Читать книгу Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев - Страница 3

Маринка Лазуткина ездила в Кабаново с четырёх лет. Ей там нравилось. Больше всего на свете она любила бродить одна по диким местам, а из Кабаново куда ни глянь хоть с самой высокой крыши, до самого горизонта – поля, леса и головокружительной глубины овраги – хранители родников, медвежьи квартиры. Раздолье сказочное. Гора, на которой раскинулось Кабаново, северной стороной сползает к реке с широкими пойменными лугами. За рекой – лес, не смешанный, как на южном склоне горы за селом, а хвойный. Его так и называли – Заречный лес. Далеко ходить в него опасались, так как, во-первых, он был дремуч и кишел гадюками, во-вторых – в нём можно было наткнуться на человеческие скелеты, вырытые зверьми из братских могил. Во время войны в заречном лесу бои шли жестокие. Доходило даже до рукопашных. Однако издалека, с горы Кабановской, Заречный лес был красив. Маринка могла часами пялиться на него, взобравшись на дуб, который рос в поле, между деревней и верхним лесом. До Заречного леса от того дуба было километров шесть-семь, до верхнего – метров двести. В верхнем лесу водились медведи и кабаны, поэтому тетя Ира, у которой Маринка проводила каникулы, выдрала бы её, если бы узнала, куда она таскается вечерами. Маринка ей говорила, что ходит на реку. На реку тётя Ира легко её отпускала – Маринка плавала так, что ни один взрослый не мог угнаться за ней, двенадцатилетней. Даже четырнадцатилетняя дочь тети Иры, Машка, у которой был первый юношеский разряд по плаванию, проиграла Маринке соревнование по заплыву от Лягушачьего острова до Утиного. Тем не менее, дуб Маринка любила куда сильнее, чем реку. Не всякий кот сумел бы вскарабкаться на него, однако Маринку звали мартышкой не только за озорную рожицу. Руки у неё были цепкие, ногти – крепкие. Прежде чем лезть на дуб, она совала в карман штук пять подорожников, чтоб прикладывать их к ободранным о кору рукам и коленкам, на суку сидя. Ох, хорошо ж ей было на том суку, особенно в сумерках. Сидишь, смотришь, как загораются звёзды, как вдалеке, над речной долиной, туман сгущается, как волнуется на ветру пшеничное море, пересечённое уходящей за горизонт грунтовой дорогой. А позади шумят чащи, в которых бродят дикие звери. Жуть, как шумят! А за реку глянешь – и вовсе сердце трепещет. Над страшным лесом ярчает зарево городов далеких, ближе к реке разбросаны кое-где огни деревень. Днём их с дуба едва видать, деревеньки те, а ночью собачий лай из них слышен. Такая слышимость. Кабаново – как на ладони. Выглядит оно так. Раздолбанная бетонка тянется круто вверх. Вдоль неё – дома. За ними – сады, а точнее – яблоневые, вишнёвые и сливовые дебри. Влезешь – заблудишься. Посреди села – церковь с распахнутыми дверями. Она не действует. На её колокольне растут берёзки и мухоморы. Далеко за околицей, в поле возле бетонки, что рассекает верхний лес на две части – кладбище. Дуб, на суку которого вечерами Маринка крутит башкой – с другой стороны бетонки, как раз напротив. Но ни страх перед мертвецами заставлял Маринку спрыгивать с дуба и бежать домой раньше, чем темнота уляжется на поля, а страх перед тётей Ирой. Она была очень строгая. Даже Машку не раз лупила при всей деревне. А мертвецов Маринка ни капельки не боялась. Могла хоть спать лечь на кладбище. Вот какая была Маринка.

