Читать книгу Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев - Страница 4

– Упрямство – её единственный недостаток,– сказала Галина Викторовна,– и это – её единственное достоинство.

– Как такое возможно?– спросил Марк Юрьевич,– она – ослик, что ли?

– Хуже, Марк Юрьевич, много хуже. Ослом можно управлять с помощью морковки, поскольку он её любит. А наша Сонечка сломя голову бежит прочь от того, что любит. Просто так, из упрямства.

Соне стало смешно. Кто бы мог подумать, что она будет смеяться, стоя перед преподавательницей и завучем? Эти два человека внушали ей даже больший трепет, чем опостылевший всему дому дважды судимый гопник Витька Курёхин, который однажды в лифте её схватил и порвал ей трусики. К счастью, лифт сразу остановился на этаже, и в него вошли другие соседи. Они всё поняли, но ни слова Курёхину не сказали. Соня, однако, была признательна им за то, что они и на его «здравствуйте» не ответили. Вероятно, от них об этой истории узнал Саша, гражданский муж её мамы. После короткого разговора с ним, Курёхин неделю ходил за водкой с фингалом. Он с тех пор к Соне не приближался, но при случайных встречах вонзал в неё такой взгляд, что её душа опускалась в пятки, а вот сейчас ей было смешно – возможно, из-за того, что учителя говорили с ней, как со взрослой, пытаясь вызвать на откровенность глупыми обвинениями, оставлять которые без ответа было никак нельзя. И она ответила:

– Кто сказал вам, что я люблю классические гармонии? Меня просто от них тошнит!

– Тошнит?– поднял бровь Марк Юрьевич,– как давно?

– Да примерно год.

– Это интересно. Три года, стало быть, не тошнило, а с панками скорефанилась, и, мгновенно – рвотный рефлекс? Так, что ли?

– Примерно так.

Марк Юрьевич постучал по столу ногтями и переглянулся с Галиной Викторовной.

– А сколько лет тебе, Соня?

– Через неделю будет четырнадцать.

– А мне – сорок. Тридцать из них я играю классику. И ты знаешь – я не могу её не играть, так как ни одно другое направление в музыке не дает такого простора для виртуозных фантазий. Возможно, это звучит банально, но разве с этим поспоришь?

– Да это всё какие-то заоблачные фантазии!– проворчала Соня,– а я живу на земле. Я хочу, чтоб музыка, которую я играю, целиком отражала мой образ жизни и мои принципы.

– А ты можешь их сформулировать?

– Да, конечно. Свободолюбие, прямота. Ну, вы понимаете.

– Понимаю. Ты, как я вижу, смотришь на вещи вдумчиво, обстоятельно. Мне бы этому научиться! Я ведь и сам свободу люблю, поэтому до сих пор ещё не женат. Так какую музыку свободолюбивые люди предпочитают? Не рок-н-ролл ли?

– Не только.

– А что еще?

– Ну, например, джаз. Я хочу стать джазовой пианисткой.

Тут уж Галина Викторовна не выдержала. Вмешалась.

– Сонечка, какой джаз? Скажи, ты хоть знаешь, какая аппликатура аккордов в джазе и что такое джазовые гармонии? Для того, чтоб их строить, действительно нужно знать основы классических, но тебя тошнит не от них – ты к ним пока еще даже не приближалась, а от качества звука, который ты извлекаешь!

– Но если я такая бездарная, почему вы хотите, чтоб я вас мучила дальше своей бездарностью?– разозлилась Соня,– отдайте мне документы, и распрощаемся!

– Ты не бездарная, ты упрямая,– возразила Галина Викторовна,– ты можешь учиться дальше и достигать успехов. Остался год. Один год! Если ты возьмёшься за ум и преодолеешь хотя бы эту ступеньку образования, у тебя пойдёт любой жанр! Любой! Ты уж мне поверь!

У Сони ужасно чесался носик. Но ей казалось, что если она решит измучившую её проблему, то перестанет казаться взрослой. И приходилось терпеть. Дверь была открыта. С третьего этажа, где контрабасисты готовились к выпускным, доносились вопли преподавательницы и гаммы. О, как их тягостно было слушать, стоя в лучах весеннего солнца, наполнившего учительскую таким предвестием лета, что и Петру Ильичу Чайковскому в лакированной раме было уже, казалось, на всё плевать. Он тоже хотел как можно скорее убраться из этой комнаты навсегда.

