Читать книгу Последняя надежда Императора. Историко-приключенческий роман. Издание 2-е - Илья Тамигин - Страница 11

Прошло более месяца со времени пленения Антуана. Стояла вторая половина декабря. До Тимашова дошли сведения о Великой Армии, покинувшей Россию. Неман перешло всего 1600 человек, к которым в Пруссии позднее присоединились остатки войск с других направлений. Антуан тяжело переживал за любимого императора, но надеялся на скорый реванш.

Занятия русским языком с отцом Леонидом, к которому он ходил почти каждый день, продвигались успешно.

– Вы, сударь, отличные успехи делаете! – хвалил его учитель, – Старайтесь только запоминать ударения в словах. Увы, универсального правила для них нет!

– Да, конечно. Но есть много непонятного: растворенная дверь и растворенный сахар! Слово одно и то же, а значение – разное! Очень, знаете ли, конфузит иногда. И на слух многие слова одинаковы: вокруг дома изгородь – запор. На двери замок – запор. Много кушаешь, мало какаешь – опять запор!

– Г-м! Действительно! Ничего, научитесь нужное значение узнавать.

После Рождества, которое наш лейтенант отметил два раза – по европейски и по русски, от князя Обнинского пришло приглашение посетить театральное представление. В письме он обещал сюрприз.

Графиня воодушевилась:

– Ах, господа! Театр! Премьера! Какой, все-таки, молодец Илларион Ипполитыч! Без него мы бы тут все одичали! – щебетала она за обедом.

– Натурально, Натали! – согласился поручик Ржевский, ковыряясь вилкой в салате, – Вот, помню, в Таганроге, после похода, пошли мы в театр, предварительно слегка одичавши в трактире. Давали пиесу из древнеримской жизни. Ну, Нерон, значит, велел поджечь Рим. А сам поёт, вдохновение ловит. И, надо сказать, препаршиво поёт! Тут Алешка Незванов, второго эскадрона сержант, моченое яблоко метнул: чвак! Прямо в рот угодил! Нерон глаза выпучил, давится, лиру свою уронил. Мы все захлопали, а пение-то, продолжается! Оказалось, что Нерон только рот открывал, а пел за него какой-то прыщ за сценой! Обман!

Все посмеялись от души.

В назначенный день после обеда поехали в имение князя. Театр оказался внушительным сооружением с шестью пузатенькими колоннами у входа и фронтоном с барельефом, изображающим битву людей с кентаврами. Внутри было шикарно: паркетный узорчатый пол, на потолках лепнина, мраморный бюст князя в фойе. Все кресла и борта лож из малинового бархата, с позолоченными деревянными частями.

– Кресла – моя работа! – похвастался граф Антуану, – Сам первый образец сделал, Иллариоше понравилось, ну, я и того… Целую зиму и весну над ними трудился, с тремя помощниками. Зато сто лет простоят!

Антуан впечатлился. Двести кресел! Он уже получил от хозяина в подарок красивый резной сундучок для личных вещей, как и было обещано, и убедился в профессионализме Александра Романовича. Но, одно дело сундучок, а другое – такой заказ!

Заняли свои места в ложе. Прозвенел первый звонок. Зал быстро заполнялся публикой. В оркестровой яме настраивали инструменты. Антуан взял программку, прочел по складам: «Кротость – не порок, или как девица скромнаго поведения без приданаго за богатаго жениха замуж вышла. Музыкальная комедия в трех действиях. Сочинение господина О.»

– Господин О – это князь псевдоним такой принял, – шепотом пояснил поручик Ржевский.

Спектакль начался. На взгляд Антуана было очень даже недурно: отличная музыка, симпатичная инженю с прекрасным голосом. Декорации были выше всяких похвал. Сюрприз же заключался в движущейся сцене. Огромная карусель вращалась, и герои попадали в новую обстановку! Такое новшество было личным изобретением князя и публика была потрясена до глубины души. Сам Илларион Ипполитович играл престарелого папашу главной героини. Текста у него было мало, но, тем не менее, свою роль он сделал маленьким шедевром. Как убедительно он сморкался и плакал, когда коварный негодяй возвестил ему страшную весть о разорительном пожаре в его поместье и как заливисто хохотал, когда это оказалось неправдой! А когда в конце он произнес проникновенно: «Благословляю вас, чада мои!», многие дамы, в том числе и графиня, зашмыгали носиками. В общем, все кончилось хорошо. Злодей, мешавший счастию влюбленных, после разоблачения спел свою арию: «Я понял тщету гнусных замыслов моих, я был неправ и извиняюсь! И удаляюсь в монастырь замаливать грехи мои!». Матушка жениха, страдавшая от нервной горячки и паралича на протяжении многих лет, поправилась и затанцевала, когда героиня принесла ей букет специально собранных цветов: «О, как прекрасен запах сих фиалок! Я от него для жизни пробудилась! Но, пуще всех цветов, меня воздвигла с ложа скорби ты, прекрасная и кроткая девица!». Жених получил повышение по службе и назначение послом в заграницу, так как невеста спела его начальнику: «О, к Вам я припадаю! Неужли не потщитесь Вы достойного избрать? Где ж Ваше благородство?». Начальник потщился, и благородно уволил конкурента на должность посла. Последние слова в его арии были: «Подите прочь, Вы низкий интриган!». Интриган ушел, заливаясь слезами. Жених же спел: «Я снова на коне, скачу навстречу ветру, туда, где Государю послужу и преданно и верно!», – и весь зал разразился аплодисментами.