Нужно ещё сказать о двух Кабановках – Верхней и Нижней. Верхняя, насчитывающая десять домов, находится слева от Кабаново, меж двух оврагов. Один из этих оврагов тянется вдоль села, до самой реки. По нему струится ручей с запрудами, для гусей и уток. У места его впадения в реку стоят двенадцать домов. То – Нижняя Кабановка. Маринка с Машкой нередко спорили аж до драки, какая из Кабановок лучше. Машке нравилась Нижняя– река близко, Маринке– Верхняя. От неё до дуба-полчаса ходу, от Нижней – сорок минут. С Верхней Кабановки, по сути, и началась вся эта история.

Началась она так. Как-то раз сидела Маринка на своём дубе и злилась. Злилась из-за того, что рано пришла – солнце ещё жгло, сидеть было тяжко. Иногда с поля дул ветерок, но горячий, душный. Терзало сердце и злость на Петьку, местного хулигана – за то, что он срезал для неё, для Маринки, в саду за церковью георгин, а для Машки – розу. Было очень обидно. Мучила жажда. Решив сходить к лесному ручью, что тёк за опушкой, Маринка глянула на неё, нет ли там кого, и – застыла. Из леса шла к ней собака – большая, рыжая, тощая. Незнакомая. Странно шла – ничего не нюхала, но задумчиво озиралась, как человек. Ошейника на ней не было. Не заметив Маринку, она миновала дуб, постояла, глядя на кладбище, мимо коего грохотал по бетонке МАЗ, нагруженный лесом, и по едва приметной тропинке среди колосьев, пошла к овражному перелеску, который тянется через поле до Кабановки. До Верхней. Проводив её взглядом, Маринка спрыгнула с дерева и направилась к лесу. Сделав пару шагов, она обернулась, сама не зная, зачем, и – ей вдруг стало прохладно. По пшеничному полю шла уже не собака, а молодая женщина – тоже рыжая, тоже рослая и худая, но не имевшая, кроме этих примет, со странной собакой ничего общего. На ней был голубенький сарафанчик. Шла она босиком.

Маринка не знала, что и подумать, глядя ей в спину. Поколебавшись, она решила пойти за нею, благо, что солнце ещё висело над горизонтом, а из деревни, хоть и далёкой, слышались голоса. И она пошла, пригибаясь, готовая сесть на корточки, если странная незнакомка вдруг обернётся. Но та смотрела только вперёд и по сторонам. Шла она неспешно, срывая время от времени колоски и бросая их.

Конечно, нельзя сказать, что мороз прополз по спине Маринки только от неожиданности и сразу её оставил. Ведь мертвецов она не боялась лишь потому, что не верила в их способность производить какие-то действия, кроме как разлагаться, а тут собака вдруг стала женщиной! Ничего себе! Но сильнее страха была досада, что никто не поверит, если начнёшь рассказывать. Да и как расскажешь? До тети Иры мигом дойдёт, и не миновать порки за ошивание возле леса. Так что придётся об этом деле крепко молчать, как она молчала в начале лета о кабане, который вышел из леса и кувыркался в поле. Даром она тогда натерпелась страху! Никто о том кабане так и не узнал. А теперь об оборотне никто не узнает. Обидно было до слёз.

Женщина, меж тем, приблизилась к перелеску и побрела вдоль него.  Тропинка там была шире, и если б рыжей вздумалось обернуться, Маринка была бы сразу ею замечена, продолжай она идти за ней по пятам. Потому Маринка двинулась перелеском, среди кустов и деревьев с цепкими сучьями. Они до крови раздирали лицо и руки и кое-где вынуждали передвигаться ползком. Жгучая лесная крапива кусала за ноги. Но Маринке было не привыкать к таким испытаниям, и босая женщина не ушла далеко вперёд. Маринка ни на секунду не упускала её из виду. Она боялась лишь одного – скатиться в овраг, по краю которого пробиралась. Он был глубок настолько, что когда Петька наткнулся в нём на гадюку, Маринка с Машкой, стоявшие наверху, домчались до Кабаново раньше, чем Петька вылез. Потом он, правда, сказал, что не торопился, но это было точно враньё.