– Так что ты нам скажешь?– спросил Марк Юрьевич, зевнув так, что стул под ним заскрипел, и взглянув на Соню поверх очков,– мы ждем твоего решения.

– У меня понизилась успеваемость,– робко бросила на стол Соня последний козырь,– по математике за год – тройка. И по французскому.

– Хорошо. У тебя есть время до понедельника. Если не передумаешь, пусть приходит за документами мама. Тебе мы их не можем отдать. Иди.

Соскальзывая на попе вниз по перилам лестницы и идя затем к распахнутой настежь двери, Соня осознавала, что если ей сейчас встретится кто-то из любопытных – счастье будет отравлено, потому что придется либо соврать, либо еще раз унизиться объяснением, либо грубо обидеть. Ужасно этого не хотелось. Однако, на этаже оказались лишь маляры, уже соскребавшие с потолка старую побелку, хотя ремонт должен был начаться только через неделю, и тетя Зина, уборщица. Малярам до Сони не было дела, а с тетей Зиной она имела скверные отношения, потому её можно было не опасаться. Но за порогом Соня столкнулась с Нелькой, своей подругой буквально со дня рождения. Они вместе ехали из роддома в одном такси и жили в одном подъезде. Нелька училась в скрипичном классе.

– Ну, как дела?– спросила она, схватив Соню за руку,– отбрехалась?

– Да, кое-как. А ты для чего пришла?

– Учебники сдать,– ответила Нелька, хлопнув рукой по сумке, болтавшейся у нее на плече,– ты, может, со мной поднимешься?

– Ни за что! И ждать я тебя не буду.

– Ну, хорошо. Я завтра их сдам. Ты знаешь, мне очень нужно поговорить с тобой.

Если Нельке очень хотелось поговорить, пытаться избавиться от неё не имело смысла. И пришлось Соне идти с ней в парк, где они обычно гуляли. Располагался парк на самой окраине городка. В нём были скамейки, пруд и киоск с мороженым. Взяв по два эскимо, девочки уселись на травке возле воды, под ветками клена. Солнце светило ярко, но грело слабенько, потому что дул сильный ветер. Две какие-то женщины на другом берегу бросали хлеб уткам. Те подплывали к самому берегу и дрались за каждый кусок.

– Ты хорошо сделала, что ушла,– говорила Нелька, скусывая с мороженого его шоколадную оболочку,– и я бы на фиг ушла. Срала я на эту скрипку! Я люблю саксофон. Но мама, боюсь, расстроится. У нее и так хватает проблем. Отец опять запил. Вот твоей маме сказочно повезло!

– Не поняла. Чем?

– Ну, мужа нашла нормального.

– Он – не муж,– с досадой сказала Соня,– сколько раз повторять? Они не расписаны.

– Ну, и что? По факту он – муж. Я не понимаю, Сонька, что ты так злишься? Я ведь прекрасно помню твоего папу! Козел он конченый! Пропил всё! И маму почти споил. Если бы не Саша… Слушай, сколько ему? Тридцатник то есть?

– О чем ты хотела поговорить?– сурово спросила Соня, бросив в пруд палочку от мороженого. Второе ей не хотелось. Нелька хихикнула.

– А я знаю, из-за чего ты бросила музыкалку! Из-за того, что Саша сам сочиняет музыку и всё время тебе твердит, как круто быть пианисткой. Типа, назло? Но скажи мне, за что ты так его ненавидишь? Он ведь – реально отличный парень! Да, не мужик, а парень. На твоем месте я бы…

– Ты всё, коза, можешь сделать на своем месте.

Сказав так, Соня вскочила и побежала прочь по узкой дорожке. Нелька с трудом её догнала. Они помирились, однако весь остаток пути Соня сохраняла немногословие. А её подруга, напротив, не умолкала. Она рассказывала о мальчиках, которые за ней бегали, о семье, об учителях. Примерно на полдороге девочкам повстречались трое их сверстников. Вид они имели бандитский – драные джинсы, кеды, майки с рисунками. Трехэтажный мат стоял на всю улицу.

Сонька! Нелька! А вы куда?

Тащить кобылу из пруда,– отозвалась Нелька,– закурить есть?