В финале все долго хлопали и кричали «Браво!» и «Бис!», артисты выходили на поклон восемь раз.

Потом в буфете пили шампанское, поздравляли князя с успехом. Илларин Ипполитович сиял. Он все ещё был на взводе, адреналин бурлил в крови и требовал выхода.

– Какая ночь, господа! Какая ночь! Премьера! – несколько бессвязно восклицал он, – Потапка, суфлер – ведь, чуть не испортил всё во втором акте! У меня там написано: «Очей бездонных черных бездны лукавство источали»! А он: «Очей бездомных черных бездарь лукавых без печали»!

– Полно, Иллариоша, никто этого не заметил! – успокаивал друга граф.

– Все равно, выпорю! – зловеще пообещал господин О.

– Да полно, надо гуманнее быть! Лучше водки не давай. Дня три! – пошутил Александр Романович.

– А вот это уже изуверство! Давай поспорим, что он предпочтет: пороту быть, или три дня без водки? На «Кукареку»?

Позвали Потапа, степенного лысоватого мужика в сером сюртуке.

– Ты что же, прыщ тупой, окаянный, распроязви тебя в ноздрю шомполом ржавым троекратно с загибом, текст исказил, а? – грозно надвинулся на него князь.

Антуан, достав карандашик, старательно записал сию фразу на манжете. Он был сегодня в партикулярном платье.

– Так, барин, переписчик ошибся, Корнейка! – прижав руки к груди оправдывался суфлер, – Я и сам удивился, такое прочитавши! Вот, извольте убедиться! – он протянул князю свой экземпляр пиесы.

– А-а… Да… Ладно, ступай! … Стой! Скажи-ка, если б тебе выбирать между поркой и лишением водки на три дня, что выберешь?

– Воля Ваша, барин, порите. Спина-то заживет, а душа без водки увянет, как цветок не политый! – понурился Потап.

Все захохотали.

– Проиграл, Саша! – торжествующе ухмыльнулся театровладелец.

Александр Романович неохотно развел руки, помахал ими, изображая крылья, и громко кукарекнул. Все зааплодировали.

– С переписчиками прямо беда! – развел руками Илларион Ипполитович, – Не тама, так тута обязательно напутают!

– Так ведь почерк у тебя, Иллариоша… не того. Ещё в детстве секли, за почерк-то! – деликатно, но мстительно напомнил граф.

– А я что могу сделать? Пишу я скорописью… На проклятые перья целое стадо гусей каждый год извожу! Эх, если б машину такую придумали, чтоб писать разборчиво! Дергаешь рычаг: раз! Буква «Аз»! Дергаешь другой – два! Буква «Буки»! И так далее, до Фиты и Ижицы! – размахивая руками и расплескивая шампанское горячился князь.

– Ну, ты даёшь, Иллариоша! Громоздкая получилась бы машина, да и перо вставлять-менять все равно пришлось бы, и чернильницу доливать… Кляксить будет ужасно! Ты сам подумай: чтобы она буквицы вырисовывала аккуратно и должного размера, механизм вроде часового должен быть, только ещё сложнее. Ты про Кулибина слыхал? Пожалуй, что и ему не под силу. Да и рычаги дергать пришлось бы со скоростью немалой, бегать туда-сюда от Аза до Ижицы, – обнял его за плечи полковник.

Князь увял.

– Понимаю… Это я так… Мечтания одне.

– Ты лучше диктуй писцам, как Царь Соломон! У него постоянно два писца дежурили. Надо записать что-нибудь – он их звал и диктовал, а потом сличал написанное.

Обнинский с сомнением покрутил ус:

– О! Мысль интересная! Только писцов с хорошим почерком непросто найти! А своих воспитывать долго придется…

– Допустим, одного я бы тебе уступил… Есть у меня мужичок, пятнадцать лет на оброке в Москве прошения в суд писал, сочинителю Державину рукописи переписывал набело… хорошие деньги зарабатывал! Почерк – заглядение! А после пожара ко мне вернулся, и теперь без дела хлеб жрёт.

