Читать книгу Хаос - Илья Чернецов - Страница 13

Вообще, Гриша – не первый, кто пытается меня унизить без причины. Далеко не первый.

В «Распутине», например, тоже был один менеджер. Он был обычным менеджером до того момента, как я подписал контракт с издательством «Элиот». Я был так рад, что рассказал всем барменам и Лёхе – бар-менеджеру. Парни начали называть меня «писатель», а этот менеджер начал искать поводы унизить меня. До того как стало известно, что я писатель, он называл меня Илья, Илюха, Илюх. После этого – «бармен». И только «бармен». Он перестал называть меня по имени. Он перестал быть со мной просто человеком, с которым мы работаем, он стал гандоном. Он начал постоянно искать повод заставить меня унижаться перед ним. Натереть по десять раз стаканы, переделать коктейли, просто отойти в сторону, когда он заходит в бар, чтобы переделать мою работу, потому что я якобы безрукий олень. Апогейным был момент, когда он подошёл к бару и говорит мне:

– Напиши девчонкам поздравление на Восьмое марта. Ты же писатель.

Не в смысле, что он тупой и считает, что раз писатель, то пишет всё подряд. А в смысле: «Эй, писатель, напиши мне тут „хуй“ на заборе».

С тех пор я не говорю на работе, что я писатель. Это запретная тема. Я просто бармен.

Причём я не считаю, что быть писателем – это что-то особенное. Я просто пишу, потому что таков мой способ жить. Я пишу, потому что это то, как я живу, через что ощущаю жизнь. Не жизнь как биологический процесс, а жизнь как субстанцию, в которой я могу проявить все грани себя. Другого способа я пока не знаю. Но простые люди, которые не писатели, не журналисты, не режиссёры и вообще никак не выражают себя, которые просто есть, а потом умирают – эти люди считают, что писатель – это нечто особенное. Запредельное.

Это не так.

В армии тоже была пара типов. Нет, это не было связано с литературой, ведь я тогда не писал. И с музыкой не было связано, потому что в армии я сказал о своём панк-роке только Максиму из Самары – нормальному парню. В армии ненависть ко мне была порождена другим.

Я очень самодостаточен. Если оставить меня одного, мне не будет одиноко. В каждый отдельно взятый момент времени я чем-то занят. Если не делом, то мыслями. Меня не тянет к людям от отсутствия идей, как распорядиться своим временем. Идей чем заняться всегда полно. Постоянно есть какие-то стремления. На текущий момент, на ближайшие несколько дней, на жизнь. Всегда есть какие-то цели. У меня всегда полно своей личной жизни в жизни.

Я не вижу необходимости общаться чтобы общаться. Могу не поздороваться с кем-то, просто не заметив. Не специально, а правда не заметив. Делаю минимум из условностей. Ну, например, есть кто-то, с кем я здороваюсь потому что он здоровается со мной. Например, часа два назад я здоровался с этим человеком – и вот, прохожу мимо. Нормальный человек скажет какую-то фразу, потому что знакомый. Я просто пройду мимо, если у меня нет никакого дела к этому человеку. А когда дело возникнет, я без прелюдий прямо заговорю об этом деле.

Есть такая фраза: «держаться вместе». Я не держусь ни с кем. Мне это не нужно. У меня есть я, и мне меня достаточно. При этом я нормально общаюсь с теми, кто мне интересен. Но делаю это когда хочу сам, а не вообще постоянно, потому что так принято.

И походу это видно со стороны.

Большинству людей насрать. Хоть они и очень социализированы, комфортно чувствуют себя бездействующими в плане личных целей, находясь в коллективе, не подходящем для реализации этих личных целей. Тем не менее им, большинству, насрать, что я покидаю коллектив как только наступает невозможность реализовать в нём личные цели. И не только покидаю, а чаще вообще не вхожу. А вот есть небольшой процент людей, которым не насрать. Не знаю, как они определяют – по поведению или заточке, это и не важно. Важно, что они лезут в моё личное пространство, чтобы втянуть в своё. Активно тащат в своё стадо. Стадо, потому что этот процент людей вообще не может быть в одиночестве. Их жизнь, их достаточность полностью заключена в обществе. В коллективе. В группе. Групповая достаточность. Коллективная достаточность. Такие люди, случайно оказавшись в одиночестве, как будто выключаются. Они живут только в обществе. Разумеется, своих целей у них нет. Вообще ни одной. И вот они не могут видеть меня, само-достаточного. Меня, включённого всегда, в обществе и без. Меня, имеющего цели всегда и ежесекундно к ним двигающегося. Меня, который совершенно спокойно говорит «я», «меня», «моё», не ощущая при этом вины перед обществом.