Подумав про Петьку, Маринка в ту же секунду его увидела. Он стоял на кромке оврага, и, согнув ствол орешника, рвал орехи. Заметив крадущуюся Маринку, он открыл рот, чтоб что-то сказать. Сделав страшный взгляд, Маринка прижала палец к губам, и одним движением глаз указала Петьке на объект слежки. Петька вмиг оценил серьезность сложившейся ситуации. Он пошёл бок о бок с Маринкой. Под его кедами не хрустел ни один сучок.

– Шпионка? – только и спросил он, не сводя прищуренных глаз со стройных и длинных ног незнакомки – ему уж было тринадцать.

– Оборотень.

Петька хладнокровно кивнул и вынул из кармана рогатку. Видимо, он знал об оборотнях нечто такое, чего Маринка не знала, и счёл не лишним держать оружие наготове. Они прошли за женщиной перелесок. Дальше был спуск к ручью, от ручья – подъём. На Верхнюю Кабановку и Кабаново. Остановившись у спуска, женщина огляделась. Маринка с Петькой едва успели плюхнуться наземь. Густые заросли клевера скрыли их. Маринка увидела лицо женщины. Оно было очень красивым, хотя глаза казались холодными и бесцветными, как покрытое изморозью стекло. Маринку пробрала дрожь. Именно такой она представляла Снежную Королеву.

Но внезапно красавица повела себя, мягко говоря, не по-королевски. Стоя спиной к Маринке и Петьке, чуть приподнявшимся на локтях, она задрала подол, спустила трусы до щиколоток, позорно оголив задницу, и присела на корточки. Петька ахнул. Маринка, которая созерцала голую задницу с меньшим трепетом, разглядела на ней какие-то линии ярко-красного цвета, пересекавшие щель. О том, что это такое, размышлять было некогда, потому что растерянность Петьки длилась недолго. Раньше, чем женщина завершила мокрое дело, он вытащил из кармана камешек, зарядил рогатку и хорошенько прицелился.

– Идиот,– шепнула Маринка. Но было поздно – резинка хлопнула, камешек просвистел и угодил в цель со смачным шлепком.

Прекрасная незнакомка взвизгнула и вскочила, прижав ладонь к ягодице. Судорожно натягивая трусы, она повернулась. Её глаза сверкали от злости.

Только лет через семь Маринка, в тысячный раз детально анализируя ситуацию, догадалась, почему Петька после своей проделки не ткнулся сразу лицом в траву, как она, Маринка. Видимо, он рассчитывал на то, что женщина, растерявшись, повернётся к нему с трусами на пятках. Как бы то ни было – когда женщина повернулась, Маринка вновь лежала плашмя, а Петькина белобрысая голова торчала над лопухами и клевером. Приглядевшись к нему, подстреленная красавица улыбнулась, одернула сарафан и нежно спросила:

– Тебе не стыдно?

Петька, смутившись, что-то пробормотал.

– Ты сделал мне больно, мальчик,– сказала женщина.

– Извините,– прохрипел Петька.

– Ты что, следил за мной?

– Да, следил.

– Откуда?

– Оттуда.

Петька махнул рогаткой в сторону дуба. Женщина поглядела туда, куда он указывал.

– Так откуда? От леса что ли?

– Почти.

Помолчав, женщина спросила:

– Хочешь меня домой проводить?

Петька засопел.

– А где вы… где ты живешь?

– В Верхней Кабановке.

Петька поднялся и, запихнув рогатку за пояс, подошёл к женщине.

