Читать книгу Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев - Страница 8

В шесть часов утра вспыхнул свет. Вырвавшись из камеры пыток,  Кременцова увидела медсестру с не менее злым, чем у палача, лицом.  Она совала ей градусник.

– На, измерь-ка  температуру!Потом пойдёшь на укол.

– Куда?

– В процедурный.

Не предложив измерить температуру Аньке, медсестра унеслась. Анька неподвижно лежала под одеялом, глядя на потолок широко открытыми, немигающими глазами. В коридоре царила дикая суета– бегали, орали, ругались, что-то возили на громко лязгающих тележках.

– Доброе утро,– сказала Юля, сев на кровать с градусником подмышкой.

– Доброе утро.

Анька была, казалось, более склонна к общению, чем четыре часа назад.  Кременцова решила этим воспользоваться, тем более что она как будто чувствовала себя немножко получше, и ей хотелось с кем-то говорить– неважно, о чём.

– А в какое место уколы делают?

– В задницу.

– Ой! А больно?

– Да смотря кто. Илюха– не больно, особенно если ему красивые глазки сделаешь и спустишь трусики до коленок, а Светка– так, что весь день за жопу держаться будешь.

Кременцову больше встревожила первая часть ответа.

– Илюха– это медбрат?

– Да, типа того. Не бойся, он симпатичный мальчик.

Вошла сестра, взяла градусник.

– Тридцать восемь.

Записала, умчалась.

– Утром– всегда пониженная,– сказала Анька, свесив с кровати ноги и надевая мягкие тапки с кроличьими ушами,– ну что ж, пошли на укол.

Перед процедурным была небольшая очередь– одни женщины, так как процедурный был женским. Отстояв её, Кременцова с Анькой вошли вдвоём. При виде медбрата, который, стоя перед столом, наполнял шприцы,  Кременцовой стало не по себе. У нее слегка затряслись поджилки. Медбрату было лет девятнадцать. Аньку предстоящая процедура, казалось, вовсе не волновала. Её огромные голубые глаза светились сарказмом.

– Привет, Илюха,– проговорила она, зевая,– что такой кислый?

– Доброе утро. Фамилия?

Тон свидетельствовал о том, что Илюха– человек настроения.

– Карташова,– вздохнула Анька.

– Готовьте руку и попу,– распорядился Илюха, глянув на назначение,– сперва– руку.

Анька бесстрашно вздёрнула кверху рукав халатика. Озорная весёлость с её лица не сходила. Распаковав тонкий шприц, Илюха наполнил его на треть инсулином и уколол её выше локтя, после чего взял со стола большой, наполненный шприц с длиннющей иглой, от вида которой сердце у  Кременцовой заколотилось вдвое быстрее.

– А теперь– попу.

Досадливо скривив рот – дескать, задолбал! – Анька повернулась лицом к стене, расставила ноги, длина которых могла бы вызвать припадок зависти у любой модели, и задрала халатик, обнажив плотные, белые ягодицы. Халат она прижала к спине, туго натянув перед животом. На попе были заметны следы уколов.

– А ты чего без трусов сегодня?– спросил Илюха, намочив спиртом ватку.

– Чтоб у тебя настроение поднялось,– отозвалась Анька, повернув голову так, что стал виден красивый профиль и правый глаз, сияющий ледяной иронией,– я ведь тебя люблю! А ты меня только по голой заднице шлёпаешь. Коли в правую.

Кременцовой никогда прежде не доводилось видеть, как делают укол в попу. Зрелище показалось ей интересным, поскольку попа принадлежала красивой женщине, а колол мальчишка. Справился он со своей задачей весьма уверенно– пару раз мазнул ваткой по ягодице, премило заколыхавшейся, и вонзил иголку до середины. Однако Анька, видимо, не была довольна – выгнулась так, что многострадальные половинки плотно прижались одна к другой, и грязно ругнулась.

– Задницу надо было расслабить,– сказал Илюха, давя на поршень,– я тебе каждый раз это повторяю.

По завершению процедуры, он тщательно протер ваткой место укола.

– Можете одеваться, мадмуазель.

– Мерси,– процедила Анька, одергивая халат. Потом повернулась. Её лицо было недовольным.  Кременцова надеялась– она выйдет. Но зря надеялась.

– А как ваша фамилия?– обратился к ней молодой садист.

– Кременцова.

Медбрат нашёл её в списке и сразу взял большой шприц с длинной иглой.

– Попу.

У  Кременцовой вспыхнули щёки. Дрогнувшими руками расстёгивая штаны, она поинтересовалась:

– А в руку разве колоть не будете?

– Нет, мадам. Штаны– вниз! Живее!

Тон задел  Кременцову. С испепеляющими глазами встав носом в угол, она спустила штаны, задрала рубашку.

– Колите.

Анька хихикнула. Юный хам без тени эмоций приблизился к голой заднице  Кременцовой и воткнул в нее шприц довольно болезненно. Но зловредная  Кременцова даже не пикнула.

– Это что за укол?– спросила она, когда хам вводил.

– Спросите у доктора.

– Ты чего сегодня какой-то бешеный?– возмутилась Анька,– на «вы» меня называет, уколол так, что больнее некуда! Юлька, это антибиотик. Пеницилин. Курс– сорок уколов. По двадцать– в каждую половинку.

В палату шли, потирая попы ладонями.

– А он что колол тебе в руку?– спросила Юля.

– Инсулин. Протафан.

– Ты что, диабетик?

– Типа того.

Зашли в туалет. Его состояние ужасало.

Здесь вообще когда-нибудь убирают?– вскричала Юля, свесив над унитазом больно уколотую часть тела.

– Да, разумеется. Каждый год.

Вернувшись в палату, хорошенько умылись, после чего Анька помогла Юле переложить вещи из сумки в тумбочку. Удивилась, что столько книжек. Сама она, как успела Юля заметить, читала лишь одну книгу– справочник по служебному, охотничьему и декоративному собаководству.

Как только Юля опять легла, чтоб поспать до завтрака, прибежала ещё одна медсестра– с пробирками и шприцами.

– Кто у меня  Кременцова?

– Я.

Поставив лоток с пробирками на край тумбочки, сестра вынула из кармана жгут и распаковала огромный шприц.

– Кровь из вены! Да ты лежи, лежи! Не вставай! Лежи, говорю! Расслабься.

У  Кременцовой ноги свело от страха. Но медсестра оказалась попросту чародейкой– зажмуренная больная все ещё ожидала укола, когда она объявила:

– Всё! Держи ватку. Крепко держи!

Проводив ее восхищённым взглядом,  Кременцова спросила:

– Анька, что им мешает ей поручить обкалывать задницы, а тому идиоту– брать кровь из вен?

Анька, что-то мурлыча себе под нос, сидела за столиком, на котором стояло зеркальце, и подкрашивала ресницы.

– Именно то, что он– идиот. Не попадёт в вену.

– Так значит, надо его уволить к чертям собачьим!

Анька вдруг повернулась.

– Ты где работаешь? Не в милиции?

– Не в милиции,– еле слышно пролепетала Юля, хлопнув ресничками,– а с чего у тебя возникло такое подозрение?

– Ну, не знаю, как бы это сказать. Ты– вроде не дура, а вроде– дура. Хочешь банан?

Потрясённая объяснением,  Кременцова проигнорировала вопрос. Через два часа, которые девушки провели в молчании, потому что одна спала, а другая красилась и читала, привезли завтрак. Он состоял из овсяной каши, сосисок, какой-то жидкости, не имевшей запаха кофе, однако названной именно этим словом, и двух кусочков белого хлеба с маслом. Анька проглотила все это без зверского аппетита, но с ровной рожей, а  Кременцова кривилась так, как будто жрала стеклянную крошку.

– Ну, и дерьмо,– буркнула она, кое-как доев и рыгнув.

– Ты лучше готовишь?– спросила Анька, взяв у неё тарелку, ложку и кружку, чтоб вымыть их.

– Я картошку варю, яичницу жарю!

– Одна живёшь?

– Да, одна. А ты?

– А я– когда как.

Перемыв посуду, Анька начала чистить зубы. Вдруг явился Илюха с двумя шприцами.

– Девочки, попы!

Он был чем-то взволнован. Анька, стоявшая с зубной щеткой во рту у раковины, опять задрала халатик, а Юля легла ничком и спустила трусики. Обе были крайне удивлены приходом Илюхи. Обычно, по словам Аньки, все ходили к нему. Делая укол Аньке, напружинившей попу, он произнёс:

– Расслабься, больно не будет.