– Саша! Вот спасибо! Договоримся! Мы за ценой не постоим!

Антуан понял, что сейчас, вот так просто, решается судьба неизвестного ему мужичка-писца. Неважно, продаст его граф, или сменяет. Главное – без его ведома и согласия. Крепостное право. Да.

Разговор свернул на другие темы. Графиня Натали горячо спорила с княгиней о костюмах персонажей, доказывая, что главная героиня смотрелась несколько вызывающе в голубом платье.

– В бежевом было бы гораздо лучше, скромнее! А голубой цвет слишком яркий!

Княгиня – главный костюмер, снисходительно возражала, что, по замыслу автора, именно яркое платье героини являлось необходимым акцентом в данной сцене.

В зал быстрым шагом вошел один из людей князя и протянул ему письмо. Нетерпеливо разорвав конверт, хозяин прочел послание.

– Господа! – провозгласил князь, – Только что пришла эстафета из Москвы: по приказу государя-императора наша армия третьего дня перешла границу! Милостью Божьей военные действия ведутся сейчас на территории Германии. Возможно, вскоре к нам присоединится Пруссия! Ведутся переговоры. Буонапарт собирает новую армию, но все ветераны, гм, того…

Новость была сенсационная. Все знали, что осторожный Кутузов выступал против преследования французов и уговаривал государя заключить мир немедленно. Значит, по другому решил император Александр Благословенный!

Поручик Ржевский расправил плечи. Глаза его блеснули.

– Ага! Значит, на мою долю тоже достанется! В полк пора возвращаться, братец! А то, загостился я тут!

– Да ты же хромаешь ещё! – возразил старший брат.

– Э! На коне хромоты не видно! – отмахнулся поручик.

Антуану стало кисло. Война продолжается, император испытывает трудности, в том числе и с деньгами. Все верные ему сейчас сплачиваются вокруг знамени. Каждый воин на счету, а лейтенант Карсак отдыхает! В театры ездит! Эх, вскочить бы сейчас на коня, помчаться к своим…

Графиня, искоса глянув на сбледнувшего с лица француза, решила при первой же возможности утешить его поосновательней. На очереди была очень интересная поза номер сорок два, для которой Натали тренировалась уже пять дней, садясь на шпагат и делая мостик по несколько раз в день.

В Тимашово этим вечером Арина сидела за вышиванием у ключницы Феклы. То-есть, они не столько вышивали, сколько коротали время за разговором. С ними сидела и угощалась вишневою наливкой пожилая цыганка Надя. По осени она, заболев горячкой, отстала от табора, и добрая Фекла упросила барыню оставить её в доме. От цыганки вышла немалая польза: хоть и неграмотная, но с острым умом и сметливостью, она помогала вести учет расходов, сильно сократила утечку сахара и спиртного, выявив грешащих этим делом дворовых. И слухи! Где она их брала, живя в имении безвылазно – неясно, но сведения были всегда точные. Барыня была очень довольна и предлагала ей остаться жить совсем, заниматься, так сказать контрразведкой, и даже жалованье обещала положить, но Надя колебалась.

– Не, наверное, не сдюжаю! – вздыхала она, – На одном месте, разве ж это жизнь! Скучно! Вот вернется весной табор, уйду с нашими кочевать. Сегодня Москва, а завтра – Саратов! Степь, воздух вольный… По внукам, опять же, соскучилась.

– Сколько же внуков у тебя? – поинтересовалась Фекла, откусывая крепкими белыми зубами нитку.

– Ой, дай вспомнить… Шесть… Нет, семь! А может, и восемь уже: младшая сноха в тягостях была, как раз к Рождеству родить собиралась.

Арина вздохнула и склонилась ниже над пяльцами.

– Что, девка, вздыхаешь? Замуж охота? – остренько глянула на неё Надя и улыбнулась по доброму.

Арина покраснела. Замуж хотелось сильно. И не абстрактно, а за конкретного человека. Дитё бы родить, эх! Ручки-ножки, пальчики шевелятся… Глазки…

– Туго у нас, с женихами-то! – покачала головой Фекла, – Ей за дворового выходить, не за пахаря. А дворовых подходящих нету.

Надя сочувственно хмыкнула. Она уже знала, что единственный холостой дворовый – сын Феклы, Михаил, был неполноценен по мужской части: борода не росла и тело несколько женоподобное. Знала она и то, что Арина была рождена от графа, но осталась сиротой: мать умерла родами. Фекла, родившая неделей ранее, воспитала девочку как родную. Вслух про эти тайны Мадридского, в смысле, Тимашовского, двора не говорили, но намеками-намеками. И уж, конечно, за пахаря барин дочку свою, хотя и не признанную, не отдаст.