Хотя как их это трогает? С чего вдруг?

С того, наверное, что своей жизни у них вообще нет. Только коллективная. И когда они видят кого-то, полноценно живущего без коллектива, их картина мира подвергается угрозе, и им срочно нужно «вернуть овцу в своё стадо».

Старший лейтенант Нечитайло. Он меня просто не выносил. Он не мог пройти мимо, не попытавшись меня унизить. И использовал своё положение по максимуму, чтобы только меня задеть. Чтобы я «опомнился» и растворился в коллективе ПМП, смешал своё индивидуальное с общим.

Столовая. В столовой есть книга, в которой должен расписаться врач или фельдшер перед каждым приёмом гарнизоном пищи. Принять приготовленное поварами, поставив санитарную резолюцию. В смену капитана Карташёва он либо сам ходил расписываться, либо подходил к кому-то из фельдшеров и говорил:

– Сходи, распишись в столовой.

Иногда Жидкову говорил, чаще – мне, так как я был самый молодой.

Я просто шёл в столовую и расписывался. В этом не было ничего сложного или неприятного. Просто пришёл, расписался, ушёл.

Когда была смена Нечитайло, он никогда, ни разу не предупредил заранее. Зато когда было уже поздно, он всегда подходил и говорил:

– Сходи, распишись в столовой.

И делал он это специально. Потому что он сраный пидор.

Потому что каждый приём пищи строго фиксирован по времени. В конкретное время солдаты должны прийти в столовую. Но начинать есть им можно только тогда, когда будет получена подпись врача или фельдшера. Когда еда будет санитарно принята уполномоченным лицом. Пока нет подписи, солдаты стоят и ждут. Стоят строем и ждут. И чем дольше ждут, тем сильнее ненавидят того, кто должен подписать. Потому что именно из-за этого человека они не могут поесть.

Нечитайло всегда затягивал до последнего момента. Так, чтобы солдаты постояли строем минут 15 – 20, после чего подходил и говорил:

– Сходи, распишись в столовой.

Говорил, понимая, что сейчас меня там все ненавидят. Что все они стоят строем и думают: «Вот, ПМП охуели, заставляют нас ждать, считают себя особенными, ленивые гандоны».

Он знал, что когда я приду расписаться, они все будут меня ненавидеть. Так и было. Однажды я даже схавал пиздюлин за это. За то, что Нечитайло – ёбаный пидарас. И я никак не смог бы объяснить, что это он пидарас, что я не могу без разрешения прийти сам. Это тупо ненависть к человеку, мешающему есть. Естественно, сам Нечитайло ни за что бы не схавал пиздюлин, ему никогда ничего никто не говорил. Он офицер. А я тогда был дух. Пусть и из ПМП.

Разумеется, пойти самостоятельно и расписаться я не мог – срочнику в армии строго запрещено делать что-то вообще самостоятельно, тем более выполнять обязанности офицера без его прямого приказа. А расписываться в столовском журнале – это обязанность дежурного офицера ПМП. И только он может решить, кто именно будет расписываться.

Какое-то время я потерпел это дерьмо, а потом наступил гордости на горло и в его смену просил его пустить меня расписаться.

И даже тогда он продолжал свою «игру». Он говорил:

– Нет, Чернецов, я сам распишусь.

Потом ждал, когда станет поздно, подходил и говорил:

– Сходи, распишись, я не пойду.

Вот же дерьмо, а! Нечитайло – дерьмо. Не человек, а дерьмо.

Потом я придумал другую модель: «дебил».

Я стал подходить к нему за пять минут до обеда и просить пустить меня расписаться. Он отбривал, но я стоял до конца. Я активно играл дебила, который не понимает – как так. Ведь пять минут же осталось. Как вы успеете? Кроме того – вы офицер, а я солдат, солдат должен помогать офицеру, у офицера важные дела.