Юле, которая также вся напряглась и зубами стиснула палец, сказал вполголоса:

– Извините, Юлия Александровна. Я не знал, что вы– из прокуратуры. Мне только что сообщили.

– Да ничего,– ответила  Кременцова, забыв про страх перед болью. Боли и не было– игла будто лишь прикоснулась к коже. Вводя, Илюха продолжил:

– Если вам вдруг что-нибудь понадобится: укольчик с морфием, клизма– мало ли что, всё может случиться– вы только свистните мне, я– мигом!

– Договорились.

Юля грызла кулак, чтоб не рассмеяться.

– Ты каждые два часа будешь приходить?

– Нет. Сегодня я еще один раз зайду к вам– перед обедом, а завтра у меня выходной.

С этими словами Илюха выдернул шприц.

– Всё, барышни. Отдыхайте.

К двери он шёл совсем уж по-идиотски– буквально пятился, улыбаясь. Тихо и плотно прикрыл её за собою.  Кременцова и Анька громко смеялись, одна– валяясь со спущенными трусами, другая– сидя за столиком и закалывая свои волнистые волосы.

– Так значит, ты из прокуратуры?– спросила Анька, выпив стакан воды, чтоб прогнать икоту.

– Я не хотела, чтоб здесь об этом узнали. Но Карнаухова– это моя начальница– позвонила и подняла какой-то ненужный шухер.

– Как так– ненужный? Очень даже полезный. Без него ты бы уже после пяти уколов сесть не смогла, да и всякой дрянью тебя бы пичкали. Ну а так, глядишь, быстро вылечат. И не больно.

– Да чем тут вылечат? Клизмой?– с внезапной злобой крикнула Кременцова, перевернувшись. Анька, сидевшая перед зеркалом, поглядела на отражение собеседницы.

– Что с тобой?

– Ничего!Ты говоришь– вылечат! А хоть знаешь, что у меня?

– Я знаю, что вылечат. Как же могут не вылечить? У тебя ведь нет диабета.

Кременцова молчала. Приступ депрессии навалился на неё страшной, всеподавляющей тяжестью. Непонятно было, чего он так долго ждал. Весь вчерашний день пронёсся перед глазами, как многократно ускоренный цветной фильм. Из глаз закапали слёзы– слёзы тоски, стыда и бессильной злобы. Она отчётливо поняла: Хусаинов мертв. Безусловно, мертв. Иначе и быть не может. Иначе к ней бы уже давно кто-нибудь пришёл.

Анька, видимо, не была любительницей лезть в душу без стука и утешать без спроса. Она следила за  Кременцовой, пересев на кровать. Следила не отрываясь.

– Анька, ты куришь?– спросила вдруг  Кременцова, утерев слёзы и также сев.

– Не курю. Мне нельзя курить.

– Почему?

– Сосуды плохие.

– Что у тебя с ногой?

– На ней-язвы. Уже давно.

– Вылечить не могут?

– Надолго-нет. Они заживают после того, как я здесь прохожу курс капельниц и уколов, потом– опять открываются. Диабет.

Кременцова шумно вздохнула.

– А я курю. Но с ночи вот не курила. Надо пойти на лестницу-покурить.

– Сходи, покури.

Кременцова встала, но не успела вынуть из тумбочки сигареты– дверь палаты открылась, и вошла медсестра, нос и рот которой были закрыты хирургической маской. Она катила перед собой двухъярусную тележку. На нижнем ярусе стоял таз, наполненный хирургическими отходами, а на верхнем располагались банки с растворами, инструменты, бинты, салфетки.

– К перевязке готовимся! – крикнула медсестра, обращаясь к Юле. Анька уже снимала с ноги повязку.

– А как к ней надо готовиться?

– Молча! Сядь и вытяни ногу.

Юля повиновалась. Сестра, взяв ножницы, мигом освободила её ступню от повязки. К ранам бинт прикипел четырьмя слоями, но был отодран настолько молниеносно, что  Кременцова не успела и ахнуть. Пропитанный кровью бинт уже летел в таз, а она сидела с открытым ртом и перекосившимися глазами, пытаясь вытолкнуть из себя отчаянный визг, чересчур широкий для её горла. Тут вошла женщина– средних лет, судя по глазам. На ней, как и на сестре, была полумаска. Поздоровавшись с Анькой, она обратилась к Юле:

– Здравствуйте, Юлечка. Я– ваш лечащий доктор. Меня зовут Елена Иосифовна.

– Садисты!– вырвалось в этот миг из очень туманных и очень тёмных недр  Кременцовой,– садисты! Сволочи! Вам сказали, откуда я? Вам звонили? Или вам не звонили?!

– Верочка, в другой раз не экономь перекись, пусть повязка сама отвалится,– обратилась врач к медсестре, поняв, о чём идёт речь, потом– опять к Юле,– Юлечка, если ваша ножка чувствует боль– вам следует не кричать, а радоваться. Ведь боль– это защитная реакция организма. Раз она есть, значит– организм полон сил и готов бороться с болезнями.

От этих слов,  Кременцовой сделалось очень стыдно. Она смолчала, но покраснела. Присев на корточки, Елена Иосифовна взяла её ногу и стала её осматривать. Кременцова стиснула зубы, твёрдо решив молчать, какой бы ужасной не оказалась на этот раз защитная реакция организма. Но организм вёл себя спокойно, хоть пальцы доктора мяли ногу у самых ранок.

– На гребешок наступили?– спросила врач, отпустив наконец, ступню пациентки и поднимаясь.

– На гребешок,– подтвердила ошеломлённая  Кременцова,– Инна Сергеевна вам и об этом рассказала?

– Анечка, покажи-ка нам свою ножку,– ласково попросила Елена Иосифовна вторую, точнее– первую подопечную. Анька, болтавшая на кровати ногами, подняла правую, на которой прежде была повязка, и  Кременцова увидела на ее подошве пять ранок, располагавшихся точно также, как у неё– поперек стопы, чуть поближе к пальцам, чем к пятке.

– Анечка тоже– правда уже очень давно, в подростковом возрасте, наступила на гребешок,– пояснила доктор, взяв Аньку за ахиллесово сухожилие, чтоб как следует осмотреть ее ногу,– но у неё– диабет, поэтому ранки периодически открываются.

– Вы – девчонки– скажите, где гребешки такие валяются, чтоб я туда не ходила,– с усмешкой произнесла свирепая медсестра, сдирая с бинта шуршащую упаковку,– чем их перевязать, Елена Иосифовна?

– Анечке положи сегодня салфетку с Йодофероном, а Юлечке– с Димексидом. Надо снять воспаления. Кстати, Юлечка, вы не курите?

– Да, курю.

– Курить надо бросить, по крайней мере– на десять дней, пока ставим капельницы. Одна сигарета вызывает спазмы сосудов на двенадцать часов, а если сосуды будут плохо функционировать, ранки ваши не заживут, поскольку они довольно глубокие. Юля, вы меня слышите?

– Я вас слышу.

– А так у вас ничего, по-моему, тьфу-тьфу-тьфу, там страшного нет. Но полечить следует.

Передав анькину конечность своей помощнице, которая подошла с салфеткой, чем-то пропитанной, и бинтом, Елена Иосифовна пребодро кивнула Юле и удалилась. Из коридора крикнула:

– Верочка, я– в двенадцатой!

Медсестра еще перевязывала ступню  Кременцовой, когда вошла с двумя капельницами другая– та самая, что брала у Юли кровь на анализ. Завязав бинт на бантик и обменявшись парой веселых фраз с внутривенщицей, перевязочная сестра звонко покатила свою тележку вслед за врачом. Её сослуживица опять справилась со своей работой блестяще– ни  Кременцова, ни Анька даже и не поморщились при введении игл в их вены.

– Долго лежать придется?– спросила Юля, следя за тем, как по гибкой и прозрачной трубке к ее руке течёт физраствор.

– Минут сорок пять.

– Вранье,– проворчала Анька,– час сорок пять!

– Ты лучше заткнись,– шутливо отозвалась медсестра,– не то пролежишь до завтра.

