Читать книгу Капитан дальнего следования - Игорь Кулькин - Страница 29

Вместо своих стихов – читал чужие. Раздел стихотворений в их газете всегда удивлял – там печатали школьников да студентов, чистые головы, не забитые критикой или успехом. Стихи всегда были обведены черной, словно траурной, рамкой, и заголовок: «Проба пера» не располагал к открытиям. Тем не менее Павел читал – и одно из стихотворений захватило его своей музыкой. Оно было совсем простенькое, сотканное бусинками рифм, но было в нем что-то живое, и автор почему-то представлялся обязательно с гордым профилем, задумчивый юноша на последней парте, рисует на обложке тетрадки каких-нибудь троллей, и попутно, мимоходом, словно капли в чашу, падают стихи. Или девушка, с длинной косой и скучной улыбкой, раскрасневшаяся, счастливая, старательно выводит рифмы, усевшись на подоконнике, а за окном – разгар снежной зимы, ребятня катится с горки, а она дома, в теплом уединении, строчит в тетрадку – и сколько чувствительной красоты в ее облике! Павел так заинтересовался стихотворением, что посмотрел в конец подборки, стал искать фамилию автора, но вместо нее нашел подпись – «автор стихов пожелал остаться неизвестным». И эта формула, которую он встретил впервые, удивила его. Он прочитал всю подборку – и только стихи этого неизвестного автора зацепили его, остальные же, полные цветущего энтузиазма, имели жирненькие фамилии законных владельцев. И только автор того, единственного стихотворения предпочел затеряться, осесть где-то за линией горизонта, не замеченный любопытным читателем. Ведь он пишет стихи для себя – а зачем выставлять свое самое тайное, дорогое на обозрение всех? Что толку? За этими мыслями Павел сам взял свой любимый карандаш – зеленого цвета, с амортизирующей, как рессоры, стирательной резинкой на конце. Письменный стол был завален, как обычно, какими-то тусклыми листами, в которых Павел с трудом опознал свою древнюю статью. Белые часы медленно перебирали стрелки, и одна из них, самая суетливая, все торопилась вперед, и летели секунды. За окном уже вечер. Из угла молчаливо смотрят иконы. Лампа пышет жаром, и к ней нельзя поднести ладонь – горячо. Под руку попались старые стихи – и Павел их читает, не узнавая, словно чужие. Слишком он далеко от них, слишком давно они случились. Так выросший ребенок с какой-то трезвой бессмысленностью смотрит на свои старые игрушки, уже не понимая их, не веря в их волшебство. И Павел, перебирая свои стихи, уже не чувствовал той яркости, того ослепительного мира, в котором они родились. Все потухло, все исчезло – и остались только буквы на листе, только скорые воспоминания, проходящие, исчезающие. Павел просматривал лист за листом, и все было старое, пройденное, надоевшее. Ворох бумаг вокруг, и только один листок он еще не посмотрел – на самом краю стола, с загнутым углом. Павел потянулся за ним – но как-то неловко, что-то хрустнуло в ладони – и карандаш распался на две части. Остался маленький обрубок, из которого осиным жалом торчало острие. Все было нелепо до ужаса. Он поднял вторую половинку – и грифель блестел на сломанном конце, переливаясь. Павел снова потянулся за листком с загнутым углом, виновником гибели карандаша, наконец достал его – а тот оказался упоительно чистым, нетронутым. Жертва оказалась напрасной. Павел даже засмеялся – так все было глупо и очаровательно. Лист с загнутым углом притаился, Павел взял обрубок карандаша, который трудно было держать, – так он был короток. И что-то ясное было в этом мгновении, непонятное. Павел улыбался. Голова клонилась все ниже. И листок лежал как-то спокойно и доверительно. И Павел уже вывел, едва касаясь бумаги, первые строки:

И, словно противясь ему, в доме погасло электричество. Свернулся, как прокисшее молоко, свет лампы. Павел отправился за свечой. Вечер только начинался. Стихотворение продолжалось.