Читать книгу Пляска Бледных. Акт 1: Дочь Зла - Герр Фарамант - Страница 9

Город опускается под землю в ожидании ангела с небес. Все ждут Еву-спасительницу, что оградит своего Адама от вестников свыше, и Харьков успел зарыться уже достаточно глубоко, даже небожителей не понадобилось. Да и Ева к нему не спешит: дети страдают в достаточной мере, чтобы уничтожить мир, но одного их страдания едва ли хватит, чтобы его спасти. Мир произрос из любви, и лишь она способна исцелить дитя, даровав ему крылья. Но в царстве, где за любовь держат сладострастие, рано или поздно начинается смерть.

Всегда хотелось верить, что ад – он страшный, мерзкий, противный. Словом, достойное место для наказания за никчёмную жизнь. Но истина оказалась страшней: он такой же, как и реальный мир. В своих мыслях, стремлениях, деяниях человек достиг того, что собственными руками смог воплотить кошмар на земле, без какого-либо божественного вмешательства. И чем больше дерьма создаёт человек, тем мрачнее видится загробная черта – как надежда на то, что всё ещё может быть хуже.

Состав неумолимо двигался к нужной остановке метро. По-другому в это место не попасть.

Ад может затянуть. Он чувствует слабости непрошеных гостей и играет с ними, оттого мне сейчас тяжело.

Станция пустовала. Но, может, оно и к лучшему. Если в пекле остались безлюдные места, значит, ещё не всё потеряно. Впрочем, это место – скорее, исключение из правил. Подземелья всегда пустые: детям в вагонах не до них. А мне – мне наверх, и там ждёт мой кэб.

Быстрыми шагами поднимаюсь по лестнице, легко проскальзываю к выходу. Вот и возничий. Аккуратный камзол, густой белокурый парик, чистая свежая бледная маска. Ног у него нет – накрепко врос в своё сидение, чтоб от работы не отвлекался. Наверное, при жизни работал таксистом.

Дохлые клячи смирные, только спины напряглись, ожидая кнута.

– Платим кармой или усладами? – это ехидный голос из-под маски.

– Кармой, – быстро ответила я и протянула руку.

Возничий кивнул, коснулся моей ладони. Я ощутила лёгкое жжение, вздрогнула. Оно всегда так. Когда ты платишь кармой, душа получателя принимает на свой счёт доброе дело и повышает свои шансы на искупление. В ответ человек обязуется исполнить твоё поручение, соглашаясь с грехом рабовладения.

Я села в кэб. Раздался шумный удар хлыста, повозка тронулась.

Под колёсами раздался скрежет зубов лиц на камнях брусчатки, а в ночном небе клубился лёгкий серый туман.

Вскоре проступила аллея фонарей, что сияли то алыми, то лазурными огнями: мы приближались к назначенной цели.

А вот и дом божий. Широкая оградка, высокие стальные ворота, статуи мучеников в саду на паперти. Наверное, эти скульптуры – единственные святые в сём храме. Трудно представить место более порочное, чем церковь, переоборудованная под бордель. Убранство оставили прежним, а порядки сменили. Здесь не читают проповеди о любви, здесь её культивируют.

У главных дверей меня встретила девушка лет четырнадцати на вид. Невысокая, с длинными прядями рыжих волос, в аккуратной маске юной леди.

Я знала её при жизни. В Харькове её тоже можно встретить, но реже, лишь в воспоминаниях знакомых. Умерла от передоза наркотиков, стала общим приходом своих друзей. Теперь она живёт здесь и заведует детским хором. Первую часть службы её подопечные поют мессы, а вторую – играют на флейтах. Зрителям нравится наблюдать, как дети исторгают из инструментов прихожан самые сокровенные ноты души.

Все монахини – это невесты Христа, а послушники – его женихи. И лишь одну душу он зовёт своим мужем – одинокий Скрипач, что никогда не посещает святой земли, дарит партии ореолу чёрной луны на алтаре разбитых сердец.

Сегодня намечалась особая служба – мистерия в честь скорого венчания девушки, которую Город избрал себе в жёны. Я слышала о ней и пару раз даже видела на здешних улицах в окружении её детей. Должно свершиться венчание, после которого она навсегда покинет мир людей, чтобы явиться сюда.

Кристина – так звали мою старую подругу в маске, – взяла меня под руку и провела в главный зал, где зрители уже собрались на таинство. Все прихожане успели занять места на широких лавках. Явились без одеяний – только нагая плоть и аккуратные бледные маски поверх начищенных добела черепов. В ногах каждого из посетивших мессу сидел служитель – юноша или девушка, по выбору зрителя, – призванный ублажать гостя или гостью во время спектакля.