– А давай, красавица, я тебе карты раскину! – предложила слегка захмелевшая от доброй наливки Надя, – Узнаешь, что ждет тебя!

– Так, ведь грех это… – с сомнением пробормотала Арина, но сердце при этом застучало: «соглашайся!».

– Отмолишь! – весело парировала цыганка, – Покаешься попу на исповеди, Бог простит!

Она достала из своих широких юбок затрепанную колоду и забормотала скороговоркой:

– Карты неигранные, правдивые, расскажите нам, что было, что будет!

Протянула колоду девушке.

– Посиди-ка на них, красивая-золотоволосая!

Арина осторожно приподнялась и положила карты на лавку. Когда села, попу прямо как обожгло! Отдала колоду Наде, с замиранием стала смотреть.

Бормоча какие-то приговорки: «Для себя, для дома, для семьи, чем сердце успокоится», та стала раскладывать на бубновую даму. Через некоторое время подняла глаза:

– Сколько лет живу, гадать сызмальства обучена, а такого не встречала пока!

– Да что там, говори скорее! – воскликнула Фекла, сильно переживавшая за Арину.

– Король бубновый на сердце и интерес он проявляет. Да король-то не нашенский, заморский вроде. К браку дело придет, но не сразу, надо будет потрудиться немало, препоны преодолеть. И самой первый шаг сделать. А будет потом дальняя дорога: уж такая дальняя! Богатство большое вижу, чужое… Оно к хлопотам, к несчастью. Всю жизнь от него покоя не будет. А зато любовь счастливая и долгая. Но – через обман.

– Какой… обман? – пролепетала Арина.

– Такой! Чтобы с королем быть, его обманывать придется!

В светёлке воцарилось молчание.

– Знаю я этого короля, – улыбнулась Фекла, – Только ходит к нему кто-то по ночам! Глашка говорила: пятна, мол, на простынях.

Надя знала, кто ходит к французу по ночам, но промолчала. Жизнь дороже. Сболтнешь такое – дня не проживешь! Герасим с десяти кнутов душу из тела освободит. А ей в имении нравилось, да и до весны было ещё далеко.

Арина сосредоточенно думала. Обмануть любимого человека… Ни за что! Ради Антоши (так она в мыслях называла месье Карсака!) – другое дело. Кого угодно обманет, что угодно украдет… все бросит, за ним босиком пойдет! Неужто и вправду, увезет её в заморскую страну? Плен его кончится и… Ой, не пустит барин! Тайно бежать? Невозможно, без подорожной-то. Да и погоню граф пошлет сразу же… А первый шаг, как его сделать? Она на все готова, лишь бы с милым быть рядом! Но кто к нему по ночам ходит?

Не слушая более, о чем говорят женщины, она встала и вышла в людскую, попить.

– Хороша девка! – сказала Надя, когда дверь закрылась, – И года у ней самые сочные! Малина-ягода, право! Ты ей намекни, Феклуша, пусть полы, что ли, помоет у француза-то, чтоб он на задок ейный полюбовался! Под лежачий камень вода не течет!

В сердце каждой женщины спрятана любовь к интригам! А тут – такое благое дело: устроить судьбу сироты!

– Это дело тонкое, подумать надо, обмозговать со всех сторон хорошенько, – задумчиво протянула она и чокнулась наливкой с цыганкой.

Арина к ним не вернулась. Уйдя к себе, долго ворочалась: сон не шел. Все пыталась вычислить, кто ходит к Антоше по ночам. Сердце девушки сжимали тиски ревности! Кто, кто умудрился перейти ей дорогу? Чем завлекла? Ведь красивее Арины во всем Тимашове никого нет! И она господину лейтенанту небезразлична, каждый раз при встрече смотрит, как раздевает, глазами-то! И усы шевелятся, вроде он сказать что-то хочет, да не решается. Да она и по французски поняла бы, лишь бы сказал! Как, как ему намекнуть, что влюбилась, с самого первого дня?

Угревшись и успокоившись немного, решила: будь, что будет, а она Антоше в любви признается! А дальше – как Бог даст! Ему в имении не месяц и не два жить! С этой мыслью она и уснула.

Сон, приснившийся ей, был необычный: будто идет она по полю, а на нем ни травиночки, голый серый камень, ровный и гладкий, а навстречу ей с оглушительным ревом и свистом огромная железная птица несется, взлетает над самой головой, а крыльями не машет. Вот, чудно!