– Ну, давай провожу, чего там,– произнес он, стараясь говорить басом. Он был чуть ниже её. Она рассмеялась, дернула его за ухо, и они спустились к ручью. Красавица перешла его, без гримас ступая по острым камешкам. Петька с места перескочил. Маринка из клевера наблюдала, как они поднялись по крутому склону бугра к Верхней Кабановке и завернули к первому дому. Дом тот – бревенчатый, с низкой крышей, стоял слегка на отшибе. Десятки раз Маринка разглядывала его, когда проходила мимо, и не могла понять, обитаем он или пуст. Оконные стёкла были все целы, но так замутнены грязью и паутиной, что ни один предмет сквозь них не просматривался. Ни разу Маринка не видела свет за ними, дым из печной трубы при ней никогда не шёл, дверь не открывалась. Около дома росли одни лопухи, однако сквозь них тянулась к крыльцу тропинка. Миновав дом тот, Маринка сразу переставала думать о нём и ни у кого потом про него не спрашивала. Она не увидела, как босая тётка с Петькой вошли, потому что дверь была с другой стороны, однако услышала, как дверь скрипнула, затем – хлопнула.

От Москвы шла туча. Нижний край солнца коснулся поля. Вскочив, Маринка кинулась вниз, к ручью, а потом – наверх, но не на бугор, к Кабановке, а на гору, к Кабанову. Она решила всё рассказать тёте Ире. А как иначе? Ей было страшно за Петьку. Но по мере подъёма страх пропадал, и, в конце концов, Маринка решила не нарываться на неприятности. Эта тётка точно поймет, сказала она себе, что Петька её не видел в собачьей шкуре, иначе бы он не пошёл с нею. А если и не поймёт, всё равно – за Петьку бояться глупо. Петька и на медведя один охотился, и быка усмирял, и с пятью бандитами дрался, если не брешет. Что ему тётка. Да он возьмет её за ногу, как того быка, покрутит над головой, и – хрястнет об стенку!

Так рассуждая, Маринка вошла в деревню и зашагала к своему дому, со всех сторон обсаженному смородиной. Тётя Ира что-то готовила на терраске.

– А Машка где? – поинтересовалась Маринка, заглянув в сковороду.

– В беседке, с Анькой. А ты откуда?

– С реки.

Тётя Ира медленно обвела племянницу взглядом.

– А что, в реке крокодил завелся?

– Какой еще крокодил?

– Не знаю, какой. Наверное, злой.

Маринка смекнула, что речь идет о её царапинах.

– Так я это… ведь я на том берегу загораю, а там – кусты. Пока продерёшься…

– Вот это надо бы обработать, – произнесла тётя Ира, рассматривая царапину на щеке  Маринки, – а ну, иди– ка спроси у Машки, куда она подевала вчера зелёнку после того, как собаке лапу помазала.

Взяв со столика огурец, Маринка направилась через сени к выходу в сад. Открывая дверь, она обернулась.

– Тётя, а кто живет в Верхней Кабановке, в первом домике справа?

Тётя Ира неторопливо резала в сковородку картошку.

– В первом домике справа?

– Да.

– Черти.

Идя по саду, Маринка бодро хрумкала огурцом. Туча приближалась. Стояли ранние сумерки. Машка с Анькой в беседке резались в карты. Аньке было пятнадцать. Она жила по соседству.

– Зелёнка где?– рявкнула Маринка, войдя в беседку и со всей дури грохнув кулаком по столу. Две картёжницы, раскрыв рты, уставились на неё.

– Ты чего орёшь, идиотка? – спросила Машка.

– Я у тебя спросила, зелёнка где? Ты что, глупая? – заорала Маринка так, что курица за забором перестала кудахтать. Машка, бросив карты на стол, вскочила.

– Пошла отсюда, тварь! Пошла вон!

– Значит, ты не дашь мне зелёнку, мразь тупорылая?– уточнила Маринка. Машка, не отвечая, схватила её за шиворот и пинком спровадила из беседки. Маринка, очень довольная, стала жрать смородину и крыжовник, которые росли рядом. Машка опять уселась за стол, и игра продолжилась.

– На хрен тебе зелёнка?– спросила Анька.

– Харю твою хотела помазать, чтоб прыщей видно не было, – пробубнила Маринка с набитым ртом. Анька покраснела, да так, что двух её прыщиков и без всякой зелёнки не стало видно.