Анька надулась. Медсестра вышла, оставив дверь нараспашку. Задул сквозняк, довольно неслабый. Юля одной рукой кое-как накинула на себя одеяло. Минуты три она думала-гадала, как начать разговор. Она вспоминала, чему учил ее Хусаинов, и пыталась понять, кто такая Анька. Выяснять это возможности уже не было– Анька всё понимала, ждала вопросов и также, видимо, выбирала линию поведения, будучи информированной о том, кто такая Юлька. А может быть,  и не выбирала, так как смотрела на потолок. Если бы она хотела выиграть время, то притворилась бы спящей. И Кременцова начала так:

– Послушай меня внимательно. Эта тварь убила трех человек, включая моего шефа. Я ему помогала раскрывать первое убийство– так что считай, что я к тебе обращаюсь официально. Скажи пожалуйста– кто она? Что ты о ней знаешь?

– Какая тварь?– спокойно спросила Анька. Её спокойствие обнадежило  Кременцову. Она решила, что Анька не корчит дуру, а уточняет.

– Худая, рыжая. Та, что бросила тебе под ноги гребешок.

– Да всё это относительно.

Кременцова хотела сесть, но вовремя вспомнила, что приколота.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что никто мне под ноги гребешок не бросал. Он просто лежал на земле, а мне было пятнадцать лет, и я шла, про мальчиков думала. Гребешок! Ты чего, смеёшься? Я бы и крокодила вряд ли увидала, окажись он там.

– Интересно, где это ты так шла босиком, ни на что не глядя?

– По сельской местности.

– По деревне?

– Да.

– Название скажешь?

– Какое ещё название?

– Ну, деревни этой.

– Деревни?

– Да.

– Извини, я всё перепутала. По Москве я шла. По Тверской. Сломался каблук, и я сняла туфли. Устраивает тебя такой вариант?

– Устраивает. Скажи, к тебе кто-нибудь приходит?

Анька зашевелилась и повернула голову. Её взгляд потряс Кременцову. Не испугал-потряс.

– Да, приходит. Мама. Но если ты её…

Кременцова с яростью перебила:

– Не я её, а ею займется следователь по особо важным делам, который раскручивал на допросах бывших верховных судей и уголовных авторитетов! Мой шеф– Алексей Григорьевич Хусаинов, которого я любила немногим меньше, чем ты свою маму любишь, был его другом! Близким, проверенным, закадычным другом! Поняла, сука? Ты поняла меня? Или нет?

– Заткнись,– по прежнему тихо, но как-то сдавленно попросила Анька,– пожалуйста, не ори. Мне нужно подумать.

– Долго ты будешь думать?

– Нет.

Пока Анька думала, Кременцова присматривалась к врачам, медсестрам и посетителям, проходившим по коридору мимо палаты. Промчалась и внутривенщица, поглядевшая без снижения скорости, всё ли хорошо с капельницами. Теперь Юле стало понятно, зачем она оставила дверь распахнутой.

– Моя мама скажет вам только, где я три раза провела лето, когда ещё была школьницей,– прозвучал сквозь грохот каталки тихий, задумчивый анькин голос,– она не знает даже о том, что я где-то когда-то проткнула ногу. Она считает, что эти язвы возникли сами собой, на почве болезни.

– Тогда чего ж ты так испугалась?

– Я не хочу, чтоб ты рассказала маме о том, что ей знать не нужно. Она– больной человек, и очень несчастный. Она и так знает про меня слишком много.

– Вот это мне не понятно.

– Что не понятно?

– Мне непонятно, как мама может знать слишком много. Если бы у меня была мама, она бы знала про меня всё. Абсолютно всё.

На дрогнувшем голосе Кременцовой Анька и сорвалась, хотя перед тем с трудом, но все-таки устояла против её бешеного напора. И ещё как сорвалась! Если бы вскочила, выдернув из руки иглу, да с визгом полезла драться– было бы ничего. Но нет– она звонко, как-то уж очень звонко, хотя и тихо, проговорила:

– А если бы у меня были деньги на препараты, которые сейчас льются по этой трубочке, моя мама тоже бы знала про меня абсолютно всё. А так, если будет знать, либо ей– кремация, либо мне– ампутация! И не надо тут на меня давить! Мне уже давно терять нечего, кроме мамы. Хочешь отнять её у меня? Ну, давай, вперед! Я знаю, это возможно– читала книжки про Сталина и фашистов. Но только ты…

– Молчи, идиотка!– крикнула Кременцова. Чуть помолчав, прибавила:

Тоже мне, нашлась, Сонечка Мармеладова! Сука, …!

Ей вдруг захотелось вырвать иглу из вены и звать на помощь. А откуда ещё мог взяться вдруг заструившийся по ее кровеносной системе яд, если не из этой чертовой капельницы? Откуда? Зависть не может быть такой жгучей, такой пронзительной. Или может? Разве она, идя по Охотному и Тверской мимо них– таких как вот эта, не ощущала её почти столь же остро, эту подлую зависть к тем, кому секс приносит лишь деньги и ничего, кроме денег? Но чёрт возьми! Как можно завидовать этой девочке, по ночам читающей о собаках, а днём глядящей на всё без всякого выражения!

– Ты работаешь на Тверской?

– Не только.

– Но как же так? Ведь нельзя тебе!

– Нельзя мне без этого.

Анька тронула рукой трубочку.

– Дорогие такие, да?

– Дорогие.

– А ты работу найти не пробовала?

– С неполным средним и инвалидностью не берут никуда.

Искусная внутривенщица, пробегавшая в ту секунду мимо палаты, внезапно резко остановилась и завернула в неё.

– Это что такое? Что тут за безобразие? Это кто у меня здесь плачет?

Взглянув на Аньку, Юля, точно, увидела на её щеке ручеёк, стекавший в подушку.

– Тебе что, плохо?– крикнула медсестра, схватив Аньку за руку.

– Нет, не плохо. Просто что-то взгрустнулось.

– Я тебе погрущу, зараза такая! Взгрустнулось ей! Ишь, расплакалась!

Через пол-мгновения медсестры уже след простыл. Анька тихо-тихо сопела.

– Прости меня,– попросила Юля, глядя на потолок с облупленной штукатуркой,– я была не права.

– Ты была права, так что, слушай.

И Анька всё рассказала– и о том, как она двенадцать лет назад пропорола ногу около дома, что достался чертям от страшной старухи, после чего лишилась сознания и очнулась с целой ногой, и о том, как Петьку однажды утром нашли растерзанным не то волком, не то собакой, и о том, как Маринка вечером того дня принесла ей, Аньке, икону с изображением рыжей женщины, взятой этой самой Маринкой ночью в том самом доме.

– А для чего Маринка ночью пошла в тот дом?– удивилась Юля.

– Так днём Маринка и Петька следили за этой женщиной, потому что та на её, Маринкиных, глазах превратилась в женщину из собаки. Я тебе просто передаю, что слышала.

– Ясно, дальше.

– Во время слежки Петька каким-то образом засветился. Рыжая тётка подозвала его, приласкала и повела в чёртов дом. А ночью Маринка, лёжа в постели, услышала Петькин крик: «Маринка, Маринка!» Она вскочила и побежала Петьку спасать. Понятия не имею, что она там, в том доме увидела, кроме этой иконы. Когда я стала её пытать об этом– упёрлась. Но вряд ли там Петька был. Потому что утром его нашли за три километра от того дома, в поле, уже остывшего.

– А с иконой-то вы что сделали?

– Понесли её в поле, чтоб там спалить. Бутылку бензина взяли с собой и спички. Было уже темно. Положили мы эту бабу– в смысле, икону– на большой камень, вынула я из бутылки пробку, и тут вдруг-крик! Да такой, что я и Маринка буквально сели на жопу. Потом вскочили, и– понеслись. Надо было видеть, как мы бежали! В деревне только остановились. На другой день у меня внезапно открылись ранки от гребешка, хотя с того дня, как я им поранилась, год прошел. И весь этот год нога была невредимая. Тем не менее, я пошла потом с Маринкой взглянуть, лежит ли икона там, где мы её бросили. Оказалось, что не лежит. Исчезла бесследно.

– А кто кричал-то? Ты видела?

– Нет, не видела. Но могу сказать точно, что крик раздался у нас под носом. Со всех сторон на два километра был ровный, скошенный луг. У тебя, случайно, руку не щипет?

– Нет,– встревожилась Кременцова,– а что такое?

– Медленно стало капать. Рядом с твоей рукой– регулятор. Подрегулируй, а то до вечера пролежишь.

Ускорив поток раствора, Кременцова спросила:

– А где Маринка сейчас? Что с ней?

– Понятия не имею. Я ведь не видела её с того лета.

– А ты фамилию ее знаешь?

– Знаю, Лазуткина. Лазуткина Марина Сергеевна. Родилась пятнадцатого апреля шестьдесят девятого года.