Воздух пронизанный пряным ароматом ладана, дурманил дух, развращал мысли. Я опустилась на свободное сидение, и ко мне подвели милого парня с длинными волосами цвета воронова крыла. Он опустился на колени, припадая к моим ступням. Я закурила из пачки, что лежала подле, слегка раздвинула ноги и позволила ему коснуться себя. Вздрогнула, улыбнулась: его язык был хорош. Да, он не владел им в достаточной мере, чтоб говорить, но зато – чертил его кончиком узоры любви.

Речь моя отнялась, а тело оцепенело. В сознание вторгся чужой низкий голос. Он заполнил все мои мысли. Сначала я пыталась сопротивляться, но чем больше старалась его заглушить, тем громче он звучал. Из-за подступившей головной боли я рисковала проснуться, потому пришлось сдаться, внимать, наблюдать за происходящим.

На кафедру перед распятием вышли двое детей – мальчик и девочка. Кудрявые, с внешностью ангелов, они походили друг на друга, как две капли воды. Широко улыбнувшись, они раскинули руки и поклонились, давая сигнал к началу действа. Тяжёлое раскатистое органное эхо прокатилось вдоль стен низким утробным воем, и вмиг померкли свечи под потолком.

Сгустившуюся мглу и следующую за гулом тишь разорвало карканье ворон, быстрый взмах крыльев. Удар колокола знаменовал багряный рассвет. Где некогда стояла кафедра со священным писанием, теперь красовалась виселица, под сенью которой распласталась молодая дева в чёрных одеждах. Она лежала, скрестив руки на груди, а над ней мерно раскачивался покойник, по чьим лохмотьям стекали последние соки жизни. Женщина принимала их в себя, омывая плоть бледной массой, жадно вбирая влагу почерневшими от грязи и пыли животворящими устами. Отринув всякий стыд, представ нагой перед залом, она сложила своё платье в ногах усопшего и принялась собирать хворост вокруг себя. Затем под мерные настукивания там-тама она разожгла костёр, и по телу мертвеца потянулись алые языки, принимая его душу в утробу огня.

Одеяния девы обернулись змеёй и с протяжным стоном истлели вместе с лохмотьями её возлюбленного, возносясь едким дымом к серым утренним облакам. Затем, явившись вороной, женщина удалилась к далёким горам на утёсе у безбрежного моря.

Дневной и ночной диски сменяли друг друга на небосводе, а одинокая женщина сидела в своей пещере, то и дело выходя наружу, чтобы съесть ягоду белладонны или насытиться дождевой водой.

На двухсот семидесятом цикле луны затворница разродилась двойней. То были мальчик и девочка, близнецы, чьи лики были подобны друг другу, как звёзды на небосклоне. Взрослея с матерью под одним кровом, они не знали иной пищи, чем молока из груди родительницы. Когда мать была уже не в силах дарить им жизнь, они, подобно ей, также принялись лакать слёзы дождя и собирать земные плоды. С годами зов плоти взял своё, но не было рядом иных людей, чтобы дети могли унять его. Брат впервые познал сестру, матерь приняла ласки сына, а дочь нежилась со своими единственными возлюбленными. С новой охотой припадали дети к груди кормилицы, но теперь она дарила им иную пищу – ту, которую желаешь лишь тогда, когда сыт. Благодарными поцелуями осыпали они её лоно, что некогда выпустило их в свет, и бесконечно-трепетными касаниями осеняли её стан, предаваясь любовным играм.

Но женщина старела, а младые росли. Еды становилось всё меньше, а тучи всё реже клубились под чистыми небесами. Некогда юная девочка стала прекрасной женщиной с кудрями цвета льна, а мальчик превратился в дивного юношу с ликом купидона. Всё реже мать дарила им свою негу, и всё чаще дети покидали утёс, стремясь отдаться друг другу на краю бескрайнего моря.

Наступил месяц засухи, и не нашлось ягод, чтобы кормиться, и исчезла вода, чтобы пить. Тогда родительница – уже пожилая женщина на склоне лет, – взяла острый камень и, вспоров себе иссохшее от времени и голода чрево, наказала отрокам пить её кровь и поглощать её плоть, ибо только так они сумели бы насытиться. Брат и сестра страдали душой, но зов ноющих, бурлящих всеразъедающей желчью желудков был сильнее всяких терзаний. В скорбном молчании и со взглядом, полным слёз, отроки подошли к кормилице, принимая её последние дары. Снова их уста касались её груди, и вновь осыпали они её нагой стан поцелуями. Не любовными ласками, но алчностью жизни пропитаны стали их касания. Ни случайной капли, ни оставленного куска плоти не было к рассвету, лишь хрупкий, совсем маленький и слабый скелет того, что некогда было их матерью, смотрел на них сквозь пустые глазницы. И даже тогда в немом оскале белого черепа угадывалась счастливая, исполненная счастья, покоя и очищения улыбка.