– Вот, блин, зараза, – сказала Машка, – просто блевотина!

– Да не обращай на неё внимания, – предложила Анька,– если бы у тебя уши также торчали, как у неё, ты бы ещё хлеще на всех срывалась.

– Надо их ей отрезать, чтоб не страдала,– бросила Машка,– иначе целкой так и помрёт. Кто её захочет с такими то лопухами на голове?

И обе девчонки расхохотались. Маринка чуть не заплакала, но не подала виду, что ей обидно. Утешило её то, что Машка, на которую она разозлилась больше, осталась дурой и получила от Аньки четырнадцать щелбанов – согласно числу оставшихся карт. Потом подружки решили сыграть ещё один кон. Темнота, усиленная нависшей над Кабаново тучей, не помешала им – в беседку была проведена лампочка. Не успела Машка сдать карты, как хлынул ливень, и Маринке пришлось присоединиться к картёжницам. Машка сдала и ей, чтоб она от скуки не вякала.

– Что-то вас тетя Ира ужинать не зовет, – заметила Анька, сосредоточенно глядя на свои карты.

– Ящик моргает, – сказала Машка.

Вокруг беседки стояла сплошная стена воды. Она колотилась о крышу так, что девочкам приходилось говорить громко. Сверкали молнии. Громовые раскаты качали гору.

– А вы не знаете, кто живет в Верхней Кабановке, в доме возле ручья?– спросила Маринка.

– Вокруг которого лопухи пошире твоих ушей?– уточнила Анька.

– Ну да.

– Там черти сейчас живут.

Маринка чихнула, забрызгав стол красными от ягод слюнями. Машка, перевернув отбитые карты, поглядела на Аньку.

– Какие черти?

– Обыкновенные.

– Ты их видела?

– Нет.

– Откуда ж ты знаешь, что они там живут?

Маринка все свои карты скинула. Кратковременная борьба между Машкой и Анькой опять окончилась поражением первой. Ругнувшись матом, она подставила лоб, и Маринка с Анькой дали ей по три щелбана. Пока она тасовала карты, Анька поведала:

– Прошлым летом я около того дома ужас как пропорола ногу какой-то хренью. Боль была жуткой. Кровь хлестала, как из пожарного шланга! Куда мне было деваться? Я на одной ноге допрыгала до крылечка и постучала. Помню, что дверь открылась, а что потом случилось– не помню. Я потеряла сознание.

– А какого хрена ты ошивалась там босиком?– перебила Машка, явно не склонная доверять этому рассказу.

– Да ошивалась и ошивалась!– заорала Маринка,– что было дальше?

– Ногу я пропорола часов в пять вечера, а очнулась ночью, возле ручья. Осмотрела ногу– никакой раны! И никакого следа от раны. Вот так.

И Анька, вытащив из-за пазухи сигареты «Космос» со спичками, закурила. Отложив карты, Машка опять пристала.

– А почему ты решила, что это черти ногу твою лечили? Может, то были ангелы?

– Ангелы! – усмехнулась Анька, – тоже мне ангелы! Ангелы бы, наверное, вылечили, и всё!

– А эти что сделали?

– Догадайся.

Догадливая Маринка расхохоталась, чтоб показать, какая она большая.

– Так ты хочешь сказать, что тебя не только заштопали, но и вскрыли?– спросила Машка. Анька кивнула.

– Скажи еще, что ты через девять месяцев родила чертёнка!

– Нет. Это, к счастью, произошло в безопасный день.

– Ты все брешешь.

Анька вместо ответа расшнуровала правый кроссовок, сняла его, стянула носочек и положила ногу на стол.

– Посмотрите сами, остался ли хоть малейший след!

Маринка и Машка тщательно осмотрели голую ступню Аньки. Машка её даже ощупала.

– Это не доказательство, – заявила она, – ты могла наврать и про то, что её поранила.

