Читать книгу Прекрасная глупая попытка - Хэнк Грин - Страница 11

Констанция Лундгрен – живая легенда. Список ее научных достижений покажется скромным только в сравнении со списком ее преподавательских регалий. В девяностые многие возмущались, что Констанцию не отметил Нобелевский комитет, хотя исследование, удостоенное премии, во многом опиралось на ее труды. Единственный человек в научном сообществе, которого этот факт не задел, – сама профессор Лундгрен. Заполучив ее в научные руководители, я словно стала падаваном магистра Йоды. Сперва я считала ее богиней, сошедшей с небес, и лишь проработав с ней около года, увидела обычную женщину – вдумчивую, дотошную и немного напряженную. На ее загорелых, покрытых пигментными пятнами руках проступала каждая жилка, когда она в раздумьях сплетала пальцы и прижимала их к губам, словно вознося молитву собственному разуму. Возможно, она и правда молилась. А еще она была отзывчивой и приветливой – даже водила студентов в походы, в которых я охотно участвовала. Я уважала ее больше всех на свете, так что самое тяжелое решение в своей жизни – покинуть лабораторию ради попытки проникнуть в тайну Карлов – приняла скрепя сердце.

Я и мечтать не могла, что профессор Лундгрен дождется моего возвращения – и в то же время растерялась. Меня одолевали злость и тоска, а работа с каждым днем казалась все бесполезнее. В общем, мне как никогда был нужен совет наставницы.

– Профессор Лундгрен? – Я постучалась в приоткрытую дверь кабинета спустя пару дней после выхода статьи про Петравики.

– Миранда! – Она отложила книгу на край стола. – Как поживают Томасы?

Томасом я назвала свою первую лабораторную крысу, которая… отошла в мир иной несколько лет назад. Однокурсники прознали, что я дала ей имя, и это стало притчей во языцех. С тех пор всех моих крыс – а их сменилось несколько десятков – звали Томасами.

Я, конечно, не в восторге, что приходится ставить опыты на животных, обрекая их на плачевную участь. Если бы существовал способ этого избежать, я бы сразу им воспользовалась. Увы, другого выхода нет.

– У Томасов все хорошо, – улыбнулась я. – За шесть недель никаких признаков отторжения, даже у группы без поддерживающей терапии. Я к вам пришла по другому поводу. Хотела спросить об этом. – Я протянула профессору Лундгрен журнал со статьей о Питере Петравики. – Вы что-нибудь слышали про его лабораторию?

Научное сообщество – одна большая деревня. Все, кто работает в смежных областях, особенно над громкими исследованиями, прекрасно друг друга знают. И уж, конечно, в курсе, когда ученые покидают постоянные должности в университетах ради прибыльных стартапов, о которых еще полгода назад никто не слышал.

– Понимаю, почему ты расстроена, – вздохнула профессор Лундгрен. – Даже я разозлилась, узнав, кто заправляет проектом. Так что да, я в курсе. – Немного помолчав, она продолжила: – Мне тоже предлагали работу. Я уже всерьез обсуждала с мужем новую должность, когда выяснила, кто за этим стоит. И тогда я послала их куда подальше.

Я и раньше чуть что бросалась в слезы, а после случая на складе стала еще чувствительнее.

Профессор Лундгрен достала из ящика пару салфеток. Слезы студенток – не такое уж редкое явление.

– Спасибо, – пробормотала я. – Не за салфетки, а…

– Я поступила так не из-за тебя.

– Понимаю, но все равно спасибо.

Она улыбнулась, и я задала главный вопрос:

– Вы знаете, что они задумали?

– Нет. Они не вдаются в детали, пока не подпишешь контракт. Но ты ведь читала интервью? Есть соображения?

– Конечно. Вот что странно: зачем им понадобилось столько компьютеров? И специалисты по искусственному интеллекту? Судя по интересу к оптоэлектронике, биоинженерии и нейробиологии… Они сделали открытие, да?

– Определенно. Какое – пока не знаю.

– Нет, знаете! – не выдержала я. – Они разрабатывают высокоскоростной нейрокомпьютерный интерфейс! Пока я тут копаюсь с Томасами, пытаясь простимулировать два нервных узла одновременно, они переносят в компьютер бессмертный человеческий разум! Ну или вроде того. И вы могли принять в этом участие! Здесь мы отстаем от них лет на десять. Может, вам стоило согласиться?