Её останки были отданы морю, а близнецы обернулись в белоснежных лебедей и навсегда оставили отчий дом.

Скитаясь над серой пустошью пыльной земли, они никак не могли найти себе приюта, пока не узрели маленькое озерцо у лесной опушки. Плавно опускаясь к воде, они сошли на берег, и крылья их, и оперение опали на траву, вновь возвращая им лики людей. Снова брат и сестра познавали друг друга, и с новой силой лились соки жизни по их телам. В лесу было полно ягод, чтобы питаться, а в озере всегда доставало воды, чтобы пить. Днём они насыщали свою плоть, а с наступлением сумерек сплетались в единстве душ, и лишь безмолвные звёзды, ветхие деревья и тихая водная гладь были свидетелями их соития.

Снова солнце и луна сменялись над горизонтом, тянулись часы безмятежного покоя. В любви и гармонии с природой проводили близнецы свои дни. Уподобившись зверям лесным, они добывали пищу и жили в хижине под сенью ветхих осин. Когда им становилось тоскливо, они гуляли по своим угодьям, и заходили в своих прогулках всё дальше и дальше, пока однажды не отыскали дивный сад стальных роз, в котором стояли изваяния прекрасных холодных птиц. На оградках ли, на железных ветвях, в тени бронзовых ветвей, сидели странные твари, и в клювах своих хранили такие же мёртвые цветы.

Вид этого места испугал пару, от него веяло морозами, смертью, тоской, и близнецы поспешили убраться оттуда.

Однако их остановил незнакомый человеческий голос. Они услышали пение и, обернувшись на звук, увидали прекрасную обнажённую деву бесконечно чёрных волос. Она ходила у пруда жидкого золота и пела песню о странном городе, в котором она некогда обитала. О двух солнцах, что сияют над его водами, о чёрных звёздах на ночном небе, и о дивном короле, кто однажды вернётся туда. Кончив петь, девушка обернулась к своим случайным зрителям и поманила к себе. Пригласив их в свой небольшой домик в отдалении сада, она поила их вином и потчевала мясом. Вид мёртвых туш и пьянящие соки пробудили в людях желание, и не нашлось среди троицы того, кто молвил бы «нет».

Брат и сестра касались новой знакомой, одаряли её поцелуями, а она с большой охотой отвечала им. Опустив парня на ложе, женщина оседлала его, обвивая собою чужую плоть, ощущая приятный жар. Гостья же опустилась на лицо брата, потянулась к хозяйке дома, и их сплетение напоминало двух змей.

Громкие стоны, тяжёлые вздохи, пряные запахи – чары слияния полнили помещение дыханием новой жизни, в которой рождалась страсть.

Под музыку флейты желаний и утробный органный хор комната стала меняться, а стены вокруг – оживать. Металлические сплетения золотого виноградного плюща у окна пришли в движение и медленно потянулись к людям, что горели в огне соития, разняли их, овили крепкой хваткой, лишая движения. Распяв их нагие тела, плющ оплетал их ноги, давил живот, стискивал шею.

Брат тихо вскрикнул, ощущая, как шипы перехватили его чресла, проникая острием в напряжённую плоть. Пронзая внутри и охватив снаружи, чудище заставляло мужа испытывать невыносимую боль, смешанную с наслаждением.

Маленькие стальные нити вторгались в древко, укрепляя его. Эта хватка напоминала ласки сестры и матери, и потому была столь приятной. И тем болезненнее были соки отравы, что проникали в юношу в том лобзании. Тяжело дышал он, чувствуя, как плющ разрывает его изнутри, проходя меж ног, насаживает на себя, замыкает уста. С каждым новым движением стальное растение проникало всё глубже, окропляя белыми и алыми соками самое себя. Растянув мужчину, что на дыбе, чудище терзало тело, сдирая молодую плоть в кровь, становясь всё крепче с каждым исторгнутым стоном. Распятый муж походил на зверя, чьё тело насадили на вертел. Пронизанный плющом, он впитывал его яды в себя, изнемогая в агонии, разбавленной вожделением.

Сестра его, прибитая к полу, пыталась сопротивляться, слабо дёргаясь, чтобы избежать слияния с чудищем, которое неумолимо пронзало её, связав, что тряпичную куклу, по рукам и ногам. Девушка силилась кричать, но растение заткнуло ей рот, войдя глубоко в глотку, так, что тонкая шея расширилась, а тело содрогалось в рвотных позывах. Груди девушки сковали шипы, пуская по её жилам отраву, прокалывая напряжённые сосцы. Раздвигая её бёдра и оплетая талию, плющ проникал в неё, заставляя исторгать тяжёлые стоны боли и потоки слез. Никогда раньше не знала она никого, кроме брата, и не допускала мыслей, что ласки могут оказаться столь мерзкими и вызывать лишь страдание и отвращение. И – хуже того, – она понимала, что ей это нравилось. Наблюдая за исказившимся лицом возлюбленного, она угадывала в его очах такое же чувство, осознавала, что он тоже наслаждался происходящим.