Это сработало. Я был рад.

Потому что не должны солдаты стоять, как лошади в стойле, и ждать пидараса, играющего в картонного диктатора.

Ещё был один типок в армии, который всю дорогу тупо задирал ебало рядом со мной. Без причины, без претензий, чисто физически: он просто поднимал подбородок, вставал пошире и говорил, как ёбаный гуру, когда я был рядом. Прямо вот так оно и было. В это сложно поверить, но он реально строил из себя старшего брата. Я никогда его не слушал, ни разу не дал повода подумать, что хочу чему-то у него научиться, что он в принципе мог бы меня чему-то научить. Он придумал это всё себе сам.

Однажды он «разродился». Это было на заставе. Он приехал в составе рабочей группы, водителем. Он мыл машину, я рядом прожигал время с Трам-Тарарамом – котельщиком. Мы болтали с ним о бабах и гражданских развлечениях. Внезапно этот типок подходит:

– Илюх, можно тебя на минутку?

И ведёт к своему служебному грузовику.

– Пошли в кабину.

Ну пошли. Я, конечно, удивился. Не то чтобы какие-то эмоции. Просто: что за хуйня?

Сели в кабину. Этот типок пару минут молча пялился в приборную панель, трогал ручку переключения передач. И говорит:

– Илюх, я вот не пойму: почему ты не интересуешься машинами?

У меня до сих не укладывается в голове. Вот мы прослужили с тобой почти два года. Толком не общались. Никаких общих интересов нет, муток совместных – ни одной. С чего вдруг тебе приспичило задать такой вопрос? Из каких глубин своего сознания ты его вытащил? Что за странная хуйня творится в твоей голове, парень?

Почему я не интересуюсь машинами? Серьёзно? Ты хоть что-нибудь обо мне знаешь? Мы хоть раз общались дольше минуты? С чего вдруг тебя волнует именно эта тема?

Я был обескуражен.

– В смысле?

– Ну в смысле. Вот почему ты не спрашиваешь у меня, что это такое? – И показывает какую-то кнопку. – Вот что это такое?

Вот в смысле – почему не спрашиваю? А с чего ты взял, что я гипотетически могу это спросить? Основываясь на чём ты сделал вывод типа: «Вообще, он мог бы у меня спросить о тачках»? Почему ты, отталкиваясь от подобного вывода, задаёшь мне такой вопрос? Я тебя вообще не знаю, ты меня не знаешь. Почему я могу захотеть что-то вообще у тебя спросить?

– Понятия не имею, – говорю.

– А почему так?

– Потому что так.

– Ты же нормальный мужик. Нормальный мужик должен знать, что это.

Я подыграл ему:

– Ну ок. Что это?

Просто чтобы увидеть – к чему это всё. Просто чтобы хоть чуть-чуть понять – ради чего он это затеял.

– Это? – переспрашивает.

Пиздец. Да какая разница что? Это, то, пятое, десятое. Я просто подыгрываю.

– Вот это конкретно что? – Тычу куда-то в тачке.

– Это переключатель света фар.

– А это?

– Это аварийка.

И тут он сделал такое ультраотеческое лицо. Лицо, исполненное ответственности за подрастающее поколение. Прямо Прометей. И как давай рассказывать. Нести свой родительско-водительский свет в охреневающего меня.

В тот момент у меня в голове на весь объём мозга распласталась одна пульсирующая мысль: что происходит?! Что! Это! Такое! К чему? Почему? Зачем? Ради чего? Как, блять? Зачем он это делает? Что он делает? Что за хуйня?

То есть он мог бы просто продолжать жить своей обычной жизнью. Менять масло, бортировать шины или что там делают водители, чтобы занять время? Вокруг него тысячи людей, которые с ним не общаются. Гипотетически он мог подойти к любому из них и сказать: «Почему ты не спрашиваешь меня о тачках?» Гипотетически любой человек на земле может подойти к любому другому и задать любой вопрос с воздуха. Подойти к совершенно левому человеку на улице и спросить: «Почему ты не рекомендуешь мне фильм на вечер?» Или: «Почему, когда я заливаю растворимый кофе кипятком, ты не интересуешься у меня, какой температуры вода в чайнике?» Это же возможно. Но, блять, никто никогда так не делает. Потому что – зачем? Ради чего? Тебе, блять, вообще нечем заняться? Нечем занять голову? Я даже не знаю, как его зовут. Я знаю о нём только одно: это тот чел с инженерно-сапёрной роты, который принимает дурацкие положения тела, когда я прохожу мимо.