Погасив окурок, Анька обулась.

– Может, мне ещё и трусы перед тобой снять?

– Когда это было?

– Сказала– в прошлом году!

– Да ты ещё в позапрошлом гуляла с Лёшкой!

– Да мы с ним даже не целовались!

– Ну и уроды. Кошки и те облизывают друг друга, прежде чем трахаться.

– Да иди ты в жопу!– вспылила Анька, и, встав, помчалась под ливнем к себе домой. Через пять минут тётя Ира принесла Маринке и Машке куртки. Они отправились ужинать.

Ужин происходил, как обычно, в горнице. Треть её занимала русская печка. По телевизору шла пальба. Святые с икон глядели на чавкающую Маринку так, будто она спёрла еду у них. Однако Маринку трудно было усовестить и словами, не то что взглядами.

– Машка мне отказалась зелёнку дать, – сказала она, запихивая за обе щеки картошку, жареных карасей и салат из всего того, что успело созреть на грядках.

– Так надо было по-человечески обратиться, а не орать на весь сад,– огрызнулась Машка.

– Так я от боли орала! Это что, трудно было понять?

– Всё, хватит!– предотвратила кулачный бой тетя Ира, хлопнув ладонью по столу. – Поглядела в окошко, – вот зарядил-то! Похоже, что на всю ночь.

– Караси откуда?– спросила Машка, сдирая вилкой с жирного карася хрустящую кожицу.

– Петька утром принес. Я ему за них полкило конфеток отсыпала.

Услыхав про Петьку, Маринка вспомнила про чертей. Отхлебнув из кружки теплого молока, она поинтересовалась:

– Тётя, а ты чертей тех сама видала?

– Каких чертей?

– С Верхней Кабановки.

Машка вздохнула.

– Она уж достала всех этими чертями! Просто достала!

– Я никого не достала, – возразила Маринка, – мне говорят, что там – черти, я про них спрашиваю!

За окнами полыхнула молния.

– Может– видела, может нет,– ответила тётя Ира, – чёрт ведь умеет прикинуться кем угодно– хоть человеком, хоть зверем.

– А женщиной?

– Ну, не знаю. А почему ты спрашиваешь?

– Да так. Я давно хотела спросить, что это за дом, но всё забывала как-то.

Выключив электрический самовар и взяв из буфета чайные принадлежности, тётя Ира стала разливать чай. По ее лицу было видно, что разговор ей не нравится, но решив, вероятно, не вынуждать племянницу лезть с расспросами к другим людям, она сказала:

– Раньше в том доме жила старуха. Звали ее Безносиха.

– Почему?– перебила Машка, – у нее носа не было?

– Да, практически не было. Уж не знаю, с рождения или из-за болезни. Она была очень злая и нелюдимая. Как-то раз заявила своему сыну с его женой, приехавшим к ней погостить из города: « Лучше дом свой оставлю чертям собачьим, чем вам!» Вскоре после этого умерла. Схоронили, поминки справили кое-как. Сын с женой уехали. Через сорок дней они возвратились– дом посмотреть, решить, что с ним делать, и– не смогли войти.

– Как так?– разом выдохнули Маринка с Машкой.

– Вот так. Дверь открыта, войти – нельзя. Как будто стена прозрачная выросла. И все поняли, что в том доме уже поселились те, кому Безносиха его завещала – черти. С этого дня никто уже не пытался в него проникнуть.

Стали пить чай.

– А они как-нибудь себя проявляют?– полюбопытствовала Маринка.

– Если б они как-нибудь себя проявляли, никто б рядом не жил. Но есть такой слух, что к ним порой ходит женщина в голубом, и ближайшей ночью после того, как она приходит, кто-нибудь умирает – либо в одной Кабановке, либо в другой, либо в Кабаново, либо где-то ещё поблизости.

– Что же это за тётка?– спросила Машка – язык Маринки, ясное дело, одеревенел.