Три юных бандита вальяжно вынули из штанов по пачке «Дуката». Один достал ещё зажигалку. Впятером закурили, глядя по сторонам, чтоб успеть заметить издалека знакомых или милицию.

– Где сегодня тусуетесь?– поинтересовалась Соня, сбивая ноготком пепел.

– На стройке, за поликлиникой. Часам к десяти подваливай, если что. У нас будет пиво.

– Какое пиво?– фыркнула Нелька,– мама её прихлопнет, если узнает. Вы что, не знаете её маму? У неё – зверская паранойя. Всем делать не фига, кроме как совращать и спаивать её Сонечку!

Мальчики усмехнулись.

– Да неужели? Раньше она сама под забором ползала.

Разошлись, условившись встретиться. Вечерело. Когда две юные музыкантки достигли улицы, на которой стоял их дом, Нелька вдруг застыла, как вкопанная.

– Ого!

– Что такое?– спросила Соня, также остановившись.

– Ох, ни хрена себе! Посмотри!

– Куда?

– Да на остановку!

У Сони было слабое зрение. Она сделала десять шагов вперед, чтоб увидеть то, что так впечатлило Нельку. Та за ней не пошла. Перебежав улицу через «зебру» на красный свет, направилась прямиком к подъезду. Она была очень умной девочкой.

Под навесом автобусной остановки стоял мужчина в сером костюме с галстуком. Он курил, рассеянно скользя взглядом по проезжавшим мимо машинам. На лавочке рядом с ним стоял чемодан. Соня подошла. Увидев её, мужчина смутился. Выплюнул сигарету. На его выбритых, слегка впалых щеках проступил румянец.

– Сонечка, ты?

– Да, я. Вы что, уезжаете?

Саша очень долго молчал. Казалось, искал слова. Потом произнес:

– Как видишь.

– Можно спросить, куда?

– В Ленинград. У меня там мама. Я ведь тебе про неё рассказывал. Помнишь?

– Так вы сейчас – на вокзал?

– Конечно.

– Вас проводить?

– Спасибо, не стоит. Ведь у меня – один чемодан.

– Когда вы назад приедете?

– Никогда.

Соня огляделась, будто ища на лицах людей, идущих по тротуару, какое-то объяснение. Подошел автобус. Трое мальчишек, перебежав дорогу, сели в него. А Саша остался. Он опять закурил.

– Приехал твой папа.

– Папа?

– Ну, да.

– И мама его впустила?

– Он здесь прописан.

Их глаза опять встретились. Соня морщила носик, из-за чего ее взгляд казался насмешливым.

– Он – твой папа.

– Мама его впустила?

– А как она могла его не впустить? Объясни мне, как?

– И вы уезжаете?

– Уезжаю.

– Навсегда?

– Да. Но я тебе напишу. И мы с тобой еще встретимся. Обязательно.

– А зачем нам встречаться?– спросила Соня, медленно сев на лавку,– ведь у меня есть отец. Вы сами это сказали.

– Но разве мы – не друзья?

– Нет, мы не друзья, потому что я…

Её рот закрылся.

– Что – ты?

– Я бросила музыкалку!– крикнула Соня, подняв глаза,– вы горы свернули ради того, чтоб я поступила! Купили мне пианино! Вдолбили маме, что я – способная! Занимались со мной, чтоб я, бездарная гадина, кое-как тянула программу! А я взяла и свалила из этой долбанной, сраной школы! И дверью хлопнула! Представляете, что я сделала? Ну какой я вам теперь друг?

Саша помолчал и ответил:

– Ты совершила ошибку, Сонечка. Но мы все ошибаемся. Одни – реже, другие – чаще. Да. Я очень хотел, чтоб ты достигла высот, которые оказались мне не по силам. Видимо, не судьба. Ты уже взяла документы?

– Да, да! Взяла! И разорвала! А знаете, почему?

– Не знаю. Скажи.

– Меня рвет от мысли, что вы пытаетесь вылепить из меня какую-то ерунду, как из пластилина! Я вам – не пластилин! И я вам не дочка! И мне четырнадцать лет! И я вас люблю!

Через две минуты опять подошёл автобус. Саша уехал. Соня осталась на остановке. Она сидела там до утра. Никто её не искал.