– А где, где, где родилась?– встрепенулась Юля. Анька задумалась.

– Если я ничего не путаю, в Люберцах. Ну, по крайней мере, жила она тогда в Люберцах.

– Ага, ясно. А ты не знаешь, где здесь находится телефон?

– На лестнице, на втором. Но тебе, я думаю, разрешат позвонить и из ординаторской.

Кременцова мысленно согласилась с этим предположением.

– Я не удивлюсь, если ты найдешь её в психбольнице,– продолжила, с полминуты помолчав, Анька,– она конкретно рехнутая была.

– Зачем же ты согласилась жечь с ней икону?

– А ты бы в пятнадцать лет отказалась , если б тебе предложили что-нибудь сжечь?

Юля не успела ответить, так как вошла Елена Иосифовна– без маски. Лицо у неё оказалось весьма приятным. Подойдя к Кременцовой, Она потрогала ее лоб, пощупала пульс, затем сообщила:

– Юля, звонила ваша начальница. Она меня попросила обследовать вас как можно более тщательно, вы не против?

– Нет, я не против,– пробормотала Юля. В душе она была сильно против, но не смогла на сколько-нибудь вменяемом уровне сформулировать возражение.

– Хорошо. Тогда воздержитесь в час от обеда, а к трем часам спуститесь с историей на второй этаж, в шестнадцатый кабинет. Там вам проведут УЗИ почек и брюшной полости. После этого пообедаете. Историю вам принесёт Илюша. Договорились?

– Договорились.

– Отлично. Анечка, всё в порядке?

– Да, всё в порядке.

Пощупав пульс второй пациентки,  врач взглянула на капельницы.

– Практически всё. Сейчас вас освободят. Ну а я прощаюсь с вами до завтра, девочки.

Улыбнувшись, вышла.

– Какая ж сука, эта Инна Сергеевна!– возмущенно крикнула Кременцова, хлопнув ладонью по одеялу,– в каждой бочке– затычка! Чего звонит?

– Так никто тебя ведь силком на УЗИ не тянет.

– Силком-то нет! Но если я вдруг потом возьму больничный– хоть через двадцать лет, хоть из-за ангины– она ж меня доконает: вот я тебе говорила, что нужно было обследоваться!

Пришла внутривенщица, разозлённая чем-то. Без единого звука она сняла и унесла капельницы. Кременцова с Анькой отправились в туалет. На обратном пути они зашли в процедурный, заметив перед ним очередь на уколы. Колол Илюха. Инъекцируя Аньку, он сказал Кременцовой, спускавшей джинсы:

– Юлия Александровна, через десять минут загляните в клизменную.

– Зачем?

– Вам поставят клизму.

Голопопая Анька с мерзким сочувствием улыбнулась. Юлькины уши вспыхнули.

– Клизму? Мне?

– Елена Иосифовна назначила вам УЗИ брюшной полости?

– Да, назначила.

– В таком случае, извините, вам уж никак от клизмы не отвертеться. Это– обязательная процедура перед УЗИ.

Когда вернулись в палату, Анька сказала Юле:

– Я видела у тебя халатик. Ты лучше штаны с трусами сними, а его надень.

– Почему?

– Потому, что до туалета от клизменной через весь коридор бежать. Если не добежишь– то штаны с трусами придется выкинуть. Здесь стиральной машины нет.

– Твою мать!

Поспешно переодевшись, Юля с нетерпеливой руганью откопала в тумбочке косметичку, и, сев за стол, с помощью теней придала глазам величаво-хищное выражение.

– Да ты к клизме готовишься, как к свиданию,– усмехнулась Анька.

– Не вижу никакой разницы.

– То есть, как? Тебя ведь клизмить не Илюха будет, а медсестра.

– Не вижу никакой разницы,– повторила Юля. Припудрив щеки и напомадив рот, она поднялась. Анька оглядела её и неодобрительно помахала челкой.

– Нет, не пойдёт. Для Илюхи это было бы то, что надо, а для Эльвиры, которая клизмы ставит, слишком уж вызывающе. Ты должна быть жертвой.

– Так она-хищница?

– Да, тигрица.

Но Кременцова образ менять не стала. Оставив Аньку скучать в палате, пошла. Клизменная, точно, располагалась в дальнем от санузла конце коридора. Перед ней на кушетке сидела девушка с наглыми голубыми глазами, бледным лицом и короткой стрижкой. На ней был также халат.

– Ты очереди на клизму ждёшь?– обратилась к ней Кременцова.

– Да.

Кременцова села рядом с девчонкой. Та, видно было, чувствовала себя не очень комфортно– сидела то на одной половинке попы, то на другой, и ругалась шёпотом. Вдруг спросила, глянув на Кременцову:

– Ты с чем лежишь?

– Проколола ногу. А ты?

– Меня положили на операцию. Очень сложная операция на прямой кишке. Завтра утром будет, поэтому целый день сегодня клизмят.

– Что с тобой случилось?

 Девчонка заколебалась, медля с ответом.

– Ну, понимаешь… как бы это сказать… меня изнасиловали.

– О, боже!– с лютой тоской закричала Юля,– сколько вас ещё здесь?

– Это в каком смысле?– не поняла девчонка. Но разговор на этом прервался, так как дверь клизменной распахнулась, и в коридор рысцой выбежала весьма красивая дама лет сорока, в голубой пижаме. Зачем-то пристально поглядев на двух ожидающих, она ринулась к туалету, при том с такой быстротой, что шедшие ей навстречу два врача в масках еле успели посторониться.

– Надо идти,– со вздохом промолвила кременцовская собеседница, поднимаясь. Приоткрыв дверь, спросила:

– Эльвира, можно к тебе?

Ответили утвердительно. Через три минуты девчонка выскочила с расширенными глазами, одной рукой одёргивая халат, а в другой держа оба тапка. Сверкая пятками, она бросилась вслед за дамой. Лейтенант Кременцова вошла без стука.

– Вы– из прокуратуры?– спросила тонкая, смуглая медсестра с татарским разрезом глаз,– Кременцова?

– Да.

Небрежно кивнув, медсестра достала из шкафчика пузырек с вазелином и стала смазывать наконечник огромной клизмы со шлангом, лежавшей на аллюминиевом столе среди других клизм. Кременцова молча за ней следила, чувствуя себя дурой.

– Юлия Александровна, оголяйте попу, ложитесь на левый бок, поджимайте ноги– так, чтоб колени были как можно ближе к груди.

Напротив стола стояла кушетка. Юля расположилась на ней согласно распоряжению медсестры, сняв тапки. Эльвира сзади к ней подошла с орудием пытки.

– Правой рукой поднимите правую ягодицу, Юлия Александровна.

Лейтенант Кременцова выполнила и этот приказ.

– Очень хорошо. Теперь уберите руку. Расслабьтесь– думайте о приятном.

– Хватит меня на Вы называть!– психанула Юлька,– клизму вставила в жопу, и ещё выкает!

– Извините. Ой, извини, пожалуйста!

Высоко подняв клизму, Эльвира открыла кран, ей было смешно. Весело вдруг стало и Кременцовой. Она отчаянно грызла пальцы, чувствуя, как вода разливается по её кишкам холодными волнами.

– Ещё много?

– Примерно литр. Клизма-большая. Вторая будет поменьше.

– Как, ещё одна будет?

– Даже и не одна. Я до трех часов клизмить вас буду нещадно, Юлия Александровна. Уж простите. Придётся вам потерпеть.

Действительно, было тяжко. Выдернув шланг, Эльвира внезапно издеванулась:

– Ну, а теперь попробуй-ка добеги с водичкой до туалета! Это тебе не в прокуратуре из одного кабинета в другой бумажки носить.

– Да иди ты в задницу!

Спрыгнув на пол, Юля ринулась к коридору, сверкая плотно сжатыми половинками. Лишь за дверью вспомнила, что халат надо опустить.

– Куда, куда босиком?– смеясь, кричала ей вслед Эльвира,– тапки надень!

Но Юлька летела по коридору, слыша лишь ветер в своих ушах. Домчавшись до унитаза, она блаженно на него плюхнулась, и, подняв к потолку хищные, пантерьи глаза, буквально завыла от наслаждения. Но к нему примешивался какой-то едкий осадок. Он вызван был коротеньким разговором около клизменной. Юлька просто не понимала, как можно с таким спокойствием, да ещё и с улыбкой, рассказывать незнакомому человеку о том, что некие твари тебя унизили, да ещё при этом и изувечили! Совершенно не понимала.