И лишь хозяйка дома, видимо, привычная к подобным играм, раскинулась на ложе, позволяя плющу всецело овладевать ею, сама с великой охотой отдаваясь ему. Она испытывала невозможное удовольствие. Ни один мужчина, не одна женщина никогда не дарили ей таких сильных и острых чувств. Плющ позволял ей направлять себя, управлять собой. Обуздав низменную страсть зверя, дама подчинила его. Листья у лона женщины смягчились, одаряя её негой, недоступной никому из людей. Охваченная страстью, она сплеталась с ним в объятьях, позволяя листьям целовать её, нежить, сходиться в единое целое. Раздался хруст костей и сдавленный стон. Близнецы забились в предсмертных конвульсиях, не выдержав соития со зверем. Ядовитое семя било фонтаном из обмякших тел, разрывая их в клочья, смешиваясь с грязной, пропитанной отравой кровью. Затем листья растения преобразились, обрастая шипами. С новой силой накинулись его путы на двух своих жертв, заглатывая их останки, растворяя в себе. Хозяйка дома наблюдала за происходящим, улыбаясь, отдаваясь тонким лианам слуги, вбирая сквозь его ветви новую жизнь.

Когда всё закончилось и чудище снова приняло вид плюща, устилающего собой стены особняка, женщина вышла в сад. Она направлялась к единственному живому дереву в этом царстве мёртвых цветов, на ветвях которого росли огромные жёлтые плоды. В сердцах этих плодов таились человеческие тела, готовые однажды родиться вновь. Девушка любовалась на новую ягоду в форме слезы. За покровом желтизны скрывался силуэт прекрасного мужа с девичьим ликом и пышной грудью. В его формах можно было угадать черты двух её недавних гостей. Приняв в себя всю дикую страсть прошлой жизни, не имея сил совладать с ней, они поглощены были своими же влечениями, и теперь стали единым целым, что однажды породится на свет. Когда придёт время, она примет этого нового гостя к себе, и будет с ним как любимая, как жена, как сестра, как мать. Ведь именно благодаря ей столь дивное, сильное и прекрасное существо придёт в этот мир.

Затем женщина прошла дальше, к сердцу своего сада, где высилось огромное распятие, овитое путами железных роз. Нельзя было разобрать маски человека, что висел на кресте, равно как и линий его стана, ибо оно было укрыто лохмотьями жёлтых тканей, и сложно понять, муж то был или дева. Раскинув руки, истощённые временем и палящим солнцем, обмякшее тело было намертво пригвождено к месту своих похорон, и лишь ветер, трепавший останки одежд, изредка создавал иллюзию жизни в этом существе. Плющи роз и винограда столь крепко впились в него, что казалось, будто они произрастают из дряблой плоти и сами являются ею.

Опустившись к ногам покойника, женщина обняла крест, склонилась в низком поклоне, исполненная счастья и благодарности. Распятое существо – её господин, а она всего лишь мать, исполняющая волю создателя. День за днём полнится её сад новыми плодами, из которых однажды родятся люди, готовые для нового, лучшего мира. А пока – наступала ночь, и звёзды в небе расступались на свои места. Под хор обнажённых детей, что спускались белыми силуэтами из облаков в окружении матерей-гиад, на кафедру падал занавес, оглашая конец спектакля.

Покачав головой, я отстранила юношу, выдохнула, поднялась. Время завершать начатое.

Я извлекла стеклянный сосуд из внутреннего кармана куртки, легко встряхнула, откупорила пробку. Сперма, смешанная с мочой и потом, потянулась ко мне тонкими струйками. Люди вокруг задрожали, вжались в сиденья, не желая расставаться с тем, что им так дорого – но какая разница, их грехи бесконечны, создадут ещё.

Постояв так какое-то время, дав флакону наполниться, я спокойно перевела дух: дело сделано. Можно покидать это место. Надеюсь, больше сюда не вернусь. Сестра-сестра, мы оба знаем, с чем играемся. Надеюсь, ты уверена в своих действиях. Мы обе видим наших врагов, и нам известно, что их сила в обмане. Но там, где любовь заменяют влечением, открываются врата в бездну. И эти врата открыты. Зверь выпущен наружу, и нам придётся приложить все усилия, чтобы остановить его. Наши союзники пока слишком слабы, и в текущей ситуации нужно полагаться только на нас самих. Нам ещё не верят, а когда одумаются – будет слишком поздно.

Ад грядёт, и его оружие – любовь.