Профессор Лундгрен сложила руки, словно в молитве, и приблизила к губам. Хорошо знакомый жест, повторявшийся всякий раз, когда мы попадали в затруднение: барахлил спектрометр или у кого-то из Томасов случался припадок…

– Миранда, я в науке не первый день. Я видела, как свершаются большие открытия, и знаю, что порой будущее наступает именно так – стремительно, ломая старые догмы. Но подобный прогресс не обходится без жертв, и я отнюдь не о крысах. Разумные ученые такого избегают. Соглашусь: скорее всего, компания Петравики работает с человеческим разумом. Не знаю, что именно они делают, но, судя по активному набору сотрудников, скоро начнутся испытания на людях. И сдается мне, в Пуэрто-Рико они сидят потому, что хотят обойти нормы охраны труда и безопасности. Этих мужчин – увы, чаще всего это именно мужчины – не заботят риски, ведь они воображают себя героями. Знакомая история. Тщеславие, и больше ничего.

– Разве не амбиции двигают прогресс? Я тоже хочу многого добиться. Как и вы.

– Хороший аргумент, Миранда. Против амбиций я ничего не имею. Хочешь упорно трудиться, чтобы достичь высот – да ради бога! Ты еще так молода – и уже многое сделала. Тебе должно хотеться большего. Вопрос в том, что значит «достичь высот» лично для тебя.

– Для меня это не просто «отлично поработать». – Прозвучало довольно глупо, так что я пояснила: – Моя работа должна помочь стольким людям, сколько я не встречу за всю жизнь.

– Хорошо. Для тебя это так. А для некоторых людей «достичь высот» – это просто создать нечто грандиозное. Они убеждают себя, что если достаточно громко о себе заявить, то по умолчанию поможешь обществу и войдешь в историю! – Профессор Лундгрен с шумом втянула носом воздух и уже спокойнее продолжила: – Я сразу чувствую такого рода амбиции. Подобные новаторы не делают мир лучше, они используют колоссальный потенциал, чтобы всего лишь… – она замолчала, подбирая слова, – …ощутить свою значимость. С такими людьми я работать не стану. Если они, несмотря на связи и богатство, не считают себя значимыми – то что они думают об остальных?

Немного помолчав, я спросила:

– Выходит, вы часто сталкивались с такими людьми?

– Я и сама была такой, Миранда. И вновь стану, если дам себе волю.

Вот она какая – настоящая Констанция Лундгрен! Удивительно, что она настолько мне открылась. Просто исторический момент! Мне хотелось достать блокнот и записать каждое ее слово, но любопытство перевесило.

– Вы знаете кого-нибудь из тех, кто работает у Петравики?

– Знаю. А почему ты спрашиваешь?

Я замялась.

– Ты правда хочешь в это ввязаться? – Профессор Лундгрен вздохнула. – В ближайшие месяцы тебя ждет много – очень много – работы, если, конечно, ты намерена весной защититься. Сейчас не лучшее время для слежки за миллиардерами. Кстати, тебе не помешает побольше общаться с людьми. Ты никуда не выезжаешь – как затворница, ей-богу! В пятницу мы идем на пик Гризли, хочешь с нами?

Профессор была права – я почти ни с кем не общалась. Честно говоря, ее слова ударили по больному. После возвращения я так и не наладила контакт с коллегами. Они вместе ходили в бары и караоке, играли в настолки, а я каждый раз отнекивалась: «Сегодня не смогу». Раньше у меня были тут друзья, а теперь мне казалось, что нас ничто не связывает. Я словно против воли вернулась в старую версию собственной жизни.

– Вы правы, профессор. Забудьте, что я говорила, и спасибо вам за совет.

Конечно, мой интерес к делам Питера не угас. Мы обе это прекрасно понимали. Я солгала ради общего спокойствия, и доктор Лундгрен приняла мою ложь – а что оставалось делать?

– Рада помочь, – улыбнулась она. – Ты пока не готова в это поверить, но твое исследование и правда может изменить мир, так что твои амбиции найдут здесь наилучшее применение. Я горжусь, что ты с нами.

В тот момент я не могла воспринимать похвалу. Я лишь подумала, что профессор решила поберечь мои чувства, а я уже никогда не совершу ничего стоящего.

Если только не выясню, что творится в лаборатории Петравики.