Приближаясь к палате, она услышала за неплотно прикрытой дверью радостный анькин голос:

– Она сейчас сидит на горшке. Ей клизму поставили!

– Идиотка,– проскрежетала Юля, и, открыв дверь, вошла. Ох, лучше б она этого не делала! Лучше бы она утопилась там, на чём только что сидела, задрав халат. Посреди палаты стоял с букетиком хризантем её сослуживец– старший лейтенант Кирилл Бровкин, тридцатилетний красавец. Стоял, смотрел на неё– на босую, красную, разъярённую. А она безмолвно пялилась на него, даже не пытаясь поднять углы трясущихся губ. А гадина– Анька, натягивая трусы под халат, блаженно пищала:

– Юлия Александровна, ваши тапки вам принесли, просили сказать, что вторую клизму вам поставит Илюша, так как Эльвире срочно пришлось куда-то идти.

– Я безумно счастлива. Всё?

– Очень странно, что вас решили перед УЗИ проклизмить,–  продолжала Анька,– я такой чести не удостоилась, впрочем, вы – из прокуратуры! Для вашей задницы пары литров воды никому никогда не жалко.

– Очень смешно,– ответила Кременцова, и, подойдя к Кириллу, сперва взяла у него букет, а потом спросила:

– Это вы мне принесли цветочки, Кирилл Евгеньевич?

– Ну не мне же!– вякнула Анька, натягивая колготки со стрелкой на правой голени,– я и розы то принимаю только с приплатой, а всякие там нарциссы и хризантемы сочла бы попросту оскорблением.

Положив хризантемы на подоконник, Юля растерянно огляделась, и, взяв гитару, села с ней на кровать. Начала подстраивать.

– Весело тут у вас,-проговорил Бровкин, сделав шаг к стулу,– присесть позволите?

– Да, но только ко мне спиной – я буду надевать лифчик.

Анька давала этот ответ уже без халатика, с голой грудью. Беря аккорд, Кременцова вдруг осознала, что после капельницы её соседка переменилась так, будто ей вместе с физраствором вспрыснули возбудитель вредности. Струны звонко зарокотали.

– Как себя чувствуешь?– спросил Бровкин, пристально глядя на Кременцову.

– Да ничего, получше. А ты?

– Ужасно.

Юля бойко играла Гомеса.

– Хусаинов?

– Да, Хусаинов.

Зазвучал Энио Мариконе. Остро почувствовав себя лишней, Анька заодевалась вдвое быстрее. Через минуту на ней были уже туфли, юбка и свитер.

– Куда намылилась?– обратилась к ней  Кременцова.

– Да в магазин схожу. Тебе что-нибудь купить?

– Купи две банки свиной тушёнки.

– Две банки?

– Да.

Помахивая цветастым пакетом, Анька ушла. Отложив гитару,  Кременцова закрыла лицо руками и тихо-тихо спросила:

– Как?

– Перегрызли горло.

– А эту женщину? Ольгу?

– Ей перерезали.

По рукам  Кременцовой струились слёзы. В коридоре гремела по продранному линолеуму телега – везли обед.

– Мы нарисовать её сможем?– спросил Кирилл.

Кременцова горестно покачала опущенной головой.

– Рост– высокий, фигура– тонкая, волосы– ярко-рыжие, ниже плеч, походка– пружинистая, вот всё, что я разглядела.

– Во что одета была?

– В первый раз– не помню, штанов на ней точно не было. Во второй– штаны, ветровка, бейсболка, это всё – вещи Ольги?

Кирилл кивнул.

– Она взяла также и пистолет Хусаинова.

– Вот уж это я поняла.

– Она по тебе стреляла?

– Да еще как! Всю обойму высадила. Болванки валяются у контейнеров, что напротив детского садика.

Дверь открылась. В палату вполз аромат уморённых голодом кур.

– Обед,– сухо тявкнула, громыхая тарелками и половником, санитарка шириной с коридор и ростом чуть выше уровня раковины.

– Не надо, я не хочу,– отрезала  Кременцова. Лицо разносчицы вытянулось– но только не вниз, а в стороны.

– Как– не хочешь?

– Так, не хочу.

– А вторая где?

– В магазин пошла. Ей тоже не надо.

– Ишь, раскапризничались! Не надо им! Вот мартышки!– проворчала разносчица и захлопнула дверь так крепко, что на гитаре звякнули струны. Сняв полотенце со спинки койки, Юля утерла слёзы.

– В квартире на Шестнадцатой Парковой обнаружены те же самые отпечатки, что и в Артемьевской,– сообщил Кирилл, разглядывая свои холёные ногти,– в базе их нет.

– Кирюха, а ты икону отдал экспертам?

– Отдал. Тебе интересно, кстати, где эта Ольга её взяла?

– Ну, не тяни время! Что за манера?

– Её соседи сказали мне, что она обожала ездить в Покровский женский монастырь, к мощам блаженной Матроны.

– На Абельмановку что ли?

– Да. Я сегодня утром туда смотался и сходу выяснил, что она купила эту хреновину в монастырской иконной лавке, а притащил её туда дьякон, который служит в той самой церкви, где находятся мощи. Дьякон мне объяснил, что ему её преподнесла в дар какая-то бабка. Но он решил не ставить её на иконостас в храме, а извлечь из неё материальную прибыль– конечно, не для себя, а для нужд прихода.

– А объяснил, почему?

Дверь опять открылась. Вбежал Илюха с клизмой. Но не такой, какой истязала Юльку Эльвира, а грушевидной. Литровой.

– Вторая клизма, Юлия Александровна. Но она– небольшая, так что вы просто встаньте, поднимите халатик и наклонитесь.

– Выйди отсюда!– крикнула Кременцова, стукнув по полу пяткой,– ты что, не видишь– я занята!

Илюха недоуменно остановился.

– Но Юлия Александровна…

– Пошёл вон! Урод!Через пять минут придёшь сюда, понял?

Илюха выскочил. Кирилл тёр пальцами губы, чтоб скрыть улыбку.

– Сучонок,– пробормотала Юля дёргающимся от бешенства ртом, стиснув кулаки до белых суставов. Она жалела, что не швырнула Илюху на пол, не повозила его как следует наглой, красивой мордочкой по следам своих голых ног, до сих пор не высохших– туалет был на сантиметр залит водой из сгнившей трубы. Но ярость внезапно утихла также, как разгорелась. Мысли вернулись на продуктивную колею.

– Так он объяснил, почему решил не ставить икону в церкви?

– Объяснил. Ему было непонятно, кто на ней нарисован.

– А у него возникли предположения, кто бы это мог быть?

– Да нет. Он даже считает, что это– вовсе и не икона.

– А что же это такое, по его мнению?

– Он сказал, что один лишь Бог это знает.

– Какого ж чёрта он притащил загадочный, непонятный предмет в иконную лавку, где его продали именно как икону?

– Я ему задал этот вопрос, и даже примерно этими же словами, за что был немедленно подвергнут тому, чему через пять минут подвергнут тебя– с той лишь разницей, что объектом промывки были мозги, а не жопа, как в твоем случае.

– Значит, ты ничего не понял?– с нарочитым презрением уточнила Юля. Кирилл ответил с досадой:

– Этих людей, если ты не в курсе, по многу лет в семинарии учат говорить так, чтоб никто ничего не понял.

На этот раз  Кременцовой крыть уже было нечем. Но она ещё раз презрительно улыбнулась. Затем нахмурилась.

– На иконе точно никого не было, когда ты ее отдавал экспертам?

– Да, абсолютно точно. Это была пустая доска в окладе.

– И тот священник узнал её?

– Да, узнал. И, кстати, не очень то удивился тому, что она пустая.

Из коридора вдруг донеслись рыдания. Видимо, кто-то умер. Вновь взяв гитару и тронув струны,  Кременцова спросила:

– А у тебя записная книжка с собой?

– С собой.

– Запиши, пожалуйста.

Кирилл вынул из пиджака блокнотик и авторучку.

– Что записать?

– Запиши: Лазуткина Марина Сергеевна, родилась пятнадцатого апреля, тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, в городе Люберцы.

Кирилл быстро все записал.

– Больше ничего?

– Ничего. Найди мне её.

– Зачем?

– Если я прошу, значит надо.

Убрав блокнотик и авторучку, Кирилл поднялся.

– Ладно, найду. Так у тебя точно всё хорошо?

– Да, всё хорошо.

– Тогда я пойду.

– Иди.

– Тебе привезти что-нибудь?

