубы в приступе беспомощного гнева.

– Дохлых Псов на вас нет, вот что я вам скажу. Тем на всё плевать было.

– Вы сами их перебили, последний остался. И ему пора на свободу.

– Дальше этой двери он не выйдет, – отрезала старуха. – Не сможет.

– А он и не станет, – ответила я почти безразлично. – Как раньше, сквозь мир. Мы вернём его вам. Скоро.

– Если бы не Мёртвые Коты…

– То и мы бы не говорили. Их слову подчиняется всё.

Надзирательница смирилась, с тяжёлым вздохом протянула мне бумаги, по которым я могла вывести заключённого на строго определённый срок. Я расписалась. Оставалось дождаться.

Нависло молчание. Из моего получасового визита у меня ещё было где-то минут пятнадцать, этого хватит.

Из-под дверей каземата потянулась лёгкая сиреневая дымка: могу возвращаться.

Я коротко кивнула старухе и вновь направилась к своему старому знакомому.

За короткое время моего отсутствия камеры успели преобразиться. К зловонию формалина и трупному запаху добавился свежий аромат крови, сломанные решётки, разбитые стены и разбросанные повсюду тела. В центре коридора на корточках, во всё той же смирительной рубашке, чьи рукава мешками обвисли у костлявых локтей, сидел Молоха. Его густая шевелюра спуталась ещё больше, и теперь и без того вечно сальные волосы сдобрились свежими соками чужих жизней.

Он улыбался и курил, как всегда в прежние времена. Нет. Он никого не убил, заключённые всё сделали за него. Обычное коллективное самоубийство в приступе дикой ненависти.

– Ты доволен?

– Теперь здесь пролито достаточно гнева?

– Более чем. Что они увидели?

Снова короткий смешок. Затяжка.

– Ты правда хочешь это знать?

Я покосилась на кровавое месиво и отвела взгляд.

– Пожалуй, воздержусь. Есть работа. Ты свободен, пока будешь её выполнять.

Молоха оживился, удивлённо склонил голову.

– Это же чем я провинился, что меня выгоняют из столь прекрасного места?

– Ты не расслышал? Ты сможешь стать собой, – медленно повторила я. – Снова, пусть на короткий срок.

У него буквально отвисла челюсть. Недокуренная сигарета затерялась меж обломков камер. Безмолвная реакция была лучше всяких слов.

– Занавес могут поднять, – продолжала я. – Твоё дело – быть с теми, кто это затеял и докладывать обо всём. Сами мы к ним подобраться не можем. Будь нашими глазами и ушами. Ни во что не вмешивайся, просто будь собой прежним, ты ведь истосковался по этому.

Сказав так, я подошла к своему другу и помогла ему скинуть рубаху. Стоило путам окончательно спасть, как место человеческой фигуры занял высокий старый чёрный пёс. Он вытянулся, разминая кости, потянулся, посмотрел на меня бесконечно преданными и благодарными зелёными глазами. Я извлекла из походной сумки небольшой флакончик, откупорила пробку, легко встряхнув.

Помещение затянуло алой дымкой, послышался звук кипящей жижи, журчание: ещё не успевшая застыть кровь принялась стягиваться, наполняя собой сосуд. Гнев людских душ был добыт успешно, так можно и доложить. Надеюсь, сестра будет довольна. Я слегка превысила свои полномочия и предприняла шаг, выходящий за рамки дозволенного, в чём каюсь.

Когда я закончила, Старый Пёс всё ещё смиренно сидел у меня в ногах.

– Ищи, Молоха, – сказала ему, – ты знаешь приказ.

Тот повёл мордой – и на его месте осталась лишь лиловая хмарь, очертание некогда большой фигуры зверя, которая медленно рассеивалась в затхлом зловонии тюрьмы.

Моё дело здесь кончено, можно и просыпаться. По крайней мере, я выжила, осталась нетронутой. Надеюсь, сестра не будет сильно злиться. Но раз уж завесу прорвали, тут не до шуток.

Ад нужно искоренять в самом сознании.