Думаю, таким образом он доказывал мне свою важность. Видимо, его беспокоило то, что я с ним не общаюсь и вообще не обращаю на него внимания. И он попытался моё внимание на себя обратить.

Это дерьмо было и в школе. В школе мне вообще мама говорила, чтобы я делал лицо попроще, потому что девочки стесняются со мной заговаривать.

Но ребята, как я, блять, поменяю лицо? Оно такое, какое есть. Если моё лицо заставляет вас чувствовать себя ущербными, то почему я должен об этом заботиться? С чего вдруг я должен вообще что-то делать, что-то в себе менять? Потому что вас не устраивает моё лицо, оно вам некомфортно? Но какого хуя это должно меня волновать?

В садике у меня был друг. Ислам. Он был мелкий ростом, я высокий. Я и сейчас высокий. Полагаю, он и сейчас мелкий. Я действительно ценил его как друга. И доверял только ему. Но однажды ни с того ни с сего он подкараулил меня после садика с друзьями, которые уже учились в школе. Да, это были Челны 80-х, и дети тогда ходили домой сами. Они подкараулили меня, а потом друзья Ислама, школьники, держали меня, а Ислам плевал мне в лицо. Они просто держали, а он просто плевал.

Я после этого шёл домой и недоумевал: почему? Почему, Ислам? Зачем ты это сделал? Я не испытывал таких эмоций, как злоба, агрессия, ненависть. Ну или отчаяние, страх, душевная боль. Я недоумевал. Я до сих пор недоумеваю. Вчера – друзья навеки, сегодня – плюёт в лицо, пока его школьники-друзья держат. То есть он заранее это спланировал. Попросил друзей. Они подождали меня. Честное слово – у меня в голове не укладывается логика таких людей. Зачем они это делают? Ведь это лишено смысла. Я не показываю себя охуевшим парнем. Я не говорю этим людям ничего плохого. Я просто живу своей жизнью, такой, какой я есть. Зачем они это делают?

Кроме того – это ведь ничего не меняет. Я останусь собой, ты – собой. Зачем вторгаться в моё личное пространство и пороть свою безумную хуйню? Какой во всём этом смысл?

Есть одно популярное объяснение: некоторые самоутверждаются за счёт других. И я, в общем, могу с этим согласиться. Я могу согласиться с таким объяснением. Но легче не становится. Если ты живёшь в комнате, кишащей крысами, не станет легче от того, что ты скажешь: «Блять, тут крысы». Как сделать так, чтобы этого не было? Не меняя себя. Как?

Я не воюю с теми, у кого мне нечего отвоёвывать. Это не принцип, не какое-то правило для эго, это просто разумное расходование своего ресурса. Я как ресурс исчерпаем. На что я себя потрачу, то и буду иметь. Работая барменом, я узнаю людей. В процессе работы пишу в голове тексты. В итоге имею знание людей и литературу. Но если я потрачу время на борьбу с ущербными, то буду иметь опыт борьбы с ущербными. При этом важных для меня вещей я буду иметь меньше настолько, сколько времени я потратил на ущербных.

Скажем так: в общей сложности я могу собрать за жизнь сто единиц чего-либо. Потому что однажды я умру. Я не буду жить вечно и набирать единицы чего-либо вечно же. Я вижу смысл в сборе только того, что я могу использовать. Мои жизненные цели, собственно, и есть платформа для использования. То есть если моя цель, например, полететь в космос, то нет смысла собирать, например, фантики, нужно тренировать тело там и умение управлять космическим кораблём. Ну а если цель – собрать самую большую коллекцию фантиков, нужно собирать фантики, а не прокачивать, например, объём лёгких.

Я хочу собрать сто единиц того, что развивает меня, делает меня совершеннее, продвигает выше по лестнице того развития, которое я сам для себя выбрал. На данный момент моя цель – познание реальности. Я хочу знать, как всё устроено и почему именно так. У меня и в мыслях нет желания променять даже пол-единицы познания мира на пол-единицы умения взаимодействовать с ущербными.