– Не надо. Соседка шустрая. И с деньгами.

– А кто она?

– Проститутка.

– Ясно. Ой, кстати, чуть не забыл: что мне передать Карнауховой?

– Передай горячую благодарность.

– За что?

– За то, что по её просьбе меня тут полдня клизмили.

– Ладно. Пока.

– Удачи.

Вскоре после того, как Кирилл ушел, вернулся Илюха со своей клизмой. Юля играла танго, держа гитару на оголенном бедре здоровой ноги, поднятой на пальцы. Холодно поглядев на Илюху, она доиграла такт, и, швырнув гитару на одеяло, тихо спросила:

– Чего тебе ещё надо? Что ты пришёл? Ты уже три раза голую задницу мою видел! Может быть, хватит?

Медбрат вздохнул.

– Юлия Александровна, я– не врач. Я– человек маленький. Выполняю то, что мне говорят.

– Да пошёл ты на хрен! Маленький человек! А я – человек большой! Я– взрослая женщина! Офицер! И я тебе не позволю мне в жопу клизмы совать! Не позволю, понял?

– Юлия Александровна, это не моя прихоть. Вам процедуру назначил врач, а не я.

– Да мог бы не говорить!– вскипела уже не злобой, а озверением Кременцова,– дураку ясно, что это не твоя прихоть! Все твои прихоти испарились, как только выяснилось, что я – из прокуратуры! Вы, мрази с членами, смотрите на людей, как на вещи! Это– магнитофон, значит, в нем продукты хранить нельзя, это-холодильник, значит, в него компакт -диск не вставишь! Подонки, сволочи!

Вошла Анька, румяная от ходьбы. Увидев Илюху с клизмой, она обрадовалась.

– Ого! Отлично. Я вовремя!

– Ты купила тушенку?– брызнула на неё слюной  Кременцова.

– Да.

Достав из пакета две железные банки с изображением хрюшек, Анька поставила их на тумбочку Юле. На свою выложила два мягких батона, плавленный сыр, две банки икры, растворимый кофе и гроздь бананов. Илюха не уходил, продолжал канючить. Поняв минут через пять, что он не отвяжется,  Кременцова, к дикой, свинячьей радости Аньки, с матерной бранью дала ему сделать то, что он от неё хотел, пригрозив порвать его на куски, если он придет ещё раз. Паразитка– Анька внимательно наблюдала за процедурой, хохоча так, что из коридора в палату ежесекундно кто-то заглядывал и всё видел.

Вернувшись из туалета, Юля увидела на столе историю. Анька, сидя в халатике на постели, медленно уминала четверть батона, покрытую толстым слоем икры поверх слоя сыра, и запивала эту вкуснятину крепким кофе.

– Жалко, что ты идёшь на УЗИ,– сказала она достаточно внятно, хотя за каждой щекой у неё, казалось, было по целому апельсину,– если бы не УЗИ, пожрали бы вместе.

– А ты со мной на УЗИ не спустишься? Одной скучно.

– Ладно, давай спущусь. Вот только доем. Сейчас только два.

Пока Анька ела, Юля играла. Анька заслушалась.

– Это что?

– «Зелёные рукава». Древняя английская песня. Типа, баллада.

– А что ещё ты играть умеешь?

Юля стала играть « Шербургские зонтики».

– Эту знаю!– взвизгнула Анька с едва ли меньшим восторгом, чем Архимед вскричал «Эврика!»– это– Мишель Ле гран! Какие-то зонтики! Из кино!

– Ну да, из кино.

– А ты где училась?

– Да особо нигде,– нагло соврала  Кременцова.– купила книжку и выучилась.

– Ого!

Сыграв ещё две мелодии, Кременцова заметила вдруг, что её соседка не только уже давно ничего не ест, но и слушает совершенно точно не музыку, а какие-то свои мысли. Отложила гитару.

– Ну всё, пошли на УЗИ.

Возражений не было.  Кременцова чувствовала себя неплохо, нога у неё почти не болела. Анька, напротив, сильно хромала.

– Ты утром то вроде бегала,– удивленно сказала Юля, взяв её под руку.

– Значит, было от кого бегать.

– Не поняла.

 Анька ничего объяснять не стала. Лифтёр был пьян. Он молча и с ненавистью таращил глаза на Аньку– видимо, получал от неё похлеще, чем получил под утро от  Кременцовой.

На УЗИ была очередь, человек шесть-семь. Спросив, кто из них последний,  Кременцова и Анька сели на стулья и стали шёпотом обсуждать Илюху. Вскоре из кабинета вышли две женщины– пациентка и медработница. Пациентка заковыляла к лифту, а медработница оглядела очередь и спросила:

– Кто у меня из прокуратуры?

– Я,– смущённо призналась Юля,– но я могу подождать!

– Не надо, входите!

Но  Кременцова всё ещё мялась.

– Иди, тебе говорят,– прошипела Анька, спихивая её со стула. Пришлось идти.

– Снимите халатик и постелите его на эту кушетку,– распорядилась узистка, сев на офисный стул, который располагался между кушеткой и монитором с датчиками. Раскрыла историю.

– Как ложиться?– спросила Юля, проделав то, что ей было велено и оставшись в одной футболке.

– Сначала, Юлия Александровна, на живот ложитесь. Почки ваши проверим.

Лежа ничком и чувствуя, как по её пояснице, чем-то намазанной, скользит датчик,  Кременцова боролась с какой-то странной, липкой, болезненной дремотой, внезапно нахлынувшей на неё. Она не могла понять, с чего вдруг к ней присосалась эта сонная одурь. Температуры у неё не было, ночью часа четыре и утром пару часов она поспала. Куда ещё больше? Однако глаза слипались. Мозг обволакивало туманом. Может быть, от лекарств, которые ей кололи и капали? Эта версия казалась правдоподобной.

– Перевернитесь, Юлия Александровна.

– А? Чего?

– Пожалуйста, лягте на спину. Поднимите футболку. Ещё, ещё, до груди.

Как следует смазав гелем живот блатной пациентки, врачиха стала водить ультразвуковым датчиком по нему. Теперь  Кременцова видела  на экране все свои органы и кишки. Зрелище весьма её покоробило, но узистка как будто была довольна, поскольку шёпот, срывавшийся с её губ, стал бодрым. Прежде он был не то,что бы озабоченным, нет– скорее, задумчивым, очень тихим. Почти неслышным. И тут вдруг Юля всё поняла. Ну конечно, шёпот! Он то и усыплял её, этот шелест труднопроизносимых терминов, проговариваемых узисткой без смыкания губ– растерянно, машинально, как это часто бывает при очень сильной сосредоточенности. Сейчас он звучал и громче, и веселее– потому спать уже не хотелось.

– У меня что, с почками проблемы?– решилась на вопрос Юля.

– С почками? Нет, я бы не сказала. Значительных изменений не наблюдается. А с чего вы взяли? Жалобы есть?

– Да нет. Я даже не знаю, с чего взяла. Просто так спросила.

Невнятный шёпот возобновился. Чуть погодя прервался вопросом:

– Скажите, вам клизму ставили?

– Целых две!

– Да? Странно. Вот здесь не очень просматривается. Ну, ладно. Там, скорее всего, и смотреть то не на что. Одевайтесь, Юлия Александровна.

Облачившись в халат,  Кременцова ждала некоторое время, пока узистка заносила в историю результаты исследования. Получив историю, вышла.

– Ну, как?– поинтересовалась Анька, встав ей навстречу.

– Да, так себе. Клизма– круче.

Анька хихикнула. Пошли к лифту.

– Она тебе что-нибудь сказала?

– Нет, вообще ничего. Шептала, шептала. Я прямо чуть не уснула от ее шёпота! Голова заболела даже.

– Я знаю, эта узистка всё время шепчет, когда работает. У неё кликуха– Шепчиха.

 Кременцова сердито дёрнула бровью. И вдруг застыла, как в пол вросла. На её лице возникло смятение. Анька также остановилась.

– Юлька, ты что? Нога заболела, что ли?

– Как, ты сказала, её прозвали?

– Шепчиха.

– Шепчиха?

– Юлька, да что с тобой? Ты– вся белая!

– Ах ты, господи боже мой! Конечно, Шепчиха! Ну как я раньше не догадалась! Что я за идиотка пустоголовая? Что за дура?