– Да смерть это, смерть, – ответила тетя Ира, взволнованно поглядев на иконы, чего за нею никогда раньше не наблюдалось – иконы принадлежали ее недавно умершей матери, а сама она сильно набожной не была, – смерть ходит советоваться с чертями, кого из здешних пора забрать.

Через час все спали: Маринка – на высоченной мягкой кровати прошлого века, Машка – на печке, а тетя Ира– в соседней комнате, на диване. Глубокой ночью Маринку вдруг разбудил далекий жалобный крик: « Маринка! Маринка!»

Маринка вздрогнула и открыла глаза. Ее сердце дико заколотилось. Петька! Петька зовет на помощь! А вдруг послышалось! Масляная лампадка перед иконами не горела. Шторы были опущены. Полминуты Маринка не шевелилась и не дышала. Мертвая тишина лежала у неё на груди каменной плитой. Простыня под нею пропитывалась холодным потом. Если бы Петька вновь заорал, она бы вскочила, она бы бросилась на подмогу! Но он молчал. И молчало всё – от ходиков до кустов возле калитки, что всегда шелестели даже от слабого, мимолётного дуновения ветерка. Старательно вспомнив, какая смелая была Анжелика, Маринка выбралась из-под одеяла, спрыгнула на пол, и, натянув штаны, вышла в сени. В соседней комнате, где спала тетя Ира, против обыкновения, не было слышно храпа. Это удвоило осторожность Маринки. Не рискнув зажечь свет, она ощупью отыскала свои галоши, обулась, надела куртку, и, тихо сдвинув засов наружной двери, покинула дом.

Небо было сплошь затянуто тучами. Дождь едва-едва моросил. Деревня блестела под фонарями так, как будто она не водой облита была, а ртутью. Ни единой живой души на улице не было. Даже полугодовалый щенок Сморчок, бесхозный любимец всего села – тот самый, которому Машка лечила лапу, который каким-то образом умудрялся быть всегда и везде, особенно там, где он не был нужен, и получал пинки, даже он забился куда-то и не подавал голоса. Между тем, Сморчок Маринке сейчас пригодился бы. Она позвала негромко:

– Сморчок, Сморчок!

Пес не отозвался, не выбежал, и Маринка одна зашагала вверх по деревне, к спуску в овраг с ручьем. Свернув на тот спуск, она пожалела, что не надела высокие сапоги– грязь при каждом шаге сдергивала галоши с ног. Хоть под гору шла Маринка, а до ручья нескоро дошла.

Споласкивая галоши, она смотрела на Верхнюю Кабановку, вырванную из мрака трепетной синью двух фонарей. Бугор, на котором съежилась деревушка, напоминал громадную черепаху. Вот-вот, казалось, чудовище шевельнётся, двинется, поползёт, сокрушая всё на своем пути, и она, Маринка, от ужаса не успеет посторониться! С трудом прогнав опять подступивший страх, Маринка умылась, стиснула челюсти и отправилась выручать несчастного Петьку. Из глубины оврага за Кабановкой донёсся вдруг крик совы. Донёсся– и оборвался. Крутой подъём к деревушке имел широкую травяную обочину,и по ней Маринка быстро дошла до чёртова дома. Окна его, как обычно, были темны. Из зарослей лопухов около крыльца торчали чьи-то длинные уши. Увидев их, Маринка сперва опешила, а потом поняла, кто их обладатель, и подошла поближе. Сморчок сидел перед полусгнившей ступенькой, тревожно вздыбив колкую шерсть, и тихо рычал, сверля дверь глазами. Маринка, ясное дело, очень обрадовалась ему.

– Молодец, Сморчок, молодец,– шепнула она, почесав собаку между ушами. Щенок взглянул на неё весьма выразительно и опять воззрился на дверь.

– Ну, давай войдем.

Сказав так, Маринка взялась за дверную ручку и потянула её. Дверь тихо, легко открылась.