Поэтому моё «Как сделать так, чтобы этого не было?» звучит так: каким способом оградить себя от людей, отнимающих время, не меняя свой образ жизни на заведомо менее прогрессивный?

Для меня это пока дилемма.

Фальшивые условности, маскирующие собственную несостоятельность. В этой «дисциплине» у меня сплошные пробелы. Причём по причине сознательного отказа от изучения.

С самого детского сада, с самого мелкого моего сознательного возраста я не видел совершенно никакого смысла в запоминании условностей, которые закрывают собой тот факт, что ты чего-то не можешь.

В детстве это что-то типа «первое слово дороже второго» и «первое слово съела корова». А дальше целая серия «возражений». И таких выражений тысячи.

Они есть у детей, у подростков, у взрослых. Выражения, действия, идеи, законы.

Этими условностями можно закрыть любую ситуацию, в которой ты не в состоянии получить желаемое, используя собственные навыки.

В школе моей учительницей математики была татарка, которая часто использовала слово «заукрашенный» вместо «закрашенный». Не знаю, везде так говорят или только в Татарстане, но это детское слово, совсем не логичное для использования его учителем. Потому что ты, блять, учитель, ты образец для подражания. И если ты не можешь складно доносить до учеников информацию, пиздуй работать туда, где этот навык не требуется.

Как-то стою у доски, отвечаю по какой-то задаче, она изо всех сил старается унизить меня перед классом, потому что её бесит тот факт, что я не выражаю своего уважения к ней. Ну, собственно, я всю дорогу не скрывал, кем я её вижу: дура, на чьих уроках мне нужно находиться, иначе рано или поздно меня выгонят из школы за прогулы.

В общем, я у доски, она отчаянно прессует меня вопросами и задаёт такой:

– Кружочек заукрашенный или не заукрашенный?

Я говорю:

– Нет такого слова. Дети так говорят – «заукрашенный». В русском языке это называется «закрашенный».

Ну и разумеется, я тут же получаю двойку ни за что.

Эта двойка не была показателем моих знаний. Просто эта сука не могла мне возразить, не знала, как это сделать, и использовала условность – оценку, доступ к которой в этом конкретно классе имеет только она.

Это всё из одной серии: «первое слово съела корова», оценки в школе, модная одежда, депутатская неприкосновенность.

В целом это можно назвать «несправедливость». Но несправедливость в целом – явление, которое включает в себя действия, ситуации, фразы, при использовании которых явление «несправедливость» реализуется.

Большинство людей, которые окружают меня, умеют это делать. И развивают это умение с детства. Причём сознательно. Умение генерировать несправедливость, маскируя собственную несостоятельность инструментами, принятыми в обществе для маскирования несостоятельности.

Я помню, в детстве были мальчики и девочки, которые помнили наизусть все эти фразы. Они произносили их так, будто это что-то очень важное. И все уважали их за это. Правда, всегда был лайфхак – вломить пизды. То есть ты мог знать хоть миллиард фраз, но всегда был какой-нибудь Яшка, который вламывал пизды на все эти скороговорки, если кто-то пытался применить их против него.

С другой стороны, Яшка потом очень долго сидел в тюрьме. Оттуда вернулся шёлковым и таким навсегда и остался.

Если посмотреть на то, ценный ли это навык, очевидно, что да: Америка забирает иракские ресурсы при том, что весь мир ни слова не говорит против. Потому что «террористы». «Террористы» – такая же условность, как «первое слово съела корова». Нет ни единой разумной причины убивать людей в Ираке. Этому нет рационального объяснения. Вместо него есть искусственно созданная условность – «терроризм».

И есть тысячи подобных случаев.

Так вот, никогда не хотел этому учиться. Учиться мошенничать.

Потому что это унизительно. Если я хочу что-то забрать у кого-то, я заберу это. Я сильнее, я достаточно наглый, чтобы совершить зло, и я понесу за это наказание, потому что зло – это плохо. Вот так нормально. Забрать у кого-то что-то обманом – для меня унизительно.

Для большинства людей – нет. Поэтому большинство развивает этот навык, я – нет.