И, звезданув себя обоими кулаками по голове, защищённой, к счастью, густой гривой иссиня– черных локонов с вьющимися концами, Юлька с ополоумевшей рожей ринулась к лифту. Рассудив, что с таким лицом можно мчаться только совершать глупость, Анька бросилась следом, чтоб попытаться предотвратить ужасное дело. Но где ей было угнаться за  Кременцовой! Она рассчитывала схватить её возле лифта, но  Кременцова лифт вызывать не стала, а устремилась, гадина, вверх по лестнице– с таким грохотом, будто на её тонких ножках были не шлёпанцы, а армейские сапожищи. Несчастной Аньке такое дело было не по плечу– точнее, не по ноге. Ей пришлось ждать лифта.

Дохромав до палаты, она, к своему огромному удивлению и восторгу, застала Юльку не висящей в петле и не вылетающей из окна, а бегающей из угла в угол с раскрытой книжкой в руках. Глаза Кременцовой дико горели, длинные пальцы с наманикюренными ногтями стремительно перелистывали страницы, сминая их.

– Ты взбесилась что ли?– крикнула Анька, прыгнув на свою койку, чтоб не быть сбитой с ног,– что это за книжка?

– Молчи, молчи!

Отыскав нужную страницу, Юлька загнула её, чтоб не потерять, и стала искать другую. Найдя, приблизилась к Аньке. Подняла палец.

– Послушай! Вот!

И прочла:

«Вий – есть колоссальное создание простонародного воображения. Этим именем называется у малороссиян начальник гномов, у которого веки на глазах идут до самой земли. Вся эта повесть есть народное придание. Я не хотел ни в чём изменить его и рассказываю почти в такой же простоте, как слышал».

– Ты что, мне Гоголя собралась читать?– возмутилась Анька. В жопу засунь себе эту книжку и отойди от моей кровати!

– Нет, погоди! Вот еще послушай! Один абзац!

С этими словами Юлька раскрыла загнутую страницу и прочитала:

« … и взявши кочергу, вышла отворить дверь. Не успела она немного отворить, как собака кинулась промеж ног её, и – прямо к детской люльке! Шепчиха видит, что это уже не собака, а панночка, да при том пускай бы уже панночка в таком виде, как она её знала– это бы ещё ничего, но вот вещие обстоятельства: она была вся синяя, а глаза горели, как уголь! Она схватила дитя, прокусила ему горло и начала пить из него кровь. Шепчиха только закричала : «Ох, лишечко!», да из хаты! Только видит, что в сенях двери заперты. Она – на чердак, и дрожит, глупая баба! А потом видит, что панночка к ней идёт и на чердак. Кинулась на неё и начала глупую бабу кусать. Уже Шептун по утру вытащил свою жинку, всю искусанную и посиневшую. А на другой день и умерла глупая баба!»

– Да ты свихнулась! – вскричала Анька, когда взволнованная до дрожи Юля закрыла книжку, – просто свихнулась! Начисто!

 Кременцова с нервной усмешкой бросила Гоголя на свою кровать.

– По сути ответить нечего?

– Кременцова, ты идиотка долбаная!

– Я спрашиваю, по сути ответить нечего?

– А где суть? Один шизик выдумал невесть что, а у другой дуры– из-за того, что красивый мальчик ей клизму сделал, мозги из задницы потекли! Вот тебе и суть!

Кременцова, гневно сверкнув глазами и тряхнув локонами, опять начала измерять шагами длину прохода между кроватями.

– Ты реально считаешь, что эта рыжая тетка с иконы– гоголевская панночка?– не сводя с неё взгляда, спросила Анька.

– Мужик принёс икону домой,– отрывисто, сухо заговорила Юля,– его жена сказала про неё гадость. Он закричал: «Язык тебе надо вырвать!» Ночью жена– учительница русского языка и литературы, читала Гоголя. Том заложен на «Вие» её окурком– Артемьев курит сигареты без фильтра. Утром он ушёл на работу. Когда вернулся, его жена лежала с оторванным языком. Икона была пустая.

Анька задумалась.

– Так жена, по-твоему, догадалась, кто на иконе?

– Одна бабка, жившая этажом выше, слышала, как они ночью скандалили, и хотела дать нам об этом какую-то информацию,– продолжала Юля,– шеф попросил её подождать. Она ждала дома. Когда он стал ей звонить, она не открыла. Другая бабка сказала, что у неё есть ключ от этой квартиры. Я пошла за ключом. Когда шла назад, рыжая швырнула мне под ноги гребешок. Но я доползла и отдала ключ. Открыв дверь, мой шеф обнаружил, что старуха задушена.

– Как?

– Шнурочком.

– А дальше что?

– Мы втроём – я, шеф и водитель, помчались к женщине, которая подарила мужу учительницы икону. Шеф пошёл к ней один. Водитель и я остались в машине, возле подъезда. Минут через двадцать пять вышла рыжая. Я за ней погналась, но не догнала. Всё это случилось сегодня ночью. А час назад Кирилл сообщил мне, что эта тварь перегрызла горло моему шефу, а женщине– перерезала.

– А икону женщина где взяла, интересно?– спросила Анька, отреагировав на ужасный финал рассказа лишь чуть заметным движением угла рта.

– Купила в Покровском женском монастыре. Туда её принесла какая-то бабка.

Анька долго молчала. Юлька не останавливалась. Вошла красивая медсестра в розовых штанах и синей косоворотке. Она держала в руках лоток со шприцами.

– Готовьтесь к уколам, дамы.

Ледяной взгляд красавицы не сулил ничего хорошего. Встав бок о бок, две пациентки рассеянно созерцали жалкий пейзаж за окном. Там вихрем кружились жёлтые листья. Солнце то появлялось, то исчезало за облаками. По подоконнику взад-вперед расхаживали два голубя. Мед сестра уколола больно и ушла молча. Потерев попы,  Кременцова и Анька уселись каждая на свою кровать.

– Да всё это бред,– заявила Анька.

– Что, бред?

– Да панночка– бред. Гоголь написал, что это придание. Значит, сказка.

– У любого придания есть фактическая основа. Я это точно знаю. Вий, предположим, бред. А панночка– вряд ли.

Но скептицизм в глазах Аньки был непоколебим.

– У Хусаинова любимый писатель был Гоголь,– добавила Кременцова,– видимо, он её раскусил.

– Кого? Рыжую?

– Ну конечно!

Дёрнув на себя ящик тумбочки, Анька вынула из него игральные карты и стала их тасовать.

– Да всё это бред!

– Что – бред?

– Да вообще, всё. Я в сказки не верю.

– А кто ж тогда заорал то в поле? Почему у тебя вдруг ранки открылись спустя аж год?

– Маринка, паскуда, заверещать могла, чтоб я проссала французские джинсы. Ранки открылись из-за того, что я пробежала пять километров. Плюс к тому– диабет.

– Да ты просто дура,– холодно бросила  Кременцова,– мы с тобой в одной лодке посреди океана, а ты плюёшь мне в лицо, хотя я тебе ничего плохого не сделала!

– А с какой это поросячьей радости мы с тобой в одной лодке, да посреди океана? Не понимаю.

– Ты всё, коза, понимаешь. Рыжая убивает всех, кто знает, что она-панночка. А ещё она убивает либо калечит тех, кто идёт к разгадке или распространяет сведения, наводящие на неё. Ты всё это понимаешь. Мы с тобой теперь знаем, кто она– поэтому нам не ссориться надо, а действовать сообща! Иначе – кранты.

– Кранты?– как-то тихо, вяло, брезгливо переспросила Анька, взглянув на Юлю. Взгляд её был печальным и удивлённым. Юля молчала. Она ждала продолжения. И не зря ждала– швырнув карты, Анька с яростным воплем бросилась на неё. Судя по всему, её целью было как минимум расщепить собеседницу на молекулы.  Кременцова была и ниже, и тоньше Аньки, но ей понадобилось четыре секунды, чтоб нежно её скрутить, уложить на койку мордочкой вниз, держа за запястье, и крепко шлёпнуть по заднице.

– Уймись, дура!

– Сука! Гадина! Мразь!– захлёбываясь слюной, верещала Анька. После шлепка она не пыталась вырваться, осознав, с кем имеет дело, но материлась и выгрызала пух из подушки долго ещё. Потом успокоилась.

– Пусти, хватит!

– Ты точно всё поняла?

– Да, точно. Пусти!

Тут привезли ужин– чай с молоком, картошку и баклажаны.

– Я не хочу,-прошептала Анька, лёжа ничком.  Кременцова взяла две порции. Закрыв дверь, достала консервный нож и зверски всадила его в железную банку с изображением хрюшки. По палате растёкся запах подтаявшего свиного жира.

– Анька, вставай! Смотри, какая тушёнка!

– Я не хочу,– повторила Анька, но уже с раздражением. Было ясно, что она хочет, ещё как хочет. Открыв тушёнку, Юлька сделала то же и с банкой красной икры.

– Анютка, вставай! Икра тебя тоже ждёт.

– Пускай ждёт! Не буду.

Вывалив половину тушёнки в одну тарелку, а половину– в другую, Юлька перемешала её с картошкой. Потом поставила чайник, сделала бутерброды. Потом взяла Аньку за ноги и рванула со всей силы. Анька также изо всей силы вцепилась в койку. Стальная койка, весившая не меньше ста килограмм, проехала пол-палаты. С большим трудом отодрав от неё ревущую Аньку, Юлька впихнула её за стол и дала ей ложку.

– Вот, жри! Пока не пожрёшь– не встанешь.

Анька, усиленно кривя рожу, начала есть. Ей стало смешно, и она закашлялась. Кременцова, евшая рядом, хлопнула её по спине– да так, что чуть не убила. Чайник вскипел. Когда пили кофе, Анька спросила:

– Что ж нам теперь делать?

– Вот уж не знаю,– пофигистично ответила  Кременцова. Такой ответ, а главное– тон Аньку не устроил.

– Как так, не знаешь?

– Вот так– не знаю, и всё.

– Какого ж ты хрена меня подставила, сука рваная?

– Это как я тебя подставила, интересно?

– Да очень просто. Сказала мне, кто она, хотя знала, что это смертельная информация. Ты ведь знала об этом! Прекрасно знала!

– Нет, я только потом это поняла. Прости.

Допив кофе, Анька вернулась на свою койку и опять стала тасовать карты.  Кременцова осталась сидеть на стуле, опустив руки.

– Значит, схема такая,– сказала она, подумав,– о том, что мы с тобой знаем, ни одному человеку не говорим ни слова. Одновременно не спим– ни ночью, ни днём. Я сплю– ты не спишь, ты  спишь– я не сплю. Ночью спим со светом. В туалет, в магазин, на уколы, на процедуры по одиночке не ходим. Только вдвоём.

– Да что это даст?– отмахнулась Анька, – она ведь ведьма! Что мы против неё– хоть вдвоем, хоть с полком охраны?

– Если бы для нее все было так просто, она бы ночью не бегала от меня,– возразила Юля,– а она бегала, только пятки сверкали. Потом стреляла из-за контейнера– при том так, как можно стрелять лишь левой ногой, страдая тяжелой степенью косоглазия. Она очень быстро передвигается – видимо, на метле. Она весьма хитрая, но и я – не дура, а ты – тем более, если с сахарным диабетом работаешь на панели так, что у тебя юбка стоит дороже моей дублёнки. Сила у неё есть, но ты только что узнала, можно ли со мной справиться одной силой.

– Юленька, а ты кто? Самбистка?

– Нет, дзюдоистка.

– Разрядница?

– Мастер спорта.

Раскладывая пасьянс на постели, Анька спросила:

– И долго мы будем с тобой сиамскими близнецами? Это ж немыслимо: одна спит, другая – не спит.  Одна срет, другая любуется. Одна трахается, другая – дрочит. Ведь мы так через неделю с ума сойдем.

– Чтоб это закончилось, мы должны разузнать, чего она так боится,– ответила  Кременцова, вывернув ногу, чтоб посмотреть, нет ли на бинте крови,– она не хочет, чтоб знали, что существует её портрет, написанный, как икона. Мы должны выяснить, почему она этого не хочет, а также кем и зачем был написан этот портрет. Тогда станет ясно, как её нейтрализовать.

– Так мы вдвоем это будем выяснять, что ли?

– Да, разумеется. Трупов и так уж более, чем достаточно, на мой взгляд.

– И как же мы это выясним?

Кременцова допила кофе. Потом ответила:

– Я не знаю.

– Тут, за больницей, есть не то озеро, не то пруд,– со вздохом сказала Анька,– пошли утопимся, чтоб не мучиться.

– Ты бы лучше заткнулась, мученица! Тебя хоть курить не тянет.

Сказав так, Юлька не спеша поднялась, подошла с тарелками к раковине и стала их мыть. Анька продолжала маяться дурью с картами.

– А здесь, кстати, ванная есть?– поинтересовалась, вымыв посуду, Юлька.

– Конечно, есть. В конце коридора, напротив кабинета заведующего. Мы вдвоем попрёмся душ принимать?

– А как же! Ведь мы– сиамские близнецы: я– тело и голова, ты– все остальное.

– А что ещё есть у человека, кроме башки и тела?– озадачилась Анька. Юлька, подойдя к сумке, вынула из неё махровое полотенце.

– А как раз то, что по поводу и без повода предлагает идти топиться, поскольку знает, что не утонет.

Ванная оказалась на удивление неплохой. Там было просторно, светло и чисто. Пока Кременцова осматривала дверной засов и окошко, Анька уже во всю полоскалась, поставив больную ногу на бортик ванны. Она минут двадцать пять хлестала себя горячей струей из гибкого душа, ахая и вздыхая. От неё валил пар. Снявшая халат Кременцова нетерпеливо моталась из угла в угол. Ей было жарко. Наконец, Анька вылезла. Встав под душ,  Кременцова осведомилась:

– А к тебе мама когда придёт?

– Наверное, завтра,– сказала Анька, тщательно вытираясь,– а что?

– Может быть, она про эту Маринку что-нибудь знает?

– Вряд ли. Да и Маринка едва ли сможет что-нибудь важное сообщить. Она– идиотка.

Надев халат, Анька стала разглядывать Кременцову.

– Юлька, ты вроде худенькая такая! Где в тебе сила прячется?

Будто и не услышав вопроса, Юлька вскричала:

– Анечка, ты ведь видела ту икону! Скажи, как учительница смогла догадаться, кто на ней нарисован?

– Честно, понятия не имею. Да я её особо и не рассматривала. Помню, женщина с гребешком. Больше вообще ничего не помню. Тебе об этом надо спросить у мужа той учительницы. Если я тебя правильно поняла– она именно ему об этом что-то кричала.

– Если б ему– он был бы убит.  Нет– он, видимо, спал мертвецким сном, когда она кому-то об этом что-то кричала так, что бабка на третьем этаже, сидевшая возле форточки, всё услышала.

– Ты считаешь, в квартире был кто-то третий?– ошеломлённо спросила Анька. Юля кивнула.

– Артемьев жив. А его жена и старуха, которая слышала её крик– убиты. Значит, в квартире был кто-то третий. И она с ним общалась. Подай, пожалуйста, полотенце!

– Ты уже всё?

– Мне сегодня с принцем не спать,– ответила Юля, закрутив краны. Взяв из анькиных рук своё полотенце, она обтёрлась им так, что при одном взгляде на её тело не то что принц, самый краснокожий индеец упал бы в обморок.

Возвращаясь в палату, они зашли в процедурный, поскольку было время уколов. Красивая медсестра в розовых штанишках на этот раз улыбнулась им и особой боли не причинила. Видимо, ей уже сообщили, что  Кременцова– человек замечательный.

– Юля, вам обезболивающий не нужен на ночь?– осведомилась она, сделав обязательные уколы.

– А какой именно?

– Анальгин с димедролом.

– Спасибо, нет.

– А мне– уколи,– попросила Анька. Глядя, как медсестра её инъекцирует, Кременцова спросила, запирают ли на ночь лестничные решетки.

– Да, разумеется. Я их уже закрыла. А вы кого-нибудь ждёте?

– Я никого не жду. Посторонних на этаже сейчас точно нет?

– Абсолютно точно. Закрыв решётки, я обошла отделение– от операционной до ординаторской. Везде свет включала.

В палате Юлька стала вслух читать «Вия», сидя за столиком. Анька слушала, растянувшись на своей койке. Через сорок минут они поменялись. Анька домучилась до конца.

– Ненавижу классику,– объявила она и, захлопнув книгу, легла в постель. Юлька изо всех сил боролась со сном, закутавшись в одеяло.

– Кто будет спать?– спросила она.

– Спи ты,– предложила Анька,– я про своих собак почитаю.

И взяла справочник.

– Ты не вырубись! Ведь тебе димедрол вкололи.

– Не вырублюсь. Спи спокойно.

Был уже двенадцатый час. Ободрённая заключительными словами Тиберия Горобца, ставшего философом,  Кременцова